), Державин связывал оды в единый текст, наполненный как автоцитатами, так и постоянными отсылками к сочинениям Екатерины, ее высказываниям и bon mots. В этих одах поэт умело разрушал эпический монументальный образ владычицы «полсвета», воссоздавая интимный, внутренний облик Фелицы – пишущей, думающей и даже смеющейся. Екатерина с удовольствием приняла этот образ, «узнавая» себя в нем.
Пересоздавая образ Екатерины в стихотворениях этого цикла, Державин представлял ее не только как свою покровительницу, образец добродетели и мудрости, идеал поведенческой модели, но и как инициатора и пропагандиста «забавного слога». В 1789 году в своей самой необычной, гротескно-карнавальной оде «На Счастие» Державин нарисовал идеальный портрет русской царицы, «Минервы среди тронов», на фоне карикатурных описаний европейских монархов. В кризисные месяцы конца «старого режима», накануне Французской революции, когда политические события приобрели чрезвычайно острый характер, лишь в русской царице поэт увидел надежный оплот разумного, рационального начала, противостоящего тотальному безумию окружающего мира:
В те дни, как Мудрость среди тронов
Одна не месит макаронов,
Не ходит в кузницу ковать;
А разве временем лишь скучным
Изволит Муз к себе пускать
И перышком своим искусным,
Не ссоряся никак ни с кем,
Для общей и своей забавы
Комедьи пишет, чистит нравы
И припевает: хем, хем, хем! (I, 250)
Одна Екатерина II, как полагал Державин, бросала вызов стремительному и угрожающему потоку событий, в то время как слабые и неадекватные европейские правители вели свои страны к политическому и экономическому коллапсу. На фоне карикатурной панорамы безумного мира, управляемого безумными королями, Державин изображает Екатерину не только как единственно разумную монархиню, но и как союзницу поэта по литературным вкусам, по выбранной эстетической платформе. В отличие от осмеянных королей, русская царица в свободное от государственных трудов время занята литературой – «изволит Муз к себе пускать». И здесь поэт вполне сознательно сближает свою литературную позицию со вкусами императрицы: он вообще подчеркивает свою близость, почти интимное знание ее повседневной жизни. Поэт пишет как человек, владеющий внутренней, дворцовой информацией[371]. Он передает Екатерине свои эстетические принципы: монархиня владеет «перышком искусным» – формула, ставшая символом нового забавного слога, противоположного «неискусному», то есть старому слогу, не умеющему смешить и забавлять.
Державин идет даже дальше – Екатерина оказывается уже не только инициатором, но и образцом того забавного слога, каким поэт пишет оды, обращенные к ней же! Монархиня пишет для «общей и своей забавы», и в ее сочинениях поэт обнаруживает этот принцип забавного просвещенного смеха, призванного галантно шутить, но не уничтожать, не критиковать (она пишет «не ссоряся никак ни с кем»). Этот своеобразный смех – беззлобное подшучивание (или «подсвистывание» – таково было значение самого термина «persiflage») – должен был служить знаком принадлежности к самому галантному и просвещенному обществу.
Сам термин «persiflage» появляется во Франции около 1734 года и исчезает с началом революции[372]. Его появление означало формирование элегантного стиля и беззлобного галантного смеха. За такого рода смехом стояла либертинская позиция, а сам этот особый смех культивировался не только салонными остроумцами, но и философами и писателями эпохи Просвещения, такими как Вольтер, Дидро, Кребийон, Лакло, Ривароль. Что же специфического содержал такой смех?
Прежде всего, культ «галиматьи», несвязного дискурса, который вышучивает определенных персонажей узкого круга, но всегда оставляет в читателях сомнения относительно идентификации вышучиваемого[373]. Говоря комплименты, персифлёр подает их с иронией, в насмешливом тоне, так, что объект комплиментарного текста находится в недоумении, шутка ли это или всерьез.
Журнал «Собеседник любителей российского слова», публиковавший и шутливые оды Державина, и эссе Екатерины «Были и небылицы», должен был служить своего рода площадкой для производства такого типа смеха. Екатерина сама (в письме к Мельхиору Гримму от 16 августа 1783 года) называла свое сочинение «галиматьей» и подчеркивала, что «читатель помирает со смеху», в то время как журнал «составляет счастье города и двора»[374]. Она же в эссе «Завещание» сама сформулировала эстетический канон, который желала бы видеть. Здесь был и знаменитый тезис о том, что «веселое лучше всего», а «смех, ум и прикрасы» должны течь «аки струи»[375]. Запрещая проповеди и нравоучения, она ратовала за «приятные обороты» и «легкость слога» – за то, чтобы «на всякие мысли смотреть не с одного конца». Наконец, она хотела, «чтоб сочинитель скрыл свое бытие», то есть чтобы «нигде не чувствовалось, что он тут действует»[376].
Реальность, конечно же, сильно отличалась от теории: простоватые «witz’ы» императрицы не могли скрыть ее присутствия («бытия») в тексте, а имперские шутки порою воспринимались как угроза опалы. С другой же стороны, забавные оды Державина вызывали раздражение задетых бояр и порождали немало неприятностей, даже гонений. Так, в частности, Дашкова писала о появлении журнала «Собеседник любителей российского слова»: «В Академии издавался новый журнал, в котором сотрудничали императрица и я. ‹…› Вяземский принял на свой счет и на счет своей супруги сатирические произведения, в особенности когда он узнал, что в журнале сотрудничает Державин. Он одно время преследовал Державина и лишил его места вице-губернатора и потому думал, что тот отомстит ему, изображая его в своих стихах, которые читались всеми с жадностью, так как Державин был известный и талантливый поэт»[377]. Непонимание шутки и преследование поэта-персифлёра (как, например, со стороны начальника Державина генерал-прокурора А. А. Вяземского или подстрекаемого им И. В. Гудовича) свидетельствовало, как впоследствии будет пытаться доказать поэт, о нарушении норм галантности, цивилизованной парадигмы поведения.
Пытаясь защититься от нападок «бояр», Державин постоянно ссылается на литературные труды Екатерины – ее комедии, а также эссе «Были и небылицы». Указанное сочинение Екатерины «Были и небылицы» печаталось в «Собеседнике» анонимно, однако об авторстве знали все читатели. Название этих эссе было позаимствовано из сочинения самого Державина – его «Фелицы»:
И о себе не запрещаешь
И быль, и небыль говорить[378].
Именно в этих эссе появлялся вымышленный императрицей персонаж – дедушка, от лица которого велось повествование в первых частях. Вставляя в оду «На Счастие» чрезвычайно важный намек – «и припевает: „хем, хем, хем“», – Державин ссылается на конкретный фрагмент эссе Екатерины, где «дедушка», приговаривая «хем-хем-хем», читает знаменитые вопросы Д. И. Фонвизина[379].
Между тем завуалированная отсылка к тексту Екатерины соответствует поэтике всего стихотворения – Державин ставит в заслугу Екатерине ее шутливые эссе, наполненные колкими зарисовками ближайшего окружения и иронической болтовней на самые разные темы. Поэт и здесь продолжает сближение – сочинение Екатерины соответствует категории «забавности», и даже само «припевание» «хем, хем, хем» выглядит демонстрацией того самого persiflage, насмешливого и незлобного юмора, обращенного к какому-то закодированному адресату (так, как это было в самой оде «На Счастие» у Державина). Сложная интертекстуальная структура оды «На Счастие» привела к парадоксальным и прямо противоположным интерпретациям этого текста, оставшегося до конца не разгаданным.
Ода «На Счастие» была написана во время одного из самых тяжелых моментов жизни поэта. В 1788 году Державин, поссорившийся со своим непосредственным начальником И. В. Гудовичем, был отстранен от должности Тамбовского губернатора, а дело против него было передано в Сенат. Здесь имела место явная интрига – Гудович был близким приятелем генерал-прокурора А. А. Вяземского (бывшего начальника Державина и откровенного врага поэта), а также П. В. Завадовского, сенатора и члена кабинета императрицы. Все эти влиятельные политики («бояре», как называла их сама императрица) принадлежали к числу противников Потемкина, поддерживающего Державина. В конечном итоге Державин будет оправдан по всем обвинениям, а его оппоненты станут объектом насмешки в этой оде.
Ода, в отличие от всех других од этого цикла, не публиковалась при жизни Екатерины, хотя была достаточно известна в кругу литераторов, читавших ее в рукописных копиях[380]. Печатая стихотворение в составе «Сочинений» в 1798 году, уже при Павле I, Державин сделал выразительный комментарий к истории создания этого текста: «Писано на масленице, 1790»[381]. Исследователи, однако, сразу же усомнились в правильности авторской датировки стихотворения – тем более что Державин не раз сознательно переносил время написания, маскируя по тем или иным причинам реально-биографический контекст.
В первой половине января 1789 года Державин приехал в Москву, имея на руках приказ «не отлучаться» никуда на все время, пока Сенат занимается рассмотрением его дела. Здесь и была написана ода «На Счастие», содержащая шуточный обзор политических и военных событий, относящихся к периоду конца 1788-го – начала 1789 года. Важно и то, что в оде, повествующей о вселенском «безумии», не упомянуты французские потрясения, в том числе взятие Бастилии 14 июля 1789 года. Реальный анализ политических событий указывает на то, что ода могла быть написана в феврале 1789 (но не 1790) года, возможно, действительно на масленичной неделе, приходившейся в тот год на 12–18 февраля.