На пригорочке малом стояла прекрасная двухэтажная усадьба под красной черепичной крышей. Она живо напомнила Петру художественные фильмы о помещичьих имениях. Ухоженный парк со всех сторон окружал ее зелеными кронами деревьев. Но вот кому принадлежит сия лепота, он допытываться не стал. Зачем? И без того дел полно, чтоб еще визиты помещикам делать или их у себя принимать.
Петр не задержался на осмотре и величаво прошел в баню. Небольшие теплые сени, а потом огромная комната с кирпичной голландской печью, изразцовой, приличных размеров.
Дубовые шкафы, поставец с различной посудой, мягкий диван с ковром, несколько удобных кресел и довольно широкая кровать с толстенной пуховой периной, застланная поверху атласным белым одеялом, – это больше напоминало очень приличное жилое помещение, чем обычный предбанник.
«Да уж, умели жить на широкую ногу наши предки, обстоятельно устраивались – когда средства у них немалые имелись».
А его здесь давно ожидали с нетерпением – девичья фигурка в льняной, до пола, рубашке и верный Нарцисс в легкомысленных белых панталончиках с кружевами. Петр чуть не прыснул здоровым смехом, глядя на это чудо из далекой Африки в русской бане.
И более никого – адъютанты остались в сенях, а лейб-медика, что вздумал перечить, Петр так обрезал, что эскулап съежился вдвое, вещать перестал и лишь тихонько попискивал, как мышонок, чей хвост попал в мышеловку. Но с героизмом отчаяния сообщил, что государь, ежели снова захочет прибегнуть к венериным усладам, должен всех понравившихся ему прелестниц немедля показать, чтоб дурную болезнь, от сей богини производимую, царственному императору не получить.
Петр сразу же насторожился – подцепить триппер или сифилис его отнюдь не привлекало, ведь лечить в эти времена данную заразу просто не умеют. А до антибиотиков додумаются только через два века.
Он сдержанно поблагодарил лейб-медика за предусмотрительность и ожидающе остановился. Эскулап заметно воодушевился и почти без экивоков сообщил, что обе фрейлины здоровы и ко всяким делам постельным полностью пригодны.
Но вот баня им категорически противопоказана, ибо в жизни в парной ни разу не мылись и помереть могут в ней запросто. Да и желания к ней у них не имеется. Петр брезгливо поморщился – несмотря ни на какие духи, от фрейлин шел неприятный потный душок. Но лейб-медик императора тут же утешил – члены царского величества тщательно омоет девица, пригожая и здоровая, дальняя родственница управляющего. И попросил лишь поберечься самому в парной, с непривычки может стать худо…
Петра быстро раздели в четыре руки, он решительно открыл дверь и оказался в моечной – все отделано березой, запах дурманящий и емкость намного больше ванны, но несколько меньше бассейна в обычной сауне. А вода прозрачная и холодная.
Впереди была еще одна дверь, и Петр вошел в нее, застыв прямо на пороге – горячий обжигающий воздух толчком в грудь остановил решительную походку бывшего сержанта и вахмистра.
А тело, все еще чужое для него тело, тут же протестующе взвизгнуло. Но сразу заткнулось, когда Рык вошел в парную и залез на широченную полку. Вверху дальше была еще одна полка, но несколько у́же, однако Петр решил не рисковать для начала.
Все же первый раз – «прежний хозяин» баню совсем не любил, по немецкой своей сущности тазиком для омовений обходился, но никто уже не удивился, когда император потребовал натопить баньку ему пожарче. И постарались от всей широты русской души – зайти страшно в эту раскаленную до звонкого воздуха кочегарку.
Вот так и сидел, балдея, а тепло все глубже проникало под кожу, становилось хорошо. Девица же в кадке с кипятком стала запаривать веники, спросила что-то вроде «какими будете».
Петр молча кивнул в ответ: «На твое усмотрение», и продолжил сидеть неподвижно, но жестом приказал скинуть рубашку – париться в ней, что купаться в фуфайке и кирзовых сапогах.
Девица покорно скинула свое одеяние и присела рядышком, чуть касаясь его ноги своим пока еще холодным бедром. Петр скосил взгляд – милый носик, маленькое розовое ушко, тугие остренькие грудки чашечками, так хочется нежно помять их пальцами и припасть к ним губами; небольшой пушок треугольником внизу поджарого нежного животика. Ладная такая девушка, лет 16–17, хорошенькая.
Но сексуальное вожделение так и не охватило тело, не до того ему сейчас было – жарко, даже очень жарко в парной, аж лицо жгло. Внутри тихо тикал секундомер – для первого раза, да в первом заходе нужно сидеть минут десять, не больше, и без пара.
И Петр этот срок легко высидел и пошел на дополнительные пять минут – пот уже катился градом. По привычке он стал тереть пальцами кожу на ноге, – грязь скатывалась вначале нитками, а затем чуть ли не колбасками, и Петр тихо выругался – ходят в кружевах, брызгаются духами, а сами свиньи свиньями.
Пихнул осторожно локтем девицу под упругий бочок, а когда та испуганно на него поглядела, он подмигнул ей, ласково улыбнулся, дабы не пугать, и показал на скатавшуюся грязь.
Девушка ожила и чуток покраснела, улыбнулась ему в ответ, шустро скатилась с полки и взяла какую-то банку. Зачерпнула пальцами густую смесь и тихо сказала:
– Ложитесь на полку, ваше величество, я вас медом с душицей натру!
Он послушно вытянулся на животе – полка была горячей, но не обжигала тело. Благодать. А вот ладошки оказались крепкими и втирали смесь энергично. Затем крепкие и сильные девичьи руки его перевернули на спину и с энтузиазмом и задором стали обрабатывать. Запах меда начал дурманить голову…
– Тебя как зовут, красавица? И чьих будешь?
– Машей. Я Ивана Тимофеевича племянница сродная.
– Руки у тебя крепкие, Машенька!
– Так то от работ, государь батюшка.
– Понятно…
Продолжать диалог у Петра не хватило терпения – мед жаркой смазкой прихватил кожу, все зудело, и мочи уже не было. Он быстро сквозанул с полки, ворвался в предбанник и стал смывать с себя мед, черпая ладонями из дубовой лохани.
Маша тут же помогла – окатила чуть теплой водой из маленькой кадушки, стерла остатки меда и снова окатила водой. Враз полегчало, и Петр решил рискнуть. Зашел обратно в парилку и велел девушке поддать квасом. И та плесканула от души на камни.
Густой хлебный пар обволок помещение, и Петр чуть не взвыл – будто тысячи раскаленных иголок впились в кожу. Дышать стало трудно, и ему пришлось прикрыть рот рукою.
Однако стоически терпел долго, а потом выбежал и запрыгнул в глубокую лохань. Хорошо, но холодно. Петр выбрался из ванны, схватив поданную Машей руку. Крепко схватил, с умыслом – тут же коварно опрокинув девушку в холодную воду. Маша взвизгнула от неожиданности, но вскоре серебристый девичий смех присоединился к его веселому ржанию.
Войдя в предбанник, Петр обернул девушку в простыню, затем, как патриций, набросил белую ткань на себя. Арап уже накрыл столик – разнообразие холодных напитков ласкало душу, а еды было мало, и та легкая, для желудка необременительная.
И правильно – в бане парятся, а не едят, и водку не пьют. И тем более в парной сексом не занимаются – немало мужиков в бане пятки откинули, когда в горячей парной под градусом удаль свою мужскую на размякшей бабе показывали.
Пили напитки, проливая капли на грудь, чуть рыбки вкусили – зато Петр много шутил, а Маша смеялась. Давно ему так не было хорошо, как с этой простой девушкой – Лиза с папиком свой корыстный интерес имела, а фрейлины – не более чем светские потаскушки, в постели занятны и интересны, а для жизни утомительны.
А Машу жизнь серьезно побила – отец недавно умер, следом за ним и мать, а ее, сироту горемычную, старший брат отца приютил, но спуску, как другим слугам, не давал. Хоть и не говорила ему это девушка, но между ее тихих слов о многом он слышал, и чуть печальный вид много показывал.
И в баню по приказу дяди пошла, а до этого ни разу с мужчинами не мылась, хоть и принято это на Руси. Бани-то общие. Но император Всероссийский вроде как и не мужчина, а царь батюшка, коему отказывать не принято.
И сам Петр в обычное человеческое участие всей душой окунулся и, наплевав о секретности, многое о себе Маше рассказал, за исключением с в о е й, той далекой уже жизни.
А потом они снова в парилку пошли и хлестали вениками друг друга до одурения, до красноты тела, и в бассейне вдвоем купались, квас с одного кувшина пили, и опять в парную. А потом в предбанник выскочили, хохоча, красные, распаренные…
«Красный кабачок»
Всю дорогу до «Красного кабачка» женщины пребывали в полной прострации – Екатерина Алексеевна тихо плакала, а княгиня Дашкова сквозь зубы ругалась такими словами, что многим матросам неизвестны.
Знание таких слов великим женским таинством является. Вроде никто их этому никогда не учит, но, к великому мужскому удивлению, почти все дамы слова эти похабные и хулительные хорошо знают и применяют…
И двух суток не прошло, как Екатерина Алексеевна обратно в трактир приехала. Все здесь то же самое – дом, небо, деревья, да и хозяин тот же лебезящий.
Но императрице показалось, что в один какой-то миг глаза трактирщика злорадством блеснули, но отринула от себя эту мысль. В тот раз приехала она с войсками многими, а сейчас изгнанницей из Петербурга. И вся надежда на гвардейские полки, что на Гостилицы сегодня походом вышли.
Очутившись в той же комнате, Екатерина Алексеевна от ужина отказалась и присела на кровать. Мысли лихорадочно путались в голове, и были они страшные. Она была честна перед собой, и потому четко знала, что все ее честолюбивые устремления превратились в прах, развеянный уже по ветру, и вопрос идет о собственной жизни.
Но надежда оставалась – она искренне верила в предсказание старого садовника, сказанное ей еще в детстве. Многое уже сбылось, и то, что она станет русской императрицей, а многому еще предстоит свершиться – и дожить до восьмидесяти шести лет. Но предсказание предсказанием, а сейчас на душе было больно и муторно.
Старый Живодер перехитрил ее и овладел обманом Петербургом. Но то, что наследник оказался в его руках, было трагедией. В участи сына она не сомневалась – ей он уже вряд ли достанется. А если Миних решится на злое, то и остановить его никто не сможет.