х-шаманах как обязательном атрибуте сибирской жизни[260]. Для аббата шаманизм был знаком варварского, непросвещенного состояния России той поры. Теперь же Екатерина вытащила этого сибирского шамана на сцену и сделала символом европейского движения вспять, от разума и прогресса к иррациональной мистике и лженауке.
Эту новую «коловратность», перевернутость мира и его ценностей, прекрасно запечатлел Г. Р. Державин в оде «На Счастие» (1789), где многие строки в его гротескной картине мира специально посвящены масонству:
В те дни людского просвещенья,
Как нет кикиморов явленья,
Как ты лишь всем чудотворишь: Девиц и дам магнизируешь,
Из камней золото варишь.
‹…›
Как вкус и нравы распестрились,
Весь мир стал полосатый шут;Мартышки в воздухе явились,
По свету светят фонари,
Витийствуют уранги в школах;На пышных карточных престолах
Сидят мишурные цари[261].
Здесь поэт иронически противопоставил новомодное «людское просвещенье» старому «невежеству» с его наивной верой в «кикимор». Однако этот новый век, по мысли Державина, в реальности не более просвещен и также суеверен, хотя на смену вере в кикимор пришли новые, более изощренные формы суеверия. Державин сознательно взял этих «кикимор» из сочинения Екатерины «Тайна противонелепаго общества», где императрица поставила чтение масонской книги «Орвиетан» (намекая на такие экзотические названия масонских книг, как «Хризомандер») в один ряд со сказками о кикиморах и Бабе-Яге. Принимаемый в масоны во время ритуала инициации вытаскивает из корзины книги и читает: «Скаска о кикиморах, о бабе еге, в которой нет ни капли общаго разсудка, и коими над людьми издеваются» (V, 346)[262].
Вся антимасонская часть оды Державина вполне вписывается в контекст комедий, даже прямо следует их основным мотивам. В этом новом мире проводят «магнетические» сеансы, то есть опыты, с которыми Франц Месмер покорял Париж в начале 1780-х. Именно о большом успехе Месмера и его сеансах в дамских салонах писал Державин в своей строчке «девиц и дам магнизируешь». В мире антиразума «варят золото» из камня, то есть предаются алхимическим опытам. Симптомом «коловратности» являются и «мартышки», которые на языке эпохи означали мартинистов. Державин был прекрасно осведомлен о значении этого слова. Слова «мартышки в воздухе явились», по объяснению самого поэта, означали, что мартинисты «хвалились, что они в воздухе видят духов, с коими общаются»[263].
«Мартышками» называла масонскую секту «мартинистов» сама Екатерина в комедиях «Обманщик» и «Обольщенный». «Уранги» – или орангутанги, или «обезьяны» – еще одно уничижительное наименование масонов в целом. «Витийствуют уранги в школах» – эта строчка стихотворения относится именно к масонским учебным заведениям, к школам, и в этом плане Державин следует за парадигматикой комедии Екатерины «Обольщенный».
Вслед за Екатериной слово «мартышки» неоднократно повторялось в печати. Так, С. П. Румянцев опубликовал (под псевдонимом Правдубаев) в июльском номере журнала «Растущий виноград» за 1786 год статью «Домовая записка о заразе новомодной ереси и о средствах, исцеляющих от оной», где констатировал: «Известно, что проявились на Руси новые еретики, Мартыны или Мартышки, как их называют, не помню; а знаю то, что ересь их прилипчива и множество правоверных ею заразились»[264]. Исцеливший Правдубаева доктор лечил больного практическими средствами, среди которых были «вразумительные» лекарства в виде сочинений самой Екатерины – ее комедии «Обманщик» и «Обольщенный». Сочинение настолько понравилось императрице, что молодой Румянцев немедленно получил желанное назначение посланником в Берлин[265].
И. Ф. Богданович в аллегорической поэме «Добромысл» (написана, вероятно, в 1789–1790 годах) рассказывает историю некоего царского сына и его неудачного сватовства в «Халдейских странах». Герой сначала встречает невесту Острозору, но терпит неудачу: «Многих слов ее не мог понять игру»[266]. Неудача ожидает его и с невестой Самохвалой, которая «любила обезьян»[267]. Весь сюжет поэмы – аллегория несостоявшегося «брака» Павла Петровича с масонством[268].
В этом коловратном мире, описанном в оде «На Счастие», «светят фонари». Трудно согласиться с одним из толкований, предполагавшим, что под «фонарями» Державин имел в виду «французскую просветительскую материалистическую философию XVIII в.»[269] Весь пафос стихотворения направлен на противоположное – на описание конца эпохи «разума», с которой связывали деятельность французских энциклопедистов. Их эпоха закончилась, по мнению современников, со смертью Вольтера в 1778 году и с окончанием публикаций самой «Энциклопедии» в 1780-м. Державин же занят в своей оде описанием безумного иррационального мира, где единственным оплотом разумности оказывается Екатерина-Мудрость:
В те дни, как Мудрость между тронов
Одна не месит макаронов…[270]
«Фонарями», как следует из общего контекста всей этой строфы, Державин называет иллюминатов, играя с разными значениями латинского слова «illuminati». Маловероятно, что Державин атакует здесь французских просветителей, ассоциируя «фонари» со словом и понятием «Lumière»[271]. Их век кончался, а, главное, Державин прекрасно знал, что императрица сама являлась поклонницей Вольтера, Дидро, «Энциклопедии». «По свету светят фонари» – эта фраза поэта говорит о тревожившем Екатерину распространении иллюминатства, которое угрожало престолам и государям. Поскольку вся поэма написана «с точки зрения» императрицы, передает ее видение мира, отсылает к ее сочинениям (к комедиям, к циклу эссе «Были и небылицы», к бурлескной опере «Горе-Богатырь Косометович»), к ее словечкам («мартышки»), то и «фонари» соотносятся с ее комедией «Обманщик», развенчивающей иллюминатство и его претензии на власть. Антимасонская строфа Державина в этой оде, написанной в кризисный момент, в ожидании «милости» императрицы по судебной тяжбе, встраивалась в контекст литературных и идеологических пристрастий Екатерины.
Глава пятаяЦарица Херсониса Таврического: русский национальный «греко-римский проект»
Не вновь ли то Олег к Востоку
Под парусами флот ведет…
Нам остается взять теперь только Византию, если война продолжится, и, сказать по правде, я начинаю думать, что это даже вовсе не так трудно…
Само построение, сам дискурс этого необычного русского «греческого проекта» принадлежал не только сфере политики, идеологии, но и сфере культуры, религии и эстетики. «Греческий проект» первоначально возникает как некая просветительская утопия в переписке Екатерины с Вольтером, и впоследствии его дискурс бесконечно осциллирует между геополитическими выгодами, религиозными или идеологическими доминантами и неким социокультурным нарративом. Он проявлялся в самых разнообразных ипостасях – от переименования территорий и городов до символизации имперского титула, от архитектурных решений до поражающей воображение современников оперной постановки исторической хроники самой императрицы, от разработки военных баталий до создания новых орденов, таких как орден Святого Владимира. Этот дискурс мог реализовываться в самых разнообразных опытах социальной деятельности – в письмах, именных указах и политических меморандумах, в дизайне издания литературного текста, в характере музыки, сочиненной для «греческой» постановки «Начального управления Олега», в самом проектировании путешествия Екатерины в 1787 году в недавно завоеванную землю. Литературные тексты, в своей риторике и образах, вбирали в себя геополитическое содержание. И напротив, геополитический проект облекался в воображаемую, почти сказочную форму.
8 (19) апреля 1783 года был обнародован Высочайший манифест о взятии «под державу нашу» Крыма, Тамани и Кубани. В манифесте было указано, что первоначальным желанием российской власти было предоставить Крымскому ханству независимость, но поднявшиеся там распри и мятежи поставили Россию на грань новой войны с Оттоманской Портой и вынудили присоединить эту формально независимую от двух сторон территорию к Российской державе. Манифест объяснял мирное присоединение Крыма «неспособностью» его обитателей «ко вкушению плодов таковой свободы»[272].
В девятой книжке журнала «Собеседник любителей российского слова» (издавался под патронажем Екатерины, активно печатавшей свои сочинения почти в каждом номере), вышедшей с запозданием в 1784 году, появилась анонимная «Ода на взятие под Российскую державу Крыма и Кубани». Ода поступила, как сказано в примечании, «от неизвестного», и ее текст поэтически рифмовал строки манифеста о «мире, тишине и устройстве»:
Союз, порядок с тишиною
Идут господствовать страною,