– Потрясающая вещь, – согласился Луций.
– Сам я мало интересуюсь драгоценными камнями и прочими атрибутами богатства, – признался Вер. – Материальные предметы не имеют внутренней ценности – только ту, которую приписывают им люди. И все же, глядя на такую красоту и совершенство, я думаю, что в каком-то смысле они служат проявлением того, что Аполлоний называл Божественной Сингулярностью.
– Я мог бы смотреть на него часами, – произнес Луций. – Спасибо, что показал.
Вер улыбнулся:
– Но самое драгоценное здесь не алмаз, а предмет, который ты носишь на груди.
– Ты правда так думаешь? – Луций скосил глаза на фасинум, который на фоне несокрушимого совершенства алмаза представился недолговечной вещицей грубой работы. Ему не верилось, что друг говорит всерьез, но тот не стал бы шутить в подобном случае.
– Правда. Я говорю не только как Марк Вер, твой товарищ, но и как Вериссимус, который превыше всего любит Истину.
138 год от Р. Х.
Месяц юний выдался необычно жарким. Месяц юлий обещал быть еще жарче. Надев тогу и вытирая со лба пот, Марк Пинарий следовал в императорский дворец, куда его пригласил посланник государя.
Марк уверял себя, что потеет из-за жары; человеку за пятьдесят в такую погоду положено передвигаться в паланкине, а не пешком. Однако на деле скульптор еще и не на шутку волновался. Он не видел императора уже месяцы, и приглашение во дворец служило поводом не к радости, а к мрачным предчувствиям. Адриану исполнилось шестьдесят два. Его здоровье стремительно ухудшалось, и болезнь выявила опасную, даже жестокую грань его личности. Двадцатилетней давности клятва не убивать сенаторов пошла побоку. Все, кто имел дело с императором, пребывали в унынии и страхе.
Марка проводили не в приемный зал, а в личные покои Адриана. Слуга оставил его в помещении с балконом, который нависал над садом. Льющийся оттуда яркий солнечный свет сперва ослепил Марка, не позволяя рассмотреть обстановку; лишь постепенно увидел он роскошную мебель, элегантные статуи, настенную роспись – и обнаружил, что он не один. На кушетке вырисовывалась фигура, сидящая спиной к солнцу. На секунду Марк принял мужчину за Адриана – тот напоминал императора шевелюрой и бородой, – но поза выдавала человека более молодого. У Марка замерло сердце, ибо ему почудилось, что он глядит на Цейония, который умер в януарские календы. Ходили слухи, что его лемур застрял во дворце, мучимый скорбью Адриана.
Но сидящий был старше Цейония и моложе Адриана, годами где-то за сорок, и оказался в полном здравии, хоть и печален.
– Должно быть, ты Марк Пинарий, – сказал он тихо. – Я Тит Аврелий Антонин. Мы вряд ли встречались, но ты, наверное, знаком с моим племянником, молодым Марком Вером. Точнее, сыном, – очевидно, теперь я должен называть его именно так.
Итак, перед Марком был человек, которого Адриан, горько разочарованный смертью Цейония и подгоняемый собственной скорой кончиной, произвел в преемники. Адриан потребо вал, чтобы Антонин принял в качестве наследников сына покойного Цейония и юного Марка Вера. Вер взял себе имя нового отца и стал Марком Аврелием, третьим в очереди претендентом на престол.
Навязанное усыновление было не единственной уловкой, задуманной Адрианом в стремлении контролировать будущее. Казалось, он упорно продвигает или устраняет окружающих, точно фишки на игральной доске. Находясь в угнетенном состоянии, прикованный к постели, одержимый заботой о престолонаследии, он казнил и вынуждал к самоубийству тех, кого считал излишне честолюбивым.
Самой последней и самой нашумевшей смертью явилось вынужденное самоубийство его девяностолетнего шурина Сервиана, которого Адриан заподозрил в стремлении возвысить внука. Скандал разразился и после смерти императрицы Сабины: кое-кто из ее родни осмеливался шептать, будто Адриан ее отравил.
– Мне сказали, что меня зовет Цезарь, – ответил Марк.
Антонин кивнул:
– Едва проснувшись утром, он сразу потребовал привести тебя.
– Молюсь, чтобы застать Цезаря в лучшем здравии, чем при последней встрече.
– Полагаю, ты тактично пытаешься справиться о его состоянии. Скоро увидишь сам. Постарайся не испугаться. Все тело распухло от жидкости. Лицо раздулось так, что ты вряд ли узнаешь Адриана. Говорят, нечто подобное произошло в конце и с Траяном.
– Могу я спросить о состоянии рассудка Цезаря?
Антонин пронзил его взглядом.
– Ты знаешь его очень давно, и я не стану лгать. В последние дни он несколько раз пытался покончить с собой. Сперва приказал рабу зарезать его. Когда тот отказался, он попробовал заколоть себя сам, но оказался слишком слаб. Потом потребовал у лекаря яда. «Цезарь просит меня стать его убийцей», – пролепетал несчастный, а Адриан процитировал ему из Софокла: «…Целителем ты будешь, всех мук моих единственным врачом»[37], – слова Геркулеса из «Трахинянок», произнесенные в агонии, с мольбой к сыну сжечь его. Лекарь отказался дать яд, за что Цезарь распорядился его казнить, а заодно и всех остальных, кто препятствовал его попыткам самоубийства.
Марк вытер со лба свежие капли пота.
– И лекаря лишили жизни?
– Разумеется, нет. Я просто убрал с глаз Цезаря провинившихся и заменил их другими людьми. Всем им строго наказано зорко следить за государем и пресекать новые попытки самоубийства. Между тем Цезарь, коль скоро врачи не смогли его исцелить, призвал чудотворцев и колдунов. В основном, как я не сомневаюсь, шарлатанов, но совсем недавно Цезарю стало немного лучше. Он настаивает, что достаточно здоров для поездок, и завтра намерен отбыть в Байи. Говорит, что окрепнет от морского воздуха. А перед отъездом желает увидеть тебя.
Антонин довел гостя до опочивальни и отворил дверь, но отступил, дав понять Марку, чтобы тот вошел один.
Шторы были задернуты, защищая покои от солнца. При свете нескольких ламп Марк увидел на постели уродливо разбухшую фигуру императора. С пьедестала в изножье взирала на Адриана статуя Антиноя.
Как и предупредил Антонин, отеки сделали Адриана почти неузнаваемым: щеки, подбородок и даже лоб чудовищно опухли, тогда как глаза и рот казались маленькими и узкими. Но когда император заговорил, голос был прежним, разве что сильнее прорывался старый испанский акцент.
– Пигмалион! Это ты?
– Я. Цезарь желал меня видеть?
– Да. Подойди ближе. Ты хорошо выглядишь, Пинарий. Нет, не трудись возвращать комплимент. Я содрогаюсь при мысли о собственной внешности. Обрати внимание – Антонин заботливо убрал отсюда все зеркала. – Адриан издал слабый смешок.
Марк удивился, застав государя в столь хорошем настроении. И это злодей, казнящий неугодных направо и налево?
– Пинарий, я позвал тебя, потому что хотел поблагодарить за все, что ты сделал для меня за долгие годы, и особенно за содействие служению Антиною. У Божественного Юноши нет последователя преданнее тебя. Созданные твоей рукой об разы переживут нас всех. Мы знаем в этой жизни только плоть, но плоть стареет, вянет и гниет, что мне известно доподлинно. Бессмертно лишь совершенство, и бог благословил нас, тебя и меня, созерцанием и осязанием истинной красоты.
Речь истощила его силы. Адриан передохнул, затем продолжил:
– Взгляни на предмет, который находится на столе вон там, у окна. Раздвинь шторы, если мало света.
Марк обнаружил на столе макет нового мавзолея. Разведя занавеси, он увидел в обрамлении окна само здание на дальнем берегу Тибра. Строительство шло полным ходом, но замысел императора в отношении верхушки огромного круглого здания оставался тайной – до сего момента. Верх макета украшало изваяние Адриана в колеснице, запряженной четверкой лошадей. Марк сглотнул. Судя по пропорциям модели, скульптурное изображение квадриги станет одним из крупнейших в мире. Пусть и не столь высокое, одной лишь массой оно потягается с Колоссом Сола.
– Что скажешь, Пинарий?
– Цезарь, могу я спросить, кто изготовил макет?
– Я сам, вот этими отечными пальцами. Да, грубая работа, но я никогда не считал себя скульптором. Детали я оставляю истинному художнику – тебе, Пинарий. Итак? Каково твое мнение?
– Правильно ли выверено соотношение размеров статуи и мавзолея?
– Достаточно близко.
Марк нахмурился:
– Мавзолей возвышается почти на шестьдесят футов. Высота статуи едва ли не равна высоте сооружения, на котором стоит. Понимает ли Цезарь, насколько огромной она будет в действительности?
– Понимаю.
– Но как построить такой масштабный монумент? Как перевезти и установить на мавзолее? Понадобится немыслимое количество бронзы…
– Я оставляю детали на твое усмотрение, Пигмалион! – рыкнул Адриан. Лицо у него побагровело, а глаза уменьшились до зловещих светящихся точек. Марку на миг показалось, что голова императора лопнет, как раздавленная между пальцев виноградина.
Затем Адриан рассмеялся:
– Прислушайся! Улавливаешь акцент? Гуще, чем у Траяна! Я вспоминаю долгие часы, проведенные с учителями риторики, когда я до хрипоты читал Цицерона. Нумины яйца, с самого детства выговор у меня не звучал настолько по-испански. Как давно это было… – Он смежил веки и задремал.
Марк долго смотрел на него. Что сказал бы про императора Аполлоний Тианский? Адриан был безусловно лучше Домициана и разбирался в философии больше Траяна, но если философия призвана примирить человека с жизнью и подготовить к смерти, то Адриан изучал науку впустую. С приближением конца он прикипел к материальному миру сильнее прежнего, возжелав для себя самый большой памятник и стремясь решить, кто займет его место аж до второго поколения. Он стал одержим жизнью, не принимая смерть – как собственную, так и смерть обожаемого Антиноя, которого Адриан вознамерился сохранить в живых, населив весь мир его статуями.
Наверное, никакой император не в силах стать настоящим философом, поскольку долг его – усердно печься о материальном мире и смертных подданных, но Адриан, как никто другой, приблизился к идеалу. Пожалуй, миру не стоит и надеяться на правителя лучше Адриана, при всех его недостатках. Превзойдет ли его Антонин? Или Марк Аврелий, если когда-нибудь придет к власти?