Кинбурн-Очаковская операция, закончившаяся полным разгромом турок и взятием Очакова в декабре 1788 года. Как писал Державин, Фортуна взялась играть с Россией в самых болевых точках ее геополитических интересов:
Стамбулу бороду ерошишь,
На Тавре едешь чехардой (I, 246).
Если первая строчка относится к действиям русской армии против турок – медленному выдавливанию турок из Европы (Фортуна помогает «ерошить» бороду туркам), то вторая строка описывает неустойчивую ситуацию с Крымом – Тавридой или Тавром[386]. Осенние месяцы 1788 года Григорий Потемкин, главнокомандующий армией, проводит в большой тревоге. Его действия кажутся слишком нерешительными, а в конце сентября, после известий о гибели от бури части кораблей Севастопольского флота, Потемкин и вовсе впадает в отчаяние и требует уволить его или даже отдать Крым туркам, эвакуировав жителей[387]. Екатерина сама была встревожена ситуацией, которая могла открыть туркам дорогу «в сердце Империи»[388].
Кроме того, Густав III, король Швеции и кузен Екатерины, воспользовавшись тем, что русская армия сконцентрирована на южных границах, начал военные действия в Северном море[389]. За спиной Густава стояли Англия и Пруссия, убедившие воинственного короля вступить в союз с султаном. Торжественно объявляя о намерении отмстить за поражение прадеда Карла XII под Полтавой и требуя от России вернуть все земли, утраченные в первой половине XVIII века, рыцарствующий король-масон отправил армию на Фридрихсгам и Нейшлот, а флот – на Кронштадт и Петербург. Однако в июле 1788 года русская эскадра под командованием С. К. Грейга потопила шведские корабли в Финском заливе. Державинская строчка о Стокгольме повествует о неудачной авантюре Густава, которому не благоприятствует Фортуна:
Задать Стокгольму перцу хочешь… (I, 246)
Вообще же, помимо этой «международной» строфы, Державин в своей оде несколько раз окказионально упоминает Густава. Говоря о добродетелях Екатерины, Державин констатирует:
Разя врагов, не ненавидит,
А только пресекает зло;
Без лат богатырям и в латах
Претит давить лимоны в лапах,
А хочет, чтобы все цвело (I, 251).
Далее, говоря о собственных «несчастиях», Державин пишет:
А ныне пятьдесят мне било,
Полет свой Счастье пременило,
Без лат я Горе-богатырь (I, 253).
Характерно также, что все упоминания даются через отсылки к сочинению Екатерины «Горебогатырь Косометович». Упоминание о Горе-богатыре появляется и в стихотворении Державина «К Эвтерпе», напечатанном в феврале 1789 года и также им самим отнесенном к более позднему времени[390]. В начале февраля Потемкин, как было указано выше, не без труда отговорил императрицу представлять этот «бюрлеск» на публичной сцене в Петербурге в присутствии дипломатов[391]. На некоторое время все театральные постановки и ажиотаж вокруг этого сочинения императрицы были остановлены. Таким образом, пик упоминаний о Горе-богатыре приходится на январь – начало февраля 1789 года, что также совпадает с предполагаемым временем написания оды, насыщенной самыми заметными, новомодными реалиями.
Эти строки из хроники Шекспира «Король Иоанн» как нельзя более соответствуют всей политической ситуации, описанной в оде Державина. В конце 1788 года России угрожала коалиция «четвертного союза» Пруссии, Англии, Швеции и Голландии, готовая поддерживать военные действия на севере и юге России и подстрекать антирусские выступления в Польше, Дании и Крыму. Коалиция стояла и за спиной турецкого султана. Забегая вперед, заметим, что в противовес этому враждебному союзу Россия активно пыталась сколотить свой – четвертной – союз, состоящий, помимо России, из Австрии, Франции и Испании.
Эти союзы, болезни, безумие и смерти королей, равно как и их «недостойные» занятия, их политическая импотенция, представлены в оде в качестве симптомов «коловратности» мира, катящегося к пропасти. В своей оде Державин замечал:
В те дни, как Мудрость среди тронов
Одна не месит макаронов,
Не ходит в кузницу ковать… (249–250)
В этом фрагменте, однако, Державин противопоставил русской царице-Мудрости не абстрактных королей, а вполне конкретный дом Бурбонов в лице Фердинанда I, короля Неаполитанского и двух Сицилий (1751–1825), а также Людовика XVI, последнего короля Франции. Первый был известен своим грубым нравом, страстной любовью к макаронам, а также к их производству. Этот «король Фальстаф», по воспоминаниям современников, проводил много времени на рынках, часто в самой «грязной» компании, и сам занимался изготовлением макарон, заказывая для этого соответствующие машины[392]. Второй персонаж приведенного отрывка – Людовик XVI – увлекался столярным, токарным и слесарным делом; он имел знаменательное прозвище «Le serrurié» («Замочник»): король коллекционировал замки разных конструкций, а ковка по металлу была его любимым хобби[393]. Оба короля были женаты на сестрах, двух дочерях австрийской королевы Марии-Терезии: первый на Марии-Каролине, второй – на Марии-Антуанетте. Грубость и непросвещенность первого короля были качествами, по мнению поэта, несовместными с выполнением государственных обязанностей. В действительности этот любитель макарон переложил все дела на красивую и деятельную жену. Последний король Франции также не особенно интересовался государственными делами, отдавая явное предпочтение «кузнице» в ущерб всем остальным королевским местоположениям (и трону, и спальне!). Импотенция Людовика XVI воспринималась как символ заката монархии[394]. Все эти качества короля были постоянным объектом памфлетов и политических карикатур[395], известных и в России.
Однако самыми «коловратными» оказались события в Англии. Премьер-министр Уильям Питт Младший (1759–1806) был давним недругом Екатерины: он не мог простить негласную поддержку императрицей антибританской революции в Северо-Американских штатах, а также придуманной ею политики вооруженного нейтралитета, фактически оставившей Англию без помощи. Питт прямо указывал С. Р. Воронцову, русскому посланнику, что Россия предала прежнего союзника, помогавшего ей во время первой русско-турецкой войны. В ситуации 1788 года Екатерина имела серьезные опасения, что Англия (как союзник Швеции) пошлет флот в поддержку Густава. Неожиданно осенью 1788 года самые невероятные новости стали приходить с берегов Темзы.
В оде Державина отсылка к Англии, на первый взгляд, выглядела как общее карнавальное место:
А Темзу в фижмы наряжаешь… (I, 246)
В ноябре 1788 года русский двор обсуждал внезапное сумасшествие английского короля Георга III (1738–1820). Циркулировали слухи о его отравлении. Современные ученые полагают, что имела место редкая болезнь крови (порфирия), возможно, вызванная лекарствами, прописанными королю и содержащими мышьяк. С ноября 1788‐го по март 1789 года Екатерина с напряженным вниманием следила за развитием событий. Дневник А. В. Храповицкого пестрит каждодневными записями разговоров о состоянии английского короля:
26 ноября. Разговор о Короле Английском…
30 ноября. Из газет Немецких сказывать изволила, что Король Английский с ума сошел. ‹…› Во время волосочесания получена депеша графа Воронцова, где точно настоящее сумасшествие утверждается…
3 декабря. Разбирали Английския газеты, и переводили по Французски относящееся к королевской болезни. – Граф Воронцов пишет, будто ему легче, начинает узнавать людей, но в речах ни малейшей связи нет; хотят обождать созывом Парламента для утверждения Регента…
7 декабря. Пред выходом к волосочесанию, говорено с жаром и твердостию о перемене, в Англии ожидаемой, которая может быть полезна…[396]
Я. К. Грот, следуя своей логике сопоставления Фортуны с Екатериной, комментировал эту строку Державина как очередной триумф русской политики: «Английская королева, после помешательства супруга ея Георга III в конце 1788 г., домогалась регентства с устранением от него Вельскаго принца и заискивала расположения России»[397]. Между тем политическая расстановка сил была совершенно иной. Действительно, супруга короля Шарлотта (Мекленбург-Стрелицкая, 1744–1818) активно участвовала в заговоре по установлению регентства при безумном короле. Ее действия поддерживал премьер-министр Питт, давний противник Екатерины. Во главе противоположенной партии стоял молодой регент, принц Уэльский, сын Георга и Шарлотты, также претендующий на регентство и поддерживаемый так называемой «партией патриотов». Екатерина именно с ним связывала все надежды, поскольку ожидала, что на смену Питту придет Чарльз Джеймс Фокс, член правительства, лидер радикального крыла вигов, противник Питта[398]. Именно такой политической перемены жаждала Екатерина: в приходе к власти принца и Фокса она видела возможность улучшения русско-британских отношений и разрушения союза Англии с Пруссией[399]