едавался человеческий род»[199]. Как видно из писем к Гримму, в этот период русские масоны пытались вовлечь императрицу в свои сети, заручиться ее поддержкой. В тех же письмах насмешка, ирония должны были свидетельствовать – для европейского адресата – о снисходительно-мягком отношении к масонам.
Однако в реальной политике, обращенной к масонству, уже к концу 1770-х годов происходят серьезные сдвиги. Когда же случилась эта перемена, почему императрица сменила свое безразлично-насмешливое отношение на подозрительно-раздраженное?
Историк масонства М. Н. Лонгинов, опиравшийся во многом еще на свидетельства современников, сообщал: «В 1779 году Шведское масонство возбудило уже некоторые подозрения со стороны правительства, так как намерения Шведского двора сделались довольно сомнительными. Петербургский полицмейстер Петр Васильевич Лопухин по приказанию начальства два раза был в Гагаринских ложах „для узнания и донесения Ея Величеству о переписке их с герцогом Зюдерманландским“»[200].
Эта связь петербургских – «гагаринских» – лож (князь Г. П. Гагарин после поездки в Швецию в 1779 году сделался гроссмейстером Великой национальной ложи России) со шведским масонством была установлена и признана императрицей «непристойной»[201]. Ложа была закрыта в 1779 году, а сам Гагарин вынужден был покинуть Петербург и переехать в Москву. Историк С. В. Ешевский имел в своем распоряжении достаточно письменных свидетельств, чтобы констатировать: «Если есть основание думать, что московские масоны находились издавна в сношениях с германскими ложами и в зависимости от них, то положительно известно, что петербургские стояли в зависимости от Швеции»[202].
Екатерину особенно раздражала связь русских лож с двумя высокородными масонами – шведским королем Густавом III и его братом герцогом Карлом Зюдерманландским. Императрица, несомненно, знала о влиянии шведского двора на наследника Павла Петровича, вокруг которого сосредоточились основные сторонники шведской системы «Строгого наблюдения», все – ближайшие друзья наследника, такие как князь А. Б. Куракин и вышеупомянутый князь Г. П. Гагарин, князь Н. В. Репнин, О. А. Поздеев (прежде служивший под командованием Петра Панина).
За спиной всей этой группы стоял Никита Панин, давний сторонник шведской конституционной монархии (впрочем, в реальности нарушенной в 1772 году Густавом III, осуществившим переход к абсолютной монархии) и так называемой «северной» внешнеполитической доктрины России. Никита Панин, как свидетельствует записка Особой канцелярии министерства, участвовал в ритуале принятия Павлом масонства[203]. По рукам ходили тексты масонских песен, в которых Никита Панин прямо назывался главным советчиком в деле принятия наследником масонства:
О старец, братьям всем почтенный,
Коль славно, Панин, ты успел:
Своим премудрым ты советом
В храм дружбы сердце Царско ввел[204].
Наиболее вероятным следует признать суждение Е. С. Шумигорского о том, что Павел был принят в масоны в конце 1770-х годов, еще в России, до своего заграничного путешествия 1781–1782 годов[205]. Хотя масоны старательно уничтожали все бумаги, связанные с Павлом, сохранилась (и позднее, в 1792 году, сделалась известной Екатерине) переписка масона и сподвижника Новикова профессора Московского университета И. Г. Шварца, немца на русской службе, с герцогом Гессен-Кассельским, где упоминалось, что не Панин, а князь Куракин послужил инструментом для приведения Павла в масонскую ложу[206].
Именно в 1779 году над масонами разразилась первая гроза – и причиной ее стали известия об увлечении Павла Петровича масонством. Секретарь Великой Провинциальной ложи И. В. Бебер в своих записках рассказывал: «Так как масонство привлекало к себе очень многих из самых знатных лиц, то это возбудило в императрице некоторое недоверие, в особенности потому, что князья Куракин и Гагарин были известные любимцы великаго князя Павла Петровича, и она выразила свою щекотливость по этому предмету сначала сатирическими брошюрками, из которых одна называлась „Противо-нелепое общество“»[207].
Императрица, как сообщал Бебер, «щекотливость» «выразила так громко, что тогдашний обер-полицмейстер, бывший членом ордена, посоветовал нам оставить работы и покинуть прекрасно устроенное помещение ложи»[208]. «Гагаринские» ложи в Петербурге были закрыты.
Скорее всего, именно в конце 1779 года – в самом начале 1780-го, параллельно с насмешками над масонами в письмах к Гримму, Екатерина сочиняет свой сатирический памфлет «Тайна противо-нелепого общества (Anti-absurde), открытая не причастным оному»[209]. Текст памфлета вышел в начале 1780-го на французском и немецком (в обоих случаях местом издания был обозначен Кёльн), а спустя некоторое время – на русском. Книга продавалась в книжных лавках в 1780 году, а указанная в тексте памфлета дата «1759» – очередная мистификация императрицы. Памфлет был издан анонимно, но авторство императрицы не вызывает никаких сомнений не только из-за сходства использованных в памфлете выражений с ее позднейшими сочинениями, типа «Были и небылицы» или «Общества незнающих ежедневная записка», которые появятся через несколько лет. Текст был переведен с французского А. В. Храповицким, о чем тот сообщал во время следствия 1793 года. В записках Храповицкого от 7 августа 1793 года есть признание, что он «перевел Société anti-absurde, сочинение Ея Величества»[210].
«Тайна» описывает конкретный ритуал принятия в масоны, вернее – деконструкцию инициации, вывернутой наизнанку. Поскольку общество носит название Anti-absurde, то оно управляется рассудком и избегает «нелепостей», таких как «мушьи ножки, начерченные мелом» (V, 346) – намек на циркуль, масонский атрибут. Принимаемый в ложу входит, «не имея глаз завязанных и во всей одежде», поскольку «не благопристойно в честной беседе быть обнаженным» (V, 346). Среди отвергнутых «противо-нелепым обществом» «скучных» обрядов встречается одно политическое заявление: «наше общество не посылает своих денег к чужестранцам» (V, 347) – это намек на подчиненность (в том числе и финансовую) лож иностранным основателям капитула. Важна и проскочившая в финале сатирическая «кличка» масонства – «обезьянство» (V, 352), впервые, по всей видимости, примененная к масонству в русской печати.
Это первое сочинение императрицы против масонства предназначалось для узкого круга. Масонство представало нелепой, абсурдной игрой, противоположной разумному и пристойному поведению. Ритуал, как казалось Екатерине, не соответствовал нормам светского поведения, тем более нормам поведения наследника. Anti-аbsurde предостерегал, однако, против самостоятельных связей (в том числе и финансовых) масонов с иностранными ложами, и в этом плане он адресовался Павлу, панинскому кругу, ближайшим друзьям-масонам наследника.
Показательна последовавшая вскоре история с европейским турне Павла Петровича и Марии Федоровны 1781–1782 годов, которое сопровождалось скандалами. Екатерина настаивала на «австрийском» направлении маршрута, запрещая наследнику поездку в Берлин. Она боялась установившихся связей Павла Петровича с наследником-масоном прусского двора Фридрихом-Вильгельмом, дядей Марии Федоровны. Панин же убеждал императрицу дать разрешение на визиты Павла в прусские земли. Во время путешествия за каждым шагом Павла и его супруги тщательно следили. По возвращении из путешествия князь Куракин, сопровождавший наследника, был отправлен в свое саратовское имение Надеждино с запретом видеть Павла Петровича чаще одного раза в два года. Его флигель-адъютант П. И. Бибиков, неосторожно раскритиковавший в письме к Куракину правление Екатерины и роль Потемкина, был арестован и после суда отправлен в Астрахань.
Если Куракин был сослан в свое имение, то Никита Панин вскоре «сделался политически зачумленным человеком, к которому подойти было опасно»[211]. Наследник Павел Петрович и Мария Федоровна лишь перед самой смертью Никиты Панина (в 1783 году) получили разрешение посетить умирающего наставника.
Истоки изменения политики в отношении масонства лежали, однако, не только и не столько в масонстве Павла, которого Екатерине удалось изолировать от прямого участия в масонских делах. Идеологические, философско-религиозные и этические разногласия оказали гораздо большее влияние на представление императрицы о масонстве как о серьезной угрозе всей ее политике. Екатерина смогла вполне органично вписаться в семью европейских интеллектуалов в 1760–1770-е годы, покровительствуя Вольтеру и Дидро, переводя их сочинения и финансово поддерживая энциклопедистов. В те годы она чувствовала себя равноправной соучастницей вненационального сообщества лучших умов Европы, своеобразной «республики письмен». Опираясь на поддержку своих европейских корреспондентов, Екатерина даже нашла нужные рычаги – идеологические и финансовые, чтобы контролировать общественное мнение Европы.
Теперь, в начале 1780-х годов, оказалось, что век разума, материализма, развития наук и критического отношения ко всем ритуальным формам церковного обряда, к самой вере – это только видимость, мираж, а внутри рациональной доктрины «века Просвещения» образовались сильнейшие трещины, изломы иррационального. В этом темном хаосе подсознательного, оккультного, даже магического сформировались свои механизмы контроля, воздвиглась своя иерархия власти, сложилось новое наднациональное содружество – масонские братства всех мастей. И в этом новом мире императрица не имела влияния и авторитета и не могла управлять ничем.