Однако было очевидно и то, что в тексте оперы, помимо «шведских» аллюзий, имелись не менее ясные намеки на внутреннюю и сугубо русскую реальность, отсылающую к отношениям императрицы и наследника Павла. В опере рассказывалось, как неудачливый вояка отправлялся в армию вопреки пожеланиям матери – Локтметы. Хор барынь, обращаясь к государыне Локтмете, поет:
Горебогатырь вас молит,
Просит, хочет погулять;
Сына мать почто неволит,
Не пускает воевать? (II, 487)
После первых неудач в армии по требованию матери Горебогатырь возвращается. Громкобай привозит приказ: «Меня прислала государыня Локтмета с приказанием к вам, чтобы вы берегли Горебогатыря и привезли его скорее домой…» (II, 504). Неудачный поход быстро заканчивается, и великодушная мать встречает сына не насмешками, а с наградами – для него уже приготовлена ею невеста. Царствующая мать и подвластный ей слабохарактерный сын – все эти сюжетные реалии не могли не вызвать у современников подозрений о втором аллюзионном плане, заключенном в комической опере: «Современники (И. И. Дмитриев и Мих. Николаев. Макаров) уверяли, что эта пьеса написана на в. к. Павла Петровича»[357]. Н. И. Греч, весьма точный в своих воспоминаниях, также полагал, что «Екатерина осмеяла его (Павла. – В. П.) страсть к вахтпарадной службе в комедии „Горе-Богатырь“»[358]. Важен был главный сюжетный мотив, соотносящийся с Павлом: просьба об участии в военном походе.
Действительно, Павел Петрович неоднократно просил императрицу разрешить ему участвовать в южных походах: как передавал в своих «Записках» М. А. Гарновский, в 1787 году великий князь сердился на Потемкина, полагая, что тот не пускает его в армию[359]. Ссоры с матерью не прекращались и в начале 1788 года, а с началом войны со Швецией Павел почти в ультимативном тоне заявил об отъезде в армию. В августе 1788 года Павел уже находился в армии (но не имел никаких полномочий командовать) и однажды попал под обстрел. Однако его весьма краткий «поход» закончился уже в сентябре того же года, когда Екатерина узнала о двух попытках шведского главнокомандующего принца Карла Зюдерманландского (брата Густава III) склонить Павла к приватным переговорам[360].
Екатерина в своей опере играла с двойным подтекстом, опираясь на некое характерологическое сходство Павла Петровича с шведскими противниками – Густавом и Карлом. Все трое имели вспыльчивый и капризный характер, склонность к парадам и внешним военным атрибутам, к игре в рыцарей, все трое принадлежали к масонским братствам, недавно осмеянным Екатериной. Сама насмешка, комизм этой оперы были чрезвычайно важны для императрицы-писательницы. Она тщательно следила за репетициями, давая указания, как играть пьесу: «Она (опера. – В. П.) бюрлеск; надобно играть живее и развязнее»[361]. Бурлескный стиль в описании современных политических и военных событий, в том, что Екатерина называла «l’histoire du temps», то есть в истории нынешнего времени, сделается модным трендом, частью того «забавного слога», который культивировался императрицей в 1780-е годы в связи с понравившимися ей одами Г. Р. Державина «Фелица» и «Решемыслу». В этот новый – «забавный» – стиль входила и игра с аллюзиями, отсылающими к разным прототипам, а также мистификация читателя или зрителя, пытающегося отгадать эти тексты «с ключом».
Показательно, что «Горебогатырь Косометович» (либретто было издано в начале 1789 года) станет референтным текстом для важнейшей «забавной» оды Державина «На Счастие», сочиненной в феврале 1789 года, как раз во время шумного успеха оперы, и подводящей своего рода итоги литературной и политической стратегии Екатерины.
Державин многократно ссылается на оперу, описывая, что императрица приводит «в страх богатырей», своим скипетром утихомиривает «без лат богатырей и в латах», посылая «перун к странам железным», под которыми подразумевалась Швеция[362]. Более того, «лирический герой» оды «На Счастие» использует текст этой сказки-оперы для продолжения своего старого игрового диалога с императрицей в духе «Фелицы». Державин пишет:
А ныне пятьдесят мне било,
Полет свой Счастье пременило,
Без лат я Горе-богатырь (I, 253).
Это был взгляд на империю Екатерины «снизу» – ода, написанная в «буршикозном» стиле и содержащая двойной код: за видимым прославлением русской государыни, «Минервы среди тронов», содержались отсылки к «низкой», барковианской поэзии.
Среди стихотворений Г. Р. Державина 1780-х годов, так или иначе связанных с Екатериной II, ода «На Счастие» кажется наиболее «шутливой», даже отчасти выходящей за границы созданного творцом «Фелицы» «забавного слога». Анализируя текст этой оды, Л. В. Пумпянский увидел в ней «чепуху и карнавал», а также схожее с Шекспиром видение абсурдности современного мира («mad world, mad kings»)[363].
Текст оды, вроде бы подробно «объясненный» самим автором, а впоследствии детально прокомментированный Я. К. Гротом, тем не менее остается во многом загадочным. «На Счастие» было написано в 1789 году, однако Державин по каким-то причинам относил его к 1790-му, хотя не мог не помнить вынужденного шестимесячного пребывания в 1789 году в Москве, во время Сенатского следствия по обвинениям в злоупотреблениях и превышению власти во время губернаторства в Тамбове. Дело, инициированное тамбовским генерал-губернатором И. В. Гудовичем, вынудило Державина приехать в январе 1789 года в Москву, где и было написано это стихотворение на фоне тревожного ожидания решения суда.
Текст не публиковался при жизни Екатерины и не был ей поднесен, хотя следовал поэтике шутливых од к Фелице, при этом императрица как раз настойчиво требовала от Державина новых стихов в подобном духе. Сочинение циркулировало в рукописном виде, или, как выражался А. Т. Болотов, ода «носилась в народе морганически», то есть тайно[364]. Державину даже приходилось оправдываться за не совсем пристойный тон своей оды, указывать, что стихотворение «писано на масленицу», когда сам автор был «под хмельком». В рукописи 1790-х годов, как и в первом издании оды в «Сочинениях Державина» 1798 года, название оды содержало уже отмеченное нами дополнительное пояснение: «На счастие. Писано на маслянице, 1790»[365]. Грот находил объяснение этих отсылок к масленице в желании Державина скрыть сатирические выпады по адресу враждебных ему вельмож: «Сказано на маслянице, потому что, описывая разные проказы того времени, автор хотел скрыть прямое свое намерение, ибо он, по притеснению некоторых вельмож находясь тогда отлученным от губернаторства тамбовского, был под ответом в московском сенате, то в свое утешение и забаву хотел посмеяться ироническим слогом над всем тем, что делается в сем развратном и непостоянном мире»[366]. Однако ни отсылки к масленице, ни «хмельной» элемент не только не снимали и не смягчали имевшихся сатирических намеков, но делали их даже более колкими. Современникам не стоило никакого труда расшифровать адресатов подобных выпадов: они легко узнавали в скрипучем «гудке» Гудовича, во «вьющемся локоном хохле» А. А. Безбородко, а в восклицающем «Беатус, брат мой» – П. В. Завадовского (I, 255–256). «Хмельной» и «масленичный» элементы служили не маскировкой или смягчением этих намеков, а указанием на ироничный, карнавальный модус восприятия событий – личных и политических (ода писалась во время ведения Россией двух войн, с Оттоманской Портой и Швецией, осложненных серьезным кризисом в политико-дипломатической сфере).
В 1780-е годы Г. Р. Державин пишет цикл од, связанных с Екатериной II и объединенных общим так называемым «забавным слогом»: «Фелица» (1782), «Благодарность Фелице» (1783), «Решемыслу» (1783), «Видение Мурзы» (1784, 1791), «На Счастие» (1789), «Изображение Фелицы» (1789). Размывая жанровые и стилевые перегородки, Державин, по справедливому суждению М. Г. Альтшуллера, в 1780-е годы называет чуть ли не все свои стихи «одами»[367].
Первая ода, «Фелица», сочинялась в период празднования двадцатилетия царствования Екатерины и устанавливала парадигмы второго периода правления, ее наивысшего триумфа и расцвета[368]. Перед читателем разворачивался поэтический, воображаемый сюжет – история взаимоотношений «Киргиз-Кайсацкой Царевны» Фелицы и «татарского мурзы». Позаимствовав имя царевны из сочинения самой императрицы, ее «Сказки о царевиче Хлоре» (1781), Державин первым открыл этот поэтический диалог, вовлекая венценосную собеседницу в им творимый миф.
Однако с самого начала, как и позднее, в своих «Объяснениях» поэт указывал, что вкусовым и стилистическим ориентиром создания шутливой оды в так называемом «забавном слоге» была сама Екатерина: «Оде сей… поводом была сочиненная Императрицею сказка Хлора, и как сия Государыня любила забавныя шутки, то во вкусе ея и писана на счет ея ближних, хотя без всякаго злоречия, но с довольною издевкою и с шалостью»[369].
«Благодаря» или «изображая» Фелицу, проясняя характер их взаимоотношений в «Видении Мурзы», воспевая Решемысла-Потемкина (ода «Решемыслу», как подчеркивал сам автор, является «подражанием оде к Фелице»[370]