Но если, по взятии этого Таврического Херсонеса, вы согласитесь на мир с Мустафой, то что станется с моей бедной Грецией? что станется с этой прекрасной землей Софокла и Демосфена? ‹…› Мне всегда будет больно видеть Афинский театр обращенным в огороды и Лицей в конюшни»[287].
Вольтер идейно вооружил императрицу, направив восприятие войны с турками в мессианское русло – не как завоевание новых земель, а как освобождение плененных турками народов. Согласно его концепции, именно России суждено было потрясти мощь Оттоманской Порты (воспринимаемой как своего рода «империя зла»), освободить Европу от фанатичных варваров и восстановить интеллектуальную колыбель человечества – Древнюю Грецию, с ее мудростью и секулярной цивилизацией. Вольтеровский эллинистический культ был в высшей степени утопическим и мифологическим: освобожденные Екатериной греки должны были бы образовать современное просвещенное и секулярное государство, основанное на мудрости и любви к искусствам. Такое государство было бы альтернативой современной Франции, с ее клерикальным догматизмом и преследованием интеллектуальной свободы.
Екатерина не забыла пожеланий Вольтера, как и самого наименования Крыма Херсонисом Таврическим (Chersonèse taurique). Через несколько лет, уже после смерти Вольтера в 1778 году, идеи, оброненные фернейским отшельником, станут своего рода рамкой для оформления «греческого проекта». Весь контекст разговора о Херсонисе Таврическом, об Ифигении в Тавриде сделается весьма актуальным уже к концу 1770-х годов.
Поразительно, что «греческий проект» складывался и развивался в то самое время, когда императрица страстно боролась с распространением масонства как некоего отклонения от Разума, от идей Просвещения. В своих письмах английский посол в России Гаррис, близко общавшийся с Потемкиным и Екатериной, не раз обескураженно констатировал, что то, что занимает русский двор, представляет собой «мечту» или, как он выражался, «романтическую идею»[288]. Именно в письмах Гарриса, посланных лорду Веймуту в мае – начале июня 1779 года, появляется первое упоминание об этом проекте. Гаррис пишет: «Заключу свое письмо несколькими словами на счет того, что, по моему мнению, составляет политическую систему императрицы и ея любимца. ‹…› Князь Потемкин мало обращает внимания на политику западной Европы: мысли его постоянно заняты планом основания новой империи на Востоке. Императрица до такой степени разделяет эти намерения, что, гонясь за своей мечтой, она уже назвала новорожденнаго великаго князя Константином, определила к нему в няньки Гречанку, по имени Елену, и в близком кругу говорит о возведении его на престол Восточной империи. Между тем она строит в Царском Селе город, который будет называться Константингородом. ‹…› Теперь преобладающею мыслью (затмевающею все остальныя) является основание новой империи на Востоке, в Афинах или в Константинополе»[289].
«Греческий проект», о котором идет речь в этих письмах, обычно служит наименованием чрезвычайно обширных геополитических планов Екатерины и Потемкина (в начале 1780-х предполагалось участие в них австрийского императора Иосифа II), не принявших окончательную форму единого выработанного документа. В самых общих чертах планировалось полное вытеснение турок из Европы и создание двух независимых (в том числе и от России) государств. Первым должно было быть собственно некое греческое государство со столицей в Константинополе, и маленькому внуку императрицы Константину прочилась роль будущего императора этого государства. Второе образование – Дакия, некое буферное государство на территории Молдавии, Валахии и Бессарабии. Екатерина, беспокоившаяся о судьбе Потемкина после своей смерти, будто бы предлагала своему соправителю стать государем православного государства Дакии. Россия претендовала также на территорию между Бугом и Днестром и на «какие-нибудь» острова в Средиземном море. Австрии предлагалось взять, «что пожелает», в частности назывались Босния и часть Сербии с Белградом. Предполагалось привлечь к участию и нынешнего союзника турок – Францию, заманив ее приобретением Египта.
10 сентября 1782 года Екатерина отправила австрийскому императору Иосифу II обширное письмо, содержащее основные пункты «греческого проекта», не вызвавшего энтузиазма у адресата[290]. Показательно, что, по настоянию Потемкина, Крым даже не упоминался в этом письме, хотя подготовка именно этого приобретения велась уже вполне активно. Почти в это же время, в октябре 1782 года, Потемкин работает над так называемым «меморандумом» по Крыму. Уговаривая Екатерину решиться на аннексию Крыма (Екатерина долго не хотела этого делать, оставляя Крым формально независимым от России при правлении пророссийски настроенного крымского хана Шахин Гирея), Потемкин писал: «Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, Цесарцы без войны у турков в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки, Америки. Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить Вас не может, а только покой доставит. Удар сильный – да кому? Туркам. Сие Вас еще больше обязывает. Поверьте, что Вы сим приобретением безсмертную славу получите и такую, какой ни один Государь в России еще не имел. Сия слава проложит дорогу еще к другой и большей славе: с Крымом достанется и господство в Черном море. От Вас зависеть будет запирать ход туркам и кормить их или морить с голоду.
Хану пожалуйте в Персии, что хотите, – он будет рад. Вам он Крым поднесет нынешную зиму, и жители охотно принесут о сем прозьбу. Сколько славно приобретение, столько Вам будет стыда и укоризны от потомства, которое при каждых хлопотах так скажет: вот, она могла, да не хотела или упустила. Естьли твоя держава – кротость, то нужен в России рай. Таврический Херсон! из тебя истекло к нам благочестие: смотри, как Екатерина Вторая паки вносит в тебя кротость християнского правления»[291].
Показательно, что Потемкин совмещает прагматические выгоды от присоединения Крыма (спокойствие южных границ, владение Черным морем) и удачный международный контекст (занятость европейских держав своими войнами) с религиозно-культурной парадигмой. Фокусом грядущей аннексии объявляется Таврический Херсонис – колыбель православия («из тебя истекло к нам благочестие»). Сама аннексия легитимируется как акт защиты святого для христиан места, а Екатерина получает почетный статус защитницы христианства, и ее царствование называется «кротким» и «христианским правлением». Потемкин, знаток христианской традиции, проецирует на Екатерину старую харизму европейских императоров – таких, например, как представители династии Габсбургов с их культом ордена Золотого Руна и званиями «христианнейших» императоров[292]. Потемкин пишет в этом меморандуме: «Естьли твоя держава – кротость, то нужен и России рай». Символика овечьей «кротости» (овца на инсигниях ордена Золотого Руна) сочетала античный миф об аргонавтах (весьма популярный во время похода русского флота в Архипелаг[293]) и христианскую символику пастыря-царя, пасущего своих овец, то есть государства, заботящегося о своем «стаде». Габсбурги постоянно изображались в этой дуальной символике. Теперь Екатерина, победительница турок и союзница Иосифа II, императора Священной Римской империи, получала свою часть благородной родословной.
В этом контексте «рай» – это не райские южные земли Крыма. Крым ассоциировался в то время с бесплодной землей и тяжелым нездоровым климатом. В своем критическом разборе итогов «славолюбия» Екатерины в книге «О повреждении нравов в России» князь М. Щербатов особенно негативно оценивал аннексию Крыма, в том числе из-за невозможности жить в столь тяжелом климате: «Приобрели или, лучше сказать, похитили Крым, страну, по разности своего климата служащею гробницею россиянам»[294]. Потемкину приходилось убеждать и Екатерину, и недовольное окружение императрицы в перспективности освоения Крыма.
В последних – профетических – строках письма-меморандума к Екатерине Потемкин апеллирует к раю «золотого века» из знаменитой четвертой эклоги Вергилия, проникнутой символическими предсказаниями о будущем империи. Прежде чем наступит этот «золотой век», по Вергилию, будет период «новых войн» и вновь явятся великие герои-победители:
Все же толика еще сохранится прежних пороков
И повелит на судах Фетиду испытывать, грады
Поясом стен окружать и землю взрезать бороздами.
Явится новый Тифис и Арго, судно героев
Избранных. Боле того: возникнут и новые войны,
И на троянцев опять Ахилл будет послан великий[295].
«Рай», о котором пишет Потемкин, синоним «золотого века Астреи», который наступит в результате военных побед. Потемкин, готовясь к русско-австрийскому союзу, оформлял не только геополитические планы, но и мифолого-имперскую, религиозно-культурную парадигму этих проектов.
Подробное описание «восточной системы» Потемкина дал его племянник А. Н. Самойлов, служивший при Потемкине и принимавший участие в южных военных кампаниях уже с 1783 года – с присоединения Крыма. Его воспоминания, основанные на беседах со Светлейшим, очерчивают не только детали стратегических, военных планов, но и их политико-идеологическую и религиозно-культурную парадигму: «Он (Потемкин. – В. П.) не мог безболезненно взирать, что варвары сии (турки. – В. П.), поработя новый Рим, древнюю Грецию, Ахаию, Ионию, всю Малую Азию, Египет и разширя господство свое на Африканских берегах Средиземнаго моря, повергнув греков и других христиан в поносное рабство, вменили в достоинство величия своего искоренение просвещения и причиненныя ими разрушения. Он знал, что разделение Христианской церкви, ослабление в военной системе и принятая в то время политика Махиавелева были причинами допущения турок к сему в