отемкина. После взятия Очакова «ропот» недругов затих, о чем Екатерина сама сообщала Потемкину 16 декабря 1788 года: «Всем, друг мой сердечный, ты рот закрыл, и сим благополучным случаем доставляется тебе еше способ оказать великодушие слепо и ветрено тебя осуждающим»[418].
Характерно, что этот заговор против Потемкина со стороны «бояр» не был секретом для Державина. В начале 1789 года, в связи с празднованием взятия Очакова, Державин пишет стихотворение «Победителю», адресованное Потемкину:
Господь его от сокровенных,
От хитрых сохранит сетей,
Спасет его от дерзновенных
И от зломышленных людей;
Избавит от клевет, от лести злой,
Покроет твердою своей броней (I, 232).
Текст этого стихотворения был основан на 90-м псалме, и в первом издании в 1798 году содержал подзаголовок «Псалом 90, Живый в помощи Вышняго». Любопытно, что практически во всех текстах начала 1789 года Державин соединяет свою судьбу с судьбой Потемкина: оба почти в одно и то же время оказались жертвами клеветы и интриг – «сетей» «зломышленных людей».
В оде «На Счастие» намек на «несчастия» Потемкина, а точнее типично державинское «совмещение» лирического «я» с неким «другим», безусловно, присутствует. Так было уже в оде «Фелица», где намеки на вельмож были рассеяны по всему тексту, повествовавшему от первого лица о пирах, кружении мысли в «химерах», роговой музыке и т. д. Исследователи уже отмечали явные несообразности: Державин пишет, что «ныне пятьдесят мне било», в то время как в 1789 году ему было только 46 – реальный возраст вполне вписался бы в ту же строчку четырехстопного ямба. Пятьдесят лет тогда исполнилось как раз Потемкину.
Любопытно, что в одно и то же время и Потемкин, и Державин оказались в немилости у Екатерины по ложным обвинениям, исходящим от одной и той же группы людей (Завадовский, Вяземский, Безбородко – так называемая «украинская партия»). Строка той же оды Державина «и вьется локоном хохол» в данном случае намекает именно на эту партию.
Осенью 1788 года имела место настоящая интрига, направленная против Потемкина. После пресловутой бури на Черном море, потопившей часть Севастопольского флота, Потемкин отправил П. А. Румянцеву неосторожное письмо, где в отчаянии от неудач светлейший князь чуть ли не отказывался от командования. Румянцев послал своему протеже Завадовскому копию с письма, а тот представил его Екатерине[419]. Интриганство Завадовского, пытавшегося очернить и оттеснить Потемкина, описывал в «Записках» Михаил Гарновский, управляющий делами князя и старательно собиравший все придворные сплетни (и информировавший своего начальника о них). 15 октября 1788 года Гарновский записал слова А. М. Дмитриева-Мамонова в связи с этой интригой: «Любя его светлость, как роднаго отца и благодетеля моего, желал бы я, с одной стороны, предостеречь его удержаться от такой вредной для него переписки, служащей забавою злодеям его…»[420]
Цель Завадовского на время была достигнута – императрица даже оборвала личную переписку со своим «сердечным другом». Лишь успех Очакова повернул ход интриги вспять.
Той же осенью беды и клевета обрушиваются на Державина. В своих «Записках» поэт обвинил в постигших его невзгодах «украинскую партию» во главе с бывшим фаворитом Екатерины и соперником Потемкина: «Сенат, получив вторую жалобу, хотя не мог почесть ее за основательную; но, по убеждению генерал-прокурора Вяземского, а паче бывшего тогда в великой силе по связи с графом Безбородкою графа Петра Васильевича Завадовского, который Гудовичу был не токмо земляк и родственник по дому Разумовского, но и старинный друг, определил, не дождавшись на указ от Державина ответа, поднести ее величеству доклад. ‹…› Граф Завадовский потрудился сам написать доклад, в котором показал искусство свое в словоизобретении, что выдумал на обвинение Державина особливо не слыханное ни в какой юриспруденции слово, а именно, что он упослеживает ответами, и для того предать его суду. Императрица, получив таковой явно пристрастный доклад… проникла на него гонение…»[421]
Державин был хорошо осведомлен и о внутренних политических, и о дипломатических событиях; в эти месяцы он находился в постоянной корреспонденции со своими приятелями – с А. В. Храповицким и Н. А. Львовым (служившим при канцлере А. А. Безбородко). Кроме того, Державин был в переписке с В. С. Поповым, секретарем канцелярии Потемкина[422]. Не имея возможности выехать из Москвы, он держал собственного секретаря в Петербурге, для скорейшего получения всякой информации. За Державина ходатайствовал в Сенате живущий в Москве П. И. Панин, «дружелюбно принимавший» поэта[423].
Отношения России с Францией в конце 1780-х годов складываются под знаком перемен и даже альянса: Людовик XVI изменил откровенно антирусской политике своего предшественника. Стремление противостоять английской торговой экспансии, а также поражение в Голландии, подпавшей под влияние все более агрессивной Пруссии, подтолкнули Францию к поиску союза (торгового и политического) с Россией. Новому повороту в отношениях должен был способствовать граф Л. – Ф. Сегюр, французский дипломат, приехавший в 1785 году к русскому двору и быстро вошедший в дружеское окружение Екатерины. Однако Екатерина не торопилась с торговым договором – тем более что все нагляднее обозначились свидетельства того, что Франция скатывается к серьезному социальному кризису. Вся яснее обнаруживались признаки заката ancient regime. В 1787 году Людовик XVI должен был восстановить парламент. В июне 1788-го социальные протесты в окрестностях Парижа вынудили короля послать армию на их подавление. Еще никто не мог и помыслить о революции, но уже появилось предчувствие опасности, подстерегающей французскую аристократию. «Франция слаба» – таков постоянный рефрен корреспонденции Екатерины, Потемкина, а также донесений русского посла в Париже И. Симолина[424]. Колкая фраза Державина относится к очевидным симптомам конца аристократического века Франции:
Парижу пукли разбиваешь… (I, 247)
«Пукли» – парики – символизируют этот век, служат знаком привилегий, статуса, а также позволяют поэту оформить смеховой облик Франции, где парики были одним из основных видов производимой продукции.
Венецьи, Мальте не радеешь… (I, 247)
Державинская фраза о Венеции и Мальте также относится к актуальным событиям этого времени. Венецианская республика, управляемая последними дожами – Паоло Реньером (1779–1789) и Лодовико Манином (1789–1797), сделалась территорией больших экспансионистских (реальных или воображаемых) планов европейских правителей[425]. Еще в 1782 году Иосиф II жаждал захватить венецианские владения в Далмации, а Екатерине предлагал приобрести некоторые греческие острова. Россия мечтала о закреплении в Средиземном море и рассматривала возможность своего присутствия в Венеции и на Мальте в качестве баз для дальнейшей войны с Портой. Особые отношения между Россией и мальтийскими рыцарями сложились еще при Петре I, а во время русско-турецких войн они активизировались. 19 октября 1788 года Храповицкий заносит в дневник сообщение, которое демонстрирует сохраняющиеся планы «взаимодействия» с Мальтой: «Спрошен после обеда для чтения бумаг, с курьером из Мальты полученных; тут два рыцаря в нашу службу назначаются, и единоверные охотно подъемлют оружие, когда флот наш прибудет»[426].
В свою очередь Франция, обеспокоенная слухами о возможной экспансии России, заключила договор с Неаполитанским королевством о переходе Мальты под свой контроль. В 1797 году Венеция действительно перейдет под власть Наполеона, а позднее, в 1815 году, Далмация отойдет к Австрии. В этих куплетах оды «На Счастие» Венеция и Мальта обрисованы Державиным как первые жертвы злобной Фортуны, занятой перекройкой мира.
Сходным образом можно интерпретировать и строчку Державина, посвященную Греции:
А Греции велишь зевать… (I, 247)
Эта строка иронически отсылает к известному «греческому проекту», реализация которого должна была решить – в туманной перспективе – участь страны. Самой же Греции оставалось только «зевать» в ожидании исхода войны России и Австрии с Портой. Любопытно, что 30 января 1789 года, после представления «Горе-богатыря Косометовича» на сцене Эрмитажа, австрийский и французский послы Иоганн Кобенцель и Сегюр завели разговор о разделе Турции. Храповицкий записал их беседу, прекрасно передающую атмосферу безумных международных планов дележа мира, в атмосфере обсуждения которых и было написано «На Счастие»: «Они уверены, что Турцию поделить можно и дать куски Англии, Франции и Гишпании, а остатка довольно для Великого Князя Константина Павловича, pour un cadet de la maison…»[427]
Испания была последним потенциальным союзником коалиции России, Австрии и Франции. Рисуя портрет Испании, Державин акцентирует внимание на том, что страна, которая в течение XVIII века утратила свое былое величие и территории, неожиданно претендует на роль серьезного партнера в международных делах:
Мадриту поднимаешь нос… (I, 247)
Потеря Гибралтара, перешедшего к Англии, существенно ослабила позиции Испании на Средиземном море. Испанцы стремились вернуть его, вступая в союз с Францией и ведя переговоры о коалиции с Россией. Король Карл III (1716–1788) из династии Бурбонов, двоюродный брат Людовика XV, осенью 1788 года предложил Екатерине дипломатическое посредничество в переговорах с Пруссией (вместе с Францией). 19 октября 1788 года Храповицкий записал: «Носил на низ (к Екатерине. –