ладычеству. Постигая совершенно образ мыслей великой монархини, проницая высокия понятия ея о истинном величии, употребил он случай и время обдумать план так названной восточной системы»[296].
При всей обширности геополитических планов Потемкина, осуществленных или только задумывавшихся, в «греческом проекте» была большая струя ретроспективной утопичности – попытка реконструкции прошлого, древности. Самойлов вспоминает об интересе Потемкина к древним походам русских князей в Царьград (что будет важно во время подготовки оперы Екатерины «Начальное управление Олега»)[297]. Существенно было и переименование городов покоренной Тавриды – названия старых городов и вновь построенных эллинизировались. Самойлов пишет: «Чтоб отрясть и истребить воспоминание о варварах, обладавших древним заведением просвещенных народов, в покоренном полуострове возобновлены древния именования: Крым наречен Тавридою; близ развалин, где существовал древний Херсон, из самых тут груд камней, при Ахтиярской гавани, возник Севастополь… Ахт Мечеть назван Симферополь, Кефа Феодосией, Козлов Евпаторией, Еникаль Пентикапеум, Тамань Фанагорией и проч.»[298]
Крым, переименованный в Херсонис Таврический, представал как реставрация чего-то никогда не существовавшего, утопического, прошлого. В этом «возрожденном» государстве история пересоздавалась по лекалам просвещенного грекофильства. Как писал Самойлов: «Словом, новый свет просиял в древнем Понтийском царстве под руководством завоевателя Тавриды»[299]. Покорение Крыма, по мысли Самойлова, важно для Потемкина не только как необходимая предпосылка к будущему освобождению всех греков, но и как возвращение к религиозным истокам самой России: «[Потемкин] искал в душе своей того Херсона, пред коим Св. Владимир приемлет просвещение России верою Христовою…»[300] Херсонис Таврический оказывался чуть ли не главным святым местом для всей России.
Почти одновременно с меморандумом Потемкина, 22 сентября 1782 года, Екатерина утверждает новый российский орден – Святого Владимира. В этот день праздновалось двадцатилетие коронации самой Екатерины, а незадолго до того – 7 августа – был торжественно открыт памятник Петру I, знаменитый Медный всадник Э. М. Фальконе. Тем не менее, празднуя оба эти события, Екатерина обращается для названия ордена не к Петру, а к киевскому князю Владимиру, победителю византийского войска в Корсуне (Херсонесе), женившемуся на Анне Византийской (дочери византийского императора Романа II и сестре правящего императора Василия II) и осуществившему крещение Руси.
Екатерина подробно излагает известные ей из источников сведения о жизни Владимира в своем труде «Записки касательно российской истории» (печатались с 1783 года в «Собеседнике любителей российского слова»), основанном не только на истории Татищева, но и на чтении самих летописей. В 1787 году «Записки» Екатерины вышли отдельным изданием. Пересказывая подробности крещения, приводя детали похода на Корсунь[301], Екатерина в целом дает положительную оценку Владимиру, который, по ее заключению, «был муж мудрый, смысленный, милосердый и правосуден. Двор его был великолепный. Он строил города и народные здания многие, и населил грады и пустыни, привлекая в Россию ученых людей, науки, художества и храбрых богатырей отовсюды, заслуги награждал щедро» (VIII, 75). В таком контексте Владимир оказывался почти единомышленником императрицы, так сказать, вполне благородным предком не по прямому родословному древу, но по конструируемой императрицей «идеологической» линии. Адаптация античных мифов, актуальная для первых двух декад правления Екатерины, сменяется обращением к разрабатываемым и все более востребованным «национальным мифам», и здесь фигура князя Владимира внезапно делается чрезвычайно важной.
Однако личность князя Владимира понадобилась русской власти в начале 1780-х годов именно в связи с «греческим проектом», а стала особенно востребованной в 1782 году – перед готовящейся аннексией Крыма. «Таврический Херсон! из тебя истекло к нам благочестие»[302], – восклицал в своем меморандуме Потемкин, заранее подготавливая уместное обоснование для готовящейся акции. Екатерина прекрасно знала, что место крещения Владимира (как и обстоятельства этого события) вызывало разночтения; более того, сама она, внимательно изучив предмет, полагала, что это был не Херсонес, а Кинбурн: «Писатели о сем граде Корсуне говорят разно: иные кладут точно быть Кинбурну; другие полагают нынешнюю Ахтиарскую гавань на Черном море в Крыму; третьи почитают город Кафу в том же полуострове. Но понеже летописцы именно говорят Корсун на Лимане, то вероятнее видится Кинбурн» (VIII, 82).
Тем не менее легендарное место крещения Владимира сознательно мифологизируется, поскольку теснее связывает принятие православия с греко-римским контекстом. Херсонес – древний греческий полис, основанный еще в V веке до новой эры, затем, в начале новой эры, – форпост Рима в Северном Причерноморье. После разделения Римской империи в V веке новой эры Херсонес становится византийским городом-крепостью, защищавшим от набегов варварских племен. Сознательный культ Владимира, сакрализация места его легендарного крещения увенчалась принятием Екатериной титула «царицы Херсониса Таврического» в 1784 году. Русская царица осуществляла одновременно символический перенос в Россию имперского величия (translation imperii) и религиозного «благочестия» (translatio religio).
Сакрализация Херсонеса, культ Владимира, совмещенный с пророчествами о будущем овладении Крымом, отразились в огромной эпической поэме Михаила Хераскова «Владимир Возрожденный», впервые опубликованной в 1785 году отдельным изданием в типографии Новикова, а в 1786 году поэма была переиздана уже под названием «Владимир» в составе «Эпических творений». В это издание были внесены исправления, увеличившие количество комплиментов Екатерине. Херасков пытается поэтически легитимировать культ Владимира, хотя противоречивая личность князя и более чем неоднозначные поступки его вызывали явное затруднение у автора-масона, «оправдывавшего» князя в духе дидактического масонского пути к истине (принятию христианства) после блужданий и моральных падений.
Вся поэма, как это было с «Энеидой» Вергилия, служит аллегорическим прославлением империи будущего, в данном случае – империи Екатерины. Уже начало похода в Тавр на Херсон (Херсонес) вызывает у Хераскова ассоциации с недавним покорением Крыма:
Владимир между тем от Ворсксленских брегов
Как туча поднялся со множеством полков.
Прешед Самарскую песчану степь безводну,
Вступает во страну Таврийску многоплодну
Херсон, где в наши дни ликует средь цветов,
На век освобожден от варварских оков,
И вскоре возведет ЕКАТЕРИНА взоры
На рощи масличны и на цветущи горы[303].
Сам военный поход на греков, при всех кажущихся противоречиях (война с греками, то есть с Византией, и одновременно принятие от них православия), разрешается Херасковым в мессианском плане – ужасы и жестокость осады города-крепости оправдываются знамениями, предрекающими славное царствование Екатерины:
Предрек уже тогда, предрек мятежный Тавр,
Что в недрах сокрывал Екатерине лавр,
Который обовьет Российскую Корону,
И будет вечною оградою Херсону…
Я вашей храбростью, герои, восхищен;
России Крымский трон чрез вас порабощен;
То царство ваше нам геройство даровало,
Где православие для Россов возсияло[304].
Во время этих знамений Владимир не только внезапно прозревает в это будущее, но и видит саму Екатерину:
Он видит некое сияние вдали,
Которо с небеси простерлось до земли;
Он видит щастливу Отечества судьбину,
На троне милость зрит: он зрит Екатерину![305]
Сразу после этого Владимир приходит к мысли о необходимости принятия христианства. Таким образом, в интерпретации Хераскова выбор религии Владимиром был предопределен не только и не столько прагматическими соображениями: византийская царевна Анна поставила условием брака с Владимиром немедленное принятие им греческой веры. Херасков показывает, что выбор был продиктован не политическими резонами, а небесным знаком, приоткрывшим будущее России в царствование Екатерины. Автор поэмы заключает:
Как солнце чрез лучи спрягаются с луной,
Князь Киром сопряжен со Греческой княжной.
О муж, Апостолам в небесном лике равный!
Не будет никогда забвен твой подвиг славный.
Ты души просвятил, неверства прóгнал мрак,
Екатериной днесь заслуг поставлен в знак[306].
Здесь Херасков прямо указывает на установление нового ордена Святого Равноапостольного князя Владимира как на акт, предопределенный всем ходом российской истории. Война за выдворение турок из Европы превращалась в сакральную войну, наделявшую Российскую империю харизмой защитницы христианства и хранительницы цивилизации. Показательно, что Херасков, дважды издавший свою поэму на протяжении трех лет (в 1785 и в 1787), не только осознавал политическую актуальность поэтической легитимации присоединения Крыма, но и создавал поэтический канон, следуя которому поэты начали воспевать само это событие. Ермил Костров в своей «Песни на возвращение Ея Императорскаго Величества Екатерины II из полуденных стран России» (1787) делает центром своего описания Херсонес и принятие «креста спасенья» Владимиром: