Более того, братства с их тайной иерархией, с их новой и непонятной мерой «заслуг», с их собраниями, клубами, философскими обществами, печатными изданиями, школами, благотворительными институтами, – все это составляло некую горизонтальную структуру, складывающиеся элементы гражданского общества, выходящие из-под контроля монархической вертикали власти[212].
Масонство представляло опасность и в силу своей этико-религиозной программы. Братства объявляли повседневной задачей возрождение индивидуального религиозного сознания – это должно было стать «работой» каждого члена ложи. Культивирование спиритуальности, самосовершенствование и самонаблюдение противопоставлялись торжеству материального, карнального и бездуховного начал в обществе, сформированном ненавидимой русскими братьями французской философией. Отвергнув либертинский атеизм и секуляризацию нравов, масоны обратились к розенкрейцеровской традиции, пытаясь вернуть религии утраченный эзотеризм и соединить «тайное знание» с этической парадигмой[213].
Теософия, соединение богословии и философии, подкреплялась широкой общественной деятельностью – изданием журналов, созданием школ, обществ, типографий. Так, Н. И. Новиков с конца 1770-х издает журналы, наполненные не только переводами моралистических текстов, но и полемикой с вольтерьянцами – «Утренний Свет», «Московское ежемесячное издание», «Вечерняя Заря», «Покоящийся трудолюбец». Понятие философии для читателей этих изданий определялось не Вольтером и Дидро, а И. А. Арндтом, Я. Бёме и Л. И. Сен-Мартеном. Последний способствовал наименованию всех московских масонов мартинистами[214], а его сочинение «О заблуждениях и истине» (1775) входило в обязательное чтение всех русских масонов, искавших нового спиритуального опыта и не удовлетворенных традиционным православием. Особенно болезненным для Екатерины было то, что масоны вводили новый моральный код, иные поведенческие образцы[215]. К концу 1770-х годов, окончательно убедившись в невозможности привлечь императрицу на свою сторону, масоны принялись (европейские – открыто, а русские – тайно) обвинять правление Екатерины и саму императрицу в безнравственности. Известно, что сам Сен-Мартен отказался приехать в Россию, пока жива императрица, «известная своею безнравственностью»[216]. Разочаровавшись в Екатерине, масоны сосредоточили все надежды на Павле Петровиче. Происходила своеобразная глорификация Павла как идеального будущего монарха. На фоне «повреждения нравов» двора императрицы добродетельная семейная жизнь Павла со второй супругой Марией Федоровной выглядела идиллией.
Особенно преуспел в своей критике князь М. Щербатов, посвятивший императрице несколько ярких страниц своей книги «О повреждении нравов в России» (написана в конце 1780-х годов). Императрица обвинялась в славолюбии и военных авантюрах, в любострастии и безудержной раздаче денег своим фаворитам, а также в приверженности французским разрушителям религии. Щербатов писал: «Упоенна безрассмысленным чтением новых писателей, закон христианский (хотя довольно набожной быть притворяется) ни за что почитает. ‹…› Многие книги Вольтеровы, разрушающие закон, по ее велению были переведены»[217].
В ноябре 1782 года в Москве, под руководством Новикова и Шварца, торжественно открылось «Дружеское ученое общество»; на самой церемонии открытия присутствовали представители высшей власти, например московский главнокомандующий граф З. Г. Чернышев, приехал и митрополит Платон, вся московская масонская элита. Общество ориентировалось на молодежь, а для нравственного совершенствования и просвещения юных мужей создавались переводческие и учебные группы. Москва из столицы «чумы», невежества и фронды превращалась в столицу масонской пропаганды, также оппозиционно настроенной против двора. Влияние Новикова и его кружков на интеллектуальную молодежь (среди участников «Дружеского ученого общества» были Н. М. Карамзин, М. Н. Муравьев, А. А. Петров) оказалось настолько огромным, что серьезно напугало власть, терявшую старые патрональные механизмы карьерного и материального поощрения.
Екатерина мгновенно отреагировала на московские общества инициацией в Петербурге, под началом графа П. В. Завадовского, Комиссии по созданию народных училищ, а в 1783 году открылось Главное народное училище для подготовки учителей. Власть не желала отдавать масонам первенство в образовании и воспитании. Неслучайно, в «Памятных записках» А. Храповицкого за 1782 год из десяти записей две (все относятся к осени 1782 года) посвящены народным школам. Так, например, 20 октября статс-секретарь приводит точные слова императрицы: «Заведением народных школ разнообразные в России обычаи приведутся в согласие и исправятся нравы»[218]. Исправление нравов должно было идти отнюдь не по указке масонских школ. Педагогическая деятельность к осени 1782 года сделалась ареной соперничества между Петербургом и Москвой, между правительственными планами и начинаниями и масонской – московской – активной работой во главе с Новиковым и Шварцем, сумевшими привлечь и серьезную финансовую поддержку. Весьма симптоматичен был и выход именно осенью 1782 года комедии Фонвизина «Недоросль» на тему воспитания. Императрица считала необходимым дать свой ответ.
Осенью 1783 года на страницах журнала «Собеседник любителей российского слова» появляется памфлет «Общества незнающих ежедневная записка», в весьма искусной форме направленный против масонских учебно-воспитательных организаций, в первую очередь – против «Дружеского ученого общества». Памфлет был написан Екатериной, его стиль, сама сатирическая манера соответствовали другим сочинениям императрицы в том же журнале – ее «Былям и небылицам»[219].
На стене в зале заседания этого общества, как начинает свое описание Екатерина, красовалась надпись «большими словами» – Ignoranti Bambinelli («Невежественные младенцы»), а в правилах приема в общество подчеркивалось, что «меры и весы не употребить» (V, 230). Вместо «ученых» юных питомцев масонских учебных собраний в памфлете фигурируют «невежественные» дети, а само пародийное общество называется «Обществом незнающих».
Издевалась императрица над туманным языком и метафорикой масонских книг – члены двух палат («с чутьем» и «без чутья») обсуждают «лучи мысленного света», «разливающиеся из общего средоточия» (V, 232–233). Здесь, в частности, пародировалась упомянутая книга Луи-Клода де Сен-Мартена «О заблуждениях и истине» (впервые издана в 1775-м и переведена на русский язык И. Лопухиным в 1785 году). Эта книга будет прямо или косвенно высмеиваться во всей антимасонской литературе[220], включая комедии Екатерины, а также вызовет наиболее яростную критику в инициированном императрицей антимасонском журнале «Растущий виноград». Так, например, книга станет объектом пародии в статье С. П. Румянцева «Домовая записка о заразе новомодной ереси и о средствах, исцеляющих от оной»[221]. Русское издание книги Сен-Мартена 1785 года откроет список запрещенных к печатанию и распространению книг, составленный по просьбе императрицы в марте 1786 года.
В центре теории Сен-Мартена находилось разработанное им понятие нравственного «чувства», которым человек должен руководствоваться в познании вселенной. Воссоздание этого чувства, его культивирование были предметом «работ» последователей Сен-Мартена, в том числе и русских мартинистов. Это нравственное «чувство» заменялось в памфлете сниженным словом «чутье». Бессмысленные собрания, описанные в памфлете Екатерины, обсуждают значения разных понятий и слов (это была не слишком остроумная сатира на масонские филологические толкования, в том числе и на учреждение Новиковым и Шварцем «Филологической семинарии»), среди которых центральным и самым долго дискутируемым становится слово «пифик»: «20 число по утру. Упражнялись важным рассуждением о слове Пифик и его истолкованием. Палата с чутьем требовала о сем предложение от палаты без чутья; но вместо того от оной прислано того же числа ввечеру под заглавием:
„Разномыслие“
следующее –
Первое: толкование, аки Пифик принадлежательно до естественной истории и причисляется к некоторому роду обезьян» (V, 213).
«Обезьяны» – слово-жупел, обидная кличка мартинистов, подводило черту под публиковавшейся на страницах «Собеседника» пародией. Именно это слово станет ключевым в антимасонских комедиях Екатерины 1785–1786 годов. Так, первая из комедий – «Обманщик» – открывалась знаменательным диалогом между Марьей, служанкой семейства Самблиных, и Додиным, женихом Софии Самблиной:
Марья. ‹…› Господин мой знается… только весьма потаенно… с какими-то людьми… как бишь… Миф… миш… мид… мыть… мяр… март… марты… чуть не сказала с мартышками. ‹…›
Додин. Ха, ха, ха, что за мартышки? обезьяны переимчивы, оне же кривляки… что за люди… кривляются что ли? (I, 250)
Служанка Прасковья из комедии «Обольщенный» дает согласие выйти замуж за Тефа, слугу Брагина, при одном условии: «Я пойду, буде дашь мне подписку, что не пойдешь в мартышки с печальным видом» (I, 339).
В 1783–1784 годах разгадывать словечко «обезьяны» или другие антимасонские словесные игры предстояло лишь ограниченному кругу даже в среде авторов и читателей журнала «Собеседник». Далеко не все из них догадывались о том, кто является объектом насмешек, а кто – автором этого памфлета. Следующим этапом антимасонской борьбы был выход на публичную – и уже более широкую – сцену театра. Зрители комедий императрицы в 1786 году уже получат полную и недвусмысленную картину созданного ею масонского мифа.