Древний град, где Первозванным
Крест спасенья водружен,
Вновь явился увенчанным,
Вновь явился озарен[307].
Само путешествие Екатерины в Крым в 1787 году воспринимается как священный поход, «вновь» «увенчавший» и «озаривший» древний Херсонес. Концепция присоединения Крыма всякий раз пересекается с мотивами «воссоединения» с некогда принадлежащими России территориями. Таким образом, культивируется идея не аннексии, а восстановления империи в некогда существовавших границах, да еще и в сакральных местах принятия православия.
В начале 1784 года, в эпоху окончательного оформления разрозненных мифопоэтических «разработок» в политическую доктрину «греческого проекта», Державин пишет оду «На присоединение без военных действий к Российской державе Таврических и Кавказских областей, или на учиненный договорами с Отоманскою Портою мир 1784 года». Именно под таким названием ода была впервые опубликована в части XI «Собеседника любителей российской словесности», вышедшей в свет в феврале 1784 года. Позднее ода печаталась под названием «На приобретение Крыма».
Безрифменный стих оды должен был соответствовать, как писал сам поэт в послесловии к тексту, столь культивируемому современными поэтами увлечению «древней» – греческой – поэзией. Весь набор политических мотивов был спрессован Державиным в одном фрагменте:
Россия наложила руку
На Тавр, Кавказ и Херсонес,
И, распустив в Босфоре флаги,
Стамбулу флотами звучит:
Не подвиги Готфридов древних,
И не крестовски прежни рати –
Се мой парит Орел! – Махмет,
Уже от ужаса бледнея,
Заносит из Европы ногу,
И воцарился Константин![308]
Именно в таком варианте, несколько отличном от окончательного, ода появилась на страницах «Собеседника». Здесь в «забавном слоге» поэт очертил все произошедшие перемены (территориальные и морские успехи), а также декларировал от лица России перспективы на будущее, поэтически озвучив политическую доктрину «греческого проекта». Фраза в середине строфы («Не подвиги Готфридов древних, / И не крестовски прежни рати – / Се мой парит Орел!») позднее стала печататься в кавычках. Державин переделал ее в «прямую речь», произнесенную самой Россией. Здесь прозвучало и традиционное сравнение русской войны против Оттоманской Порты с крестовыми походами – во главе с Готфридом Бульонским, одним из предводителей первого похода на Иерусалим («Не подвиги Готфридов древних»). Завоевание Крыма и части Кавказа, свободное плавание флота по Черному морю, потрясение Оттоманской Порты и ее выдворение из Европы, надежда на будущую миссию младшего внука Екатерины Константина как правителя возрожденной Византии – все это представлено в изобретенном в «Фелице» шутливом духе. Показательно было также, что в позднейших изданиях последняя строка «И воцарился Константин» была заменена на «И возрастает Константин»[309]. В своих «Объяснениях» Державин писал по поводу этой строчки: «Отношение к Константину Палеологу, царю константинопольскому, с которого смертию пало греческое царство, и что наместо его возрастает великий князь Константин Павлович, которого государыня желала возвесть на престол, изгнав Турков из Европы, и для того он обучен был греческому языку. Какие замыслы! Человек замышляет, а Бог исполняет»[310].
В 1809 году, когда Державин сочинял свои «Объяснения», план покорения Константинополя и «воцарение» Константина Павловича выглядели давней и не реализовавшейся мечтой Екатерины II. Уже в 1795 (17 сентября) году Екатерина отвечала на вопросы Гримма: «О восстановлении Греческой империи тоже не может быть и речи, так как мы с Турцией в мире и не ищем, и не желаем войны»[311]. Концепция «присоединения» Крыма как «возвращения» бывших русских земель звучала и в приведенном выше стихотворении Державина. Комментируя первую строку этого фрагмента – «Россия наложила руку на Тавр, Кавказ и Херсонес», – Державин писал, что он имел здесь в виду: «…и Херсонес, древний город князей российских, возвращен России»[312]. Концепция «возвращения» (а не аннексии!) некогда принадлежавших России земель окажется актуальной для драматических опытов самой императрицы.
Едва закончив последнюю из антимасонских комедий, в августе 1786 года Екатерина начинает сочинять первую из своих драматических хроник – «Историческое представление из жизни Рюрика», а в сентябре берется за вторую – «Начальное управление Олега». Позднее императрица будет работать над третьей пьесой – «Игорь». Уже 1 октября 1786 года императрица читает первое действие этой незаконченной драмы Храповицкому, вскоре пишет еще три акта, но затем путешествие в Тавриду 1787 года и новая война останавливают работу над последней из исторических пьес.
Варяжская тема, однако, оказывается прелюдией к основной – греческой – теме исторических драм Екатерины. Показательно, что место действия ее пьес последовательно смещалось с севера на юг, от Новгорода и Северной Ладоги (в «Рюрике») через Киев и Константинополь («Олег») к греческой теме вообще («Игорь»). Этот переход «из варяг в греки» обозначал вектор современной русской политики, с перемещением фокуса на южные рубежи – в соответствии с чаяниями, мечтами и планами русской власти[313].
Пьесы имели выразительный подзаголовок – «Подражание Шакеспиру, без сохранения феатральных обыкновенных правил». Екатерина, ознакомившись с Шекспиром в немецких переводах И. И. Эшенбурга, писала Гримму 24 сентября 1786 года об «удобстве» подражаний Шекспиру, поскольку такие пьесы не являются комедиями или трагедиями и не требуют соблюдения никаких правил, кроме одного – умения сделать их интересными для зрителя, избегая скучного или безвкусного. О своих же «хрониках» она сообщала: «В них будет историческая точность – настолько, насколько она не будет шокировать, много зрелищного, прекрасные души с прекрасными чувствами»[314].
Историческая трилогия императрицы, однако, не отличалась ни точностью, ни каким-либо сходством с хрониками Шекспира. Герои выглядели плоскими историческими масками на большом маскараде современной политики. «Историческое представление из жизни Рюрика» фокусировалось на предании о Вадиме Новгородском, который восстает против законного правителя Рюрика, назначенного Гостомыслом княжить в Новгороде. Варяги Рюрик, Синеус и Трувор – дети средней дочери Гостомысла, и по старшинству именно они оказываются более законными наследниками, нежели «славянин» Вадим, сын младшей дочери Гостомысла. Императрица с сочувствием описывает разумных варягов, наводящих порядок среди разрозненных и враждующих племен, подчеркивая, что и достойный иностранец может быть хорошим правителем Руси. «Норманская теория», популярная в России среди немецких историков на русской службе (Ф. Г. Штрубе де Пирмонт, Г. Ф. Миллер, А. Л. Шлёцер), легитимирует одновременно и ее собственный приход к власти, «предсказывая» – из древности – воцарение мудрой правительницы-иностранки на русском престоле. Вопреки летописным свидетельствам, Рюрик не казнит Вадима, но действует как разумный и просвещенный государь: он предлагает пленному Вадиму не наказание, а достойную службу: «Бодрость духа его, предприимчивость, неустрашимость и прочия из того изтекающия качества могут быть полезны государству вперед» (II, 250–251).
Позднее, в 1790 году, накануне постановки второй исторической драмы «Начальное управление Олега», Екатерина сделает поразительное заключение о происхождении слова «варяг». Храповицкий записал 22 сентября 1790 года: «Назначено в сей день первое представление Олега на Эрмитажном театре. – Из Лексикона Янковича читали слова, начинающиеся с Вар и Гвар. – Выводя, что Варяги не от слова Варя происходят, они Garde-Сôtes, и название гвардии оттуда же взято, они составляли гвардию Греческих Императоров в Константинополе»[315]. Опыты сравнительного языкознания также служили императрице опорой в построении фундаментальной концепции русского национального «греческого проекта».
Греческий поворот сделается главной сюжетной линией в пьесе «Игорь», основанной на истории болгарской княжны Фаиды, оказавшейся в плену и освобожденной (вместе со всеми греками) князем Игорем уже после смерти вернувшегося из похода Олега. Сетования Фаиды, желающей отправиться «в Грецию» к своим «единоверным»: «Отпусти меня, о государь, в Грецию к единоверным моим» (III, 426), песнопения хора, повествующего о перипетиях судьбы несчастной героини, венчание ее со счастливо избежавшим смерти женихом, – все это должно было бы стать основой для очередного оперного представления. Однако не «Игорю», но «Начальному управлению Олега» (текст опубликован впервые в 1787 году) суждено было сделаться именно таким национальным оперным проектом.
22 октября 1790 года на сцене Эрмитажного театра впервые была представлена историческая драма Екатерины, написанная еще в 1786, но теперь переделанная в оперу, – «Начальное управление Олега». Дорогостоящий спектакль с множеством вставных эпизодов и участников был великолепно оформлен, а музыку писали сразу три композитора – Джузеппе Сарти, Карло Каннобио и Василий Пашкевич. Среди первых зрителей было много специально приглашенных дипломатов и иностранных гостей, оставивших восторженные описания невиданного зрелища. Г. Ф. Шторх, немец из Риги и тогдашний профессор изящных искусств, писал: «Роскошь постановки превосходит все, что мне приходилось видеть в Париже и других больших городах. Драгоценные русские старинные одежды, искусно расшитые, ослепительное сияние жемчуга, прекрасное оружие и утварь, часто сменяющиеся декорации превосходят самые пылкие ожидания. Зритель видит перед собой военный лагерь, палатки, плывущие корабли, города и драгоценно изукрашенные дворцы, совет военачальников и домашние празднества князей, на которых с поразительной отчетливостью выступают нравы и обычаи старого времени»