Русская корпорация меняет правила игры – первые нововведения
Первая междоусобная
У Святослава было три сына: Ярополк, Олег и Владимир.
Еще до своего бесславного похода на Византию (970 г.) отец разделил между наследниками русскую империю на три части. И вот, в 973 г., сразу после смерти Святослава, вместо одного правителя, которому привыкли служить русы и которому поневоле покорялись славяне, их стало несколько.
В Киеве, согласно воле отца, сел княжить законнорожденный Ярополк. Трон князя Мала в «Деревах» занял средний сын Олег, в Новгороде укрепился бастард Владимир – человек с подмоченной репутацией и ограниченными династическими правами.
Три брата неожиданно оказались во главе специфического государственного образования, где верхи и низы находились в этно-социальной оппозиции друг к другу и где правящий слой никогда еще не сталкивался с политическим троевластием.
Формально Ярополк получил право старшинства над остальными братьями. Олег и Владимир, по букве отцовского завещания, должны были стать младшими (зависимыми) князьями и покориться Ярополку.
Но территориальная империя, которую создали Рюриковичи, была их общим владением, общей военной добычей великокняжеского рода. «Почему тогда одни князья должны быть старше других? – думали младшие братья Ярополка. – Территория у нас общая, и княжить мы должны сообща, а поскольку это невозможно из-за отцовского завещания, тогда каждый из нас пусть княжит самостоятельно».
Думаю, что подобная реконструкция княжеских рассуждений вполне допустима. Что-то подобное наверняка вертелось в головах молодых Святославичей, когда они замышляли выйти из повиновения старшему брату. Ни Олег, ни Владимир не были готовы играть роли второго плана и стали управлять в своих землях как «самовластители, без всякой зависимости от старшего их Ярополка»263.
Как только это случилось, русская империя вверглась в зону острой политической нестабильности.
Всего пять лет братья-триумвиры соблюдали между собой номинальную мир-дружбу. Но вскоре фальшивая идиллия рухнула и завесы, как говорится, пали. В роковой для Древней Руси 977 г. Святославичи взялись за оружие. Они развязали первую из бесчисленных междоусобных войн, которые с этого момента стали постоянным спутником жизни князей Русского Дома и всего населения даннической империи русов.
Формальным поводом для перехода тлеющего внутрисемейного конфликта в острую фазу междоусобной войны стало громкое уголовное дело. Трагическое событие, о котором идет речь, случилось в 975 году. Сын киевского воеводы Свенельда по имени Лют собрал киевскую «золотую молодежь» и повел всю компанию в лес. Случайно или с тайным умыслом в голове, охотники, безрезультатно шаря по киевским перелескам, вскоре пересекли недавно прочерченную Святославичами границу и вторглись во владения древлянского князя Олега.
Говоря точнее, наглое вторжение произошло в Древлянскую землю, еще недавно управлявшуюся славянским князем Малом. Но киевские русы, как мы помним, с успехом отправили этого славного мужа на тот свет, и в конце X в. звериные ловли в богатых древлянских лесах контролировали не славянские выборные князья. Их высшим собственником был русский князь Олег Святославич, опиравшийся на русско-варяжскую дружину.
Похоже, что егерская служба в обновленном княжестве древлян работала безупречно. Олег почти с телеграфной скоростью узнал о киевских браконьерах. Лют Свенельдович был молниеносно схвачен и казнен Олегом древлянским за самовольное вторжение в его охотничьи «ловы»264.
Отец убиенного варяга был безутешен. Лют, собственно говоря, действовал по старинке; он пренебрег условными территориальными границами, полагая, что русам они ни к чему. Все эти варяго-русы были одного поля ягоды. Зачем же делиться? В конце концов, господствующее сословие имело право на привилегии! Пара-тройка подстреленных туров – подумаешь, какая убыль для изобильных древлянских лесов!
Свенельд не хотел учитывать новую политическую реальность и стал уговаривать Ярополка начать с Олегом войну.
Слезы отцовской ярости капали в подготовленную почву, и вскоре проросли кровавыми цветами. Ярополк колебался недолго. Инстинктивно он и сам чувствовал – настало время для действий. Державу следовало восстановить. Если не начать первым, войну развяжут родные братья. Святославичи рассуждали так же, как Лют и Свенельд. Земля русская завоевана сообща – значит, не быть ей разделенной на части.
Ярополк и Олег, каждый со своей стороны, начали готовить силы. Они созвали своих сторонников, наточили мечи и ринулись в битву. В жестком бою Свенельд, наконец-то, был отомщен. Ярополчьи варяги разгромили «древлянских» русов и убили Олега Святославича265.
Древлянское княжество вернулось под власть Киева. Ярополк превратился в сильнейшего русского князя. Империя воссоздавалась под его суверенной властью.
В этот момент в игру неожиданно вступил младший из Святославичей – презренный бастард Владимир. Поначалу он, испугавшийся было семейной ссоры, бросился за море к варягам, но затем круто изменил свое решение. Гены русов-завоевателей проснулись вдруг в его груди. Владимир набрал из норманнов наемное войско, вернулся с ним на Ладогу и вскоре захватил Новгород266.
Следующей жертвой армии северных наемников стал Полоцк. В этом городе молодой княжич совершил жестокое злодеяние, подтвердив тем самым, что древние русы грызлись и враждовали между собой не хуже членов ОПГ во время криминальных войн 1990 гг., сотрясавших постперестроечную Россию. По приказу победителя был казнен полоцкий князь Рогволд со всей его семьей. (В этом необязательном убийстве видится отзвук борьбы русских правящих кланов между собой.) В живых Владимир оставил принцессу Рогнеду – гордую дочь Рогволда, – которую он насильно взял себе в жены.
На Полоцк вместе с Владимиром и его варягами ходили новгородские славяне, чудь и кривичи267. Тем же составом северная армия прибыла к Киеву. Владимир осадил столичный город и начал вести осадные работы. Ему удалось выкопать глубокий ров между «Дорогожичемъ и Капичемъ», но взять Киев северяне смогли только с помощью подкупа и измены.
Согласно «Повести», некий Блуд, служивший главным воеводой Ярополка, был тайно подкуплен Владимиром и переметнулся на его сторону. Киевляне готовились поддержать своего князя, поэтому Блуд, оклеветав перед Ярополком горожан, уговорил его бежать в городок Родень в устье реки Роси. Затем он заманил Ярополка на переговоры с Владимиром, и по приказу коварного бастарда два варяга убили правящего главу Русского Дома268.
Что же было в этом конфликте трех братьев исключительного для русской династии и ее славянских подданных? Ответ может быть следующим.
Начиная с конца X в., русь все больше теряла свою уникальную способность объединяться для великих завоеваний. Теперь русы дробились на враждующие кланы, каждый из которых группировался вокруг одного из Рюриковичей. После смерти Святослава одни русы поддержали Ярополка, другие Олега, третьи встали за Владимира. Киев, как столица империи русов, надолго превратился в вожделенную цель для самых способных и тщеславных представителей правящего Русского Дома и их более скромных, но не менее воинственных соратников. Интрига особенно закручивалась из-за того, что на первых порах на киевский трон зарились не только отпрыски великокняжеского рода. Кое-кто из соратников – наподобие Свенельда и его сына Люта – тоже хотел славы, лавровых венков и княжеских почестей269.
Русскую корпорацию в этот период сильно лихорадило. Никому не дано было знать, на каких принципах она продолжит действовать и будет ли вообще существовать.
Кроме того, древнерусская империя слишком быстро поглотила почти половину Восточно-Европейской равнины и, поперхнувшись ею, долго не могла переварить слишком жирный кусок территориального пирога. Иначе говоря, русская империя жила под страхом начала антиколониальных выступлений, о которых говорилось выше. Проблемы для правящей династии были слишком серьезны, чтобы не обращать на них внимания.
Новое положение дел вынудило Рюриковичей в корне изменить способ управления своим территориальным гигантом. По смерти Святослава (и с его легкой руки) они отказалиись от услуг знатных бояр, которые ранее «сидели» на областях, и поделили всю Русскую равнину на уделы, взяв их управление в свои собственные руки.
Первый блин, как и положено, испекся комом. Святославичи благополучно перессорились и ровно на две трети сократили свою численность. И все же положительный опыт для семейства был получен. Еще недавно вольные разбойники, а теперь уже «русские князья», Рюриковичи стали понемногу свыкаться с положением администраторов, верховных судей и правителей, от решений которых зависели судьбы десятков и сотен тысяч людей. Налоги с жителей стали для них таким же важным источником существования, как дани и грабительские войны.
Вольные русы становились их верными спутниками, полностью от них зависимыми, что, впрочем, было верно и в обратном порядке. Военно-служилое русское сословие имело лишь одну важную привилегию – бояре и «рыцари» рангом пониже могли переходить на службу от одного Рюриковича к другому или даже уходить в бессрочный отпуск и эмигрировать на родину. То есть долгое время русское сословие служило всему правящему семейству, и эта диспозиция закрепилась в культурном коде каждого древнего руса.
Все это круто меняло конфигурацию отношений между князем и местной общиной, частично укрепляя положение русских городов и городского демоса, объективно заинтересованного в стабильной власти. В какой-то микроскопической мере это касалось и сельского населения. Однако в целом территориальное распределение власти Рюриковичей не принесло счастья жителям Древней Руси, ибо русские князья, словно японские самураи эпохи сёгунатов, немедленно погрязли в междоусобицах, которые сопровождались разорением городов, массовым избиением и закабалением смердов.
Понятно, что весь произвол князья творили в «чужих», а не в своих княжествах, но для населения древнерусской империи это было слабым утешением.
Владимир I
В истории древнерусской территориальной империи насчитывается не так уж много периодов, когда братские войны на время затихали и жизнь начинала казаться довольно сносной штукой.
Один из них пришелся на годы великого княжения недавнего изгоя, бастарда Владимира I. На счастье подданным, он управлял страной целых тридцать семь лет (978-1015 гг.), и все это время русы не поднимали оружия друг на друга. Отчасти это происходило потому, что реальные претенденты на киевский трон – родные братья Владимира Святославича – мирно тлели на погосте, отчасти же потому, что дети великого князя сначала были слишком малы для политических разборок, а позже, когда выросли и возмужали, побаивались авторитета отца. (Впрочем, скоро мы увидим, что один из сыновей князя-крестителя возроптал-таки на своего великого предка.)
Победа во внутрирусской войне с братьями, сделавшая Владимира великим киевским князем, была для него несомненной удачей. Но пока Святославичи оспаривали друг у друга власть, в движение пришли завоеванные народы. Их лидерами и застрельщиками оказались вятичи.
Владимир, прозванный впоследствии Святым, пока еще не был христианином. Пока еще он старался подчинить славянские провинции русско-варяжским богам. Похоже, они благоволили новому киевскому князю. С их помощью Владимир сумел успокоить антиколониальное брожение восточнославянских провинций.
Его отзвуком и реальным проявлением было мощное восстание вятичей, вспыхнувшее в 981 и повторившееся в 982 году. Владимир дважды покорял верхнеокскую глухомань и усмирял бунтующих повстанцев270. Последним эпизодом освободительной борьбы славян при князе Владимире явилось восстание радимичей 983 года, когда они безуспешно пытались выйти из-под власти русского Киева271.
Разобравшись с провинциями, Владимир решил внести посильную лепту в создание древнерусской империи и раздвинуть границы государства на запад. С этой целью в 992 г. он совершил завоевательный поход в Прикарпатье и подчинил Киеву земли белых хорватов272.
Владимир много сделал для того, чтобы укрепить древнерусскую империю. Чего стоит одно только введение христианства, с помощью которого он намеревался утихомирить русов и подружить их со славяно-финским плебсом. Но он же создал предпосылки для дестабилизации Киевской Руси. И хотя это выглядит глупо – упрекать отца семейства в излишней плодовитости, все же необходимо признать, что у великого киевского князя Владимира было немаленькое семейство. Одних только сыновей подрастало тринадцать штук, каждый из которых рассчитывал получить от жизни (и от отца) по полной программе.
Не все дети пережили Владимира. Однако те, кому выпало на долю стоять над его гробом, оказались в положении крайней неопределенности и имели все основания переживать за будущее.
Святополк Окаянный, св. Борис и Ярослав Мудрый в свете христианского идеала «филадельфии»
В 1015 г. сразу после смерти Владимира I мир, царивший при нем на Руси, рухнул. Дети усопшего князя встали один против другого и четыре года вели разорительную междоусобную войну.
Согласно «Повести», раздоры в благородном семействе начались еще при жизни князя Владимира.
За год до его смерти Ярослав, которого летопись впоследствии назовет «Мудрым», управлял от имени отца Новгородом и неожиданно для всех отказался платить Киеву дань. Владимир заподозрил измену в действиях сына и приказал войску идти на север. Уже было велено «мостить мосты», чтобы тронуться на дерзкого строптивца Ярослава, но в самый последний момент перед началом похода великий киевский князь Владимир «разболелся» и умер273.
Историки обычно оставляют без внимания мотивы беспринципного поведения князя Ярослава. Они также часто не затрудняют себя ответом на вопрос – как оказались связаны между собой личные расчеты Ярослава Владимировича и политические интересы Новгорода? Между тем, в связи с русской экспансией оба эти вопроса обретают особую актуальность.
Новгород долго ждал случая, чтобы дистанцироваться от киевского домината и ускользнуть из-под власти южнорусских князей. В 1015 г. новгородцы использовали первую же возможность ослабить тяготившую их зависимость и объединились с Ярославом против киевской диктатуры. Именно эта решительность новгородцев и позволила Ярославу выйти из-под воли отца. Что же касается самого молодого Рюриковича, то в его непочтительности и фрондерском противостоянии киевской власти видится нам все тот же буйный русский нрав и старая традиция русов ковать железо, пока горячо. Владимир I был стар, а будущее, как отмечалось выше, не предвещало его детям блестящего «хеппи-энда». Моральное напряжение в великокняжеском семействе резко зашкаливало, и первыми нервы дрогнули у Ярослава.
Поспешная смерть главы великокняжеского семейства спасла древнерусскую империю от войны за территориальное единство, которую пришлось бы вести с Новгородом. Ренегатство Ярослава временно ушло на второй план, и центр событий переместился в Киев, где в открытой форме оголились семейные противоречия.
В столице в это время находились сыновья великого князя – Борис, его любимец, и Святополк («бе бо Святополк Кыеве»)274. Уже лежа тяжело больным, Владимир отправил Бориса с киевской дружиной отбивать нападение печенегов. Борис поехал в степь и больше уже не видел своего отца живым.
Святополк же, воспользовавшись смертью Владимира и отсутствием при дворе своих братьев, самовольно занял киевский трон («седе в Кыеве по отце своем»)275. Чтобы задобрить киевлян, он начал раздавать им дорогие подарки имуществом и даже землей («нача даяти имь именье»)276.
Дальнейшие события, согласно «Повести», разворачивались следующим образом.
Борислав (а именно так звучало языческое имя Бориса) прочесал степь, не встретил кочевников и отдал приказ возвращаться домой. На обратном пути его настигла весть о смерти горячо любимого отца. Дружина Владимира, с которой Борислав ходил на печенегов, и ополченцы-киевляне («вои») собрались вокруг бедного сироты и настоятельно советовали ему совершить бросок на Киев, чтобы захватить великокняжеский стол. Однако Борис принял другое решение. Он категорически отверг коварное предложение дружины, заявил, что никогда не поднимет руки на «брата своего старейшего» и без колебаний признал его вместо отца277.
Озадачившись миролюбивым настроением Бориса-Борислава, войско покинуло князя, и Борис остался в степи практически один, с малым числом своих «отроков».
Дальнейшие события разворачивались стремительно. Коварный и жестокий Святополк подослал к брату вышегородского боярина Путшу с товарищами. Убийцы напали на малочисленный отряд Бориса и смертельно ранили практически безоружного князя, не пожелавшего оказать им сопротивления. Затем по прямому приказанию Святополка умирающего страдальца добили два варяга278, которых, кстати, сначала не было среди людей Путши.
Когда весть об этих событиях достигла Ярослава, он в порыве бушевавшей в нем братской любви закричал: «Кровь брата моего вопиет к тебе, владыка! Отомсти за кровь праведника сего, как отомстил ты за кровь Авеля, обрек Каина на стеснение и трепет»279.
Свое торжественное обещание Ярослав выполнил через несколько лет. В 1019 г. он разбил «окаянного» Святополка в битве на реке Альте. После этого злодей и братоубийца Святополк сгинул где-то в пустыне между «Чехи и Ляхи», или, в переводе на современный русский, исчез в неизвестном направлении.
Так передает нам события начала XI в. древняя русская летопись. Можно ли ей верить? И если нет, то что тогда на самом деле случилось с детьми князя Владимира Святославича?
У профессиональных историков давно уже имеются основания подозревать летописца в намеренном сокрытии правды и в заведомо ложном изложении обстоятельств смерти Бориса-Борислава. Уж слишком много в летописном рассказе откровенных несовпадений, чтобы принять его за чистую монету.
Большую часть из них сформулировал историк И.Н. Данилевский. С его вопросами трудно не согласиться. В самом деле, как, например, можно объяснить тот факт, что в день смерти отца Святополк находился у его постели, тогда как должен был править в Турове? Ведь Святополк был туровским князем! От Киева до Турова 900 км пути. При скорости 60 верст в день, торопясь к умирающему отцу, он мог попасть в Киев не раньше 8 августа, а Владимир I умер 15 июня. Борис, если верить летописи, был убит 24 июня280. Следовательно, Святополк не мог видеть кончину отца и участвовать в злодейском убийстве брата.
С другой стороны, на более ранних страницах летопись сообщает, что Святополк был назначен княжить в Туров в 988 г., но при новом распределении уделов, которое состоялось после смерти старшего сына Владимира I Вышеслава, его имя среди удельных князей не упоминается. Словно из небытия Святополк всплывает в летописном тексте лишь в 1015 г., в день смерти отца и через двадцать семь лет после предыдущего упоминания281.
Также в высшей степени любопытно, почему Святополка поддержали бояре из Вышгорода? Ведь этот город никогда не был центром самостоятельного княжества, а являлся загородной резиденцией киевских князей?282 Может быть, Киев и Вышгород симпатизировали Святополку?
Неясно также, почему киевляне настаивали, чтобы Борис выгнал Святополка и стал их князем, а потом отказались принять тело Бориса, и покойника пришлось тайно хоронить в Вышгороде283, как об этом сообщает «Сказание о Борисе и Глебе».
Вызывает вопрос, зачем Святополк дважды посылал убийц к Борису и кто рассказал ему, что убитый князь еще жив? Ведь даже ратники, сопровождавшие тело Бориса, не смогли этого заметить.
Нет также объяснения, как информатор Святополка с такой молниеносной скоростью преодолел расстояние от места преступления до резиденции князя и вернулся обратно. И вообще, зачем Святополк убил Бориса, а вместе с ним и Глеба? Они же не оспаривали его старшинства и права на киевский трон. Вопросов к правдивости этой загадочной истории слишком много, чтобы не попытаться найти другое объяснение гибели младших сыновей Владимира I.
К счастью, кроме «Повести» сведения об этих событиях сохранились в «Хронике» Титмара Мерзебургского. Их очевидцем был также герой скандинавского эпоса конунг Эймунд, служивший у Ярослава в 1015–1019 годах284. Вот как, опираясь на эти источники, излагает альтернативную версию событий И.Н. Данилевский.
Примерно через три года после «распределения» сына в Туров Владимир I обвинил его в тайной связи с тестем, польским королем Болеславом Храбрым, вместе с которым, будто бы, Святополк намеревался захватить киевский трон. (Что более могло беспокоить князей, чем их шаткие престолы!) Вслед за этим Святополк, его жена и ее духовник, епископ Колобжега Рейнберн, были заключены под стражу285.
Через некоторое время Святополк сумел выбраться из заключения и бежал в Польшу, рассчитывая на помощь своего тестя короля Болеслава. Сидя в тюрьме как государственный преступник, Святополк не получил при очередном распределении уделов (вспомним смерть Вышеслава) место в Новгороде, и его занял Ярослав.
Политическая карьера Святополка была загублена. В глазах своего отца он стал изменником, предателем и политическим эмигрантом. Поэтому его нахождение в Киеве в момент смерти Владимира I выглядит абсолютно неправдоподобно. Святополк физически не мог захватить власть в Киеве и быть организатором убийства Бориса и Глеба286.
Из сведений «Эймундовой саги» следует, что перед смертью Владимир I назвал своим преемником Бориса и дал ему киевское княжение (Кенугард)287. Ярослав и другие братья выразили недовольство этим решением отца.
Как воспринял эту новость Святополк, неизвестно, ведь в 1015 г. он находился в изгнании.
Ярослав нанял варягов и готовился воевать с Борисом, у которого, в свою очередь, созрело встречное намерение выгнать брата из Новгорода. (Братья хотели выяснить отношения, как подобало русским князьям.) В 1015 г. войска Бориса и Ярослава сошлись в сражении, победу в котором одержали варяги и новгородцы Ярослава.
Борис вынужден был уступить старшему брату трон, но не оставлял надежды в скором времени отыграться. Он дважды штурмовал Киев с печенегами и в ходе второй попытки лишился не только жизни, но и головы, которую ему отрубил норвежский витязь Эймунд.
Скандинавская сага полна полунамеков, из ее текста не выведешь, по чьему приказу действовал Эймунд. Но разве он служил не Ярославу? Разве не его приказы должен был исполнять? Кстати, приблизительно в то же время при столь же подозрительных обстоятельствах были убиты Глеб и Святослав Владимировичи288. Дерзость и поспешность свершенных преступлений наталкивают на мысль об их едином заказчике.
Святополк находился в то время в Польше. На таком расстоянии, учитывая минимальные сроки и рудиментарные средства связи, убийства не организуешь. Но «польский зять», скорее всего, был в курсе происходивших событий. Как у старшего из Рюриковичей, у Святополка тоже были династические права, и, заручившись поддержкой Болеслава, он решился воевать за киевский стол.
Пока в Польше шли сборы, семейство Владимировичей потеряло уже трех братьев.
Лишь летом 1018 г. к Киеву подступили польско-немецкие полки во главе с Болеславом Храбрым и князем Святополком. Ярослав позорно бежал от них в Новгород, а оттуда хотел дезертировать в Швецию. Лишь гневная вспышка новгородцев, разбивших в ярости княжеские ладьи, вынудила Ярослава возобновить войну против Святополка, которую поначалу он считал бесперспективной.
14 августа 1018 г. Святополк торжественно вступил в Киев, где был встречен жителями как законный и, может быть, даже желаемый великий князь.
Через три месяца поляки и немцы вернулись домой. После их ухода к Киеву подошли варяго-новгородские полки Ярослава. В битве у Любеча северяне разбили ослабленную армию Святополка289.
Законный правитель Киева снова «бежал в Ляхы»290 и погиб там при невыясненных обстоятельствах.
Филадельфия
Описанные выше деяния русских князей наглядно демонстрируют нам, что никакой братской любви между ними не было и не могло быть. Они, как новорожденные гиены, начинали грызть друг друга с первым прорезавшимся зубом.
И, тем не менее, убийство трех князей (Бориса, Глеба и Святослава), совершенное их родным братом, было для Русского Дома явлением экстраординарным. (На совесть Ярослава надо бы отнести также оболганного им Святополка, обреченного на смерть в изгнании, и длительное заключение брата Судислава, уцелевшего в ходе усобицы 1015–1018 гг., которого Ярослав на четверть века упрятал в застенок291.)
Дурной пример, как известно, заразителен. Чтобы не дать ему развиться, сохранить единство и удержать власть в своих руках, Рюриковичи должны были сделать подобное явление недопустимым.
Ярослав, которого после того, что он сделал со своими братьями, следовало бы назвать не «Мудрым», а «Кровавым», понимал это не хуже остальных. Правящая династия нуждалась в защите от саморазрушения.
И вот главный виновник трагедии делает неожиданный шаг. По его приказу Бориса и Глеба канонизируют как первых на Руси христианских святых. (Ярослав словно забыл о тех христианах-варягях, которых четверть века назад растерзала языческая дружина Владимира I.) Для него было важно, чтобы Борис и Глеб получили максимально высокий статус среди загробных обитателей христианского рая, как люди, пострадавшие за стопроцентную приверженность семейным традициям.
Ярослав вознамерился внушить Русской династии идеалы филадельфийской (читай, братской) любви и родственного взаимоуважения.
Борис, Глеб и Святослав погибли не за веру. Все трое стали жертвой политического убийства292. Но, в итоге, Борис, а заодно с ним и Глеб, обретают мученическую праведность за то, что предпочли «непротивление убийству, руководствуясь братской любовью»293.
Ярослав пытался утвердить в русском семействе «нормы праведного правителя», для которого верность родственному долгу превыше корыстных интересов и политической гордыни. Консолидация княжеского семейства вокруг идеи братского соправления казалась на тот момент лучшим рецептом от раздоров. Используя его, Ярослав надеялся прочертить жесткие моральные границы.
В случае удачи это позволило бы максимально сократить вспышки вражды между князьями и укрепить их влияние на подконтрольных территориях. Превращение Бориса и Глеба, павших жертвой кровавой семейной распри, в страдальцев за принципы «филадельфии» делало их сакральными покровителями династии Рюриковичей. Тем самым русские князья – по сути своей захватчики и оккупанты – превращались в охранителей семейного (или, точнее, корпоративного) спокойствия.
Одновременно, как христианские мученики, Борис и Глеб становились небесными покровителями русского православия.
Вместе с ними Рюриковичи всей семьей приобретали черты законных правителей «русской земли», понимаемой как территория без определенных границ, пространственными пределами которой были православные форпосты – монастыри, возведенные на рубежах с языческим миром и указывающие князьям направление дальнейшей экспансии.
Уже при Ярославе Мудром слова «русский» и «православный» воспринимались как синонимы, а сама христианская религия в первую очередь отождествлялась с правящим княжеским родом и его знатным окружением294. Славяно-финская деревня была чуждой этому «просвещенному» миру, привнесенному извне, навязанному и мало кому понятному.
И все же политическое доминирование руси и их территориальная власть делали свое дело: население постепенно приучалось видеть в русском князе законного сюзерена, а в русской княжеской корпорации – богом данную форму правления.
В любом случае, благодаря задумке Ярослава, на Руси стало возникать внешнее единство власти и общества, настоянное на христианской закваске.
После смерти Ярослава Мудрого целостность братского соправления нарушилась и принцип «филадельфии» был растоптан его сыновьями. Молодые Ярославичи схлестнулись друг с другом в новой родственной войне, на которую пошли вопреки воле отца.
Впрочем, посев, сделанный Ярославом, дал некоторые всходы. За время, прошедшее от киевского восстания 1068 г. до Любечского съезда 1097 г., у Ярославичей складывалась специфическая концепция «правильной власти».
В согласии с ней высшее положение в династии принадлежало князю, получившему божественное благословение Бориса и Глеба295. Остальные Рюриковичи должны были добровольно подчиняться сакральному «старейшине» и господину296.
К сожалению, даже такое понимание принципа «филадельфии» долго не продержалось.
Авторитет Бориса и Глеба, абсолютизированный Ярославом, все чаще использовался его детьми для обоснования своих прав на политическую власть. Чем больше времени проходило со смерти Ярослава Мудрого, тем более значимой в межкняжеских отношениях становилась воинская доблесть святого Бориса, а его братское смирение уходило на задний план297.
Ярославичи реформируют русскую корпорацию: очередь старшинства или принцип отчины?
Под конец жизни Ярослав Мудрый владел всеми землями древнерусской империи, но война его сыновей показала, что великокняжеский «монархизм» был всего лишь случайностью в управленческой практике русской корпорации298.
Как писал Д.И. Иловайский, «государственное начало и единение Русских земель <…> поддерживались только тем, что они находились во владении одного княжеского рода и что князь, сидевший в Киеве, считался старейшиной всем князьям русским»299.
Стоило Ярославу умереть и сделать киевский стол вакантным, как политическая зависимость областей от Киева резко оборвалась и вся иерархия родственников пришла в движение300. Корпоративный принцип объединял русских князей, но внутри клана нарастали противоречия. Если бы Ярослав Мудрый захотел передать свою власть одному из сыновей, остальные не признали бы такого решения и подняли восстание. На примере междоусобных войн наследников Святослава и Владимира Святославича, мы видели, что Рюриковичи мстили друг другу и за меньшие обиды.
Однако Ярослав Мудрый не собирался совершать столь опрометчивых поступков.
В своем завещании он, в соответствии с принципом старшинства, назначил Изяслава править в Киеве, Святослава посадил в Чернигове, Всеволоду отдал Переяславль южный, Игорю – Владимир Волынский и Вячеславу – Смоленск301.
Единственным инструментом воздействия на своих детей, которым реально обладал умирающий Ярослав, был его авторитет великого князя и отца.
Принципы «филадельфии» имели, конечно, значение. Но они рассматривались в основном как инструмент, гарантирующий князьям сохранение жизни. Корпорация не имела утвержденного регламента ротации кадров, а принцип братского соправления не давал ответа на вопрос, кто же из князей будет принцепсом?
По мысли Ярослава, таким человеком должен быть великий киевский князь. Сидя на своем троне, он обязан заменять отца для областных князей, защищать их друг от друга, помогать обиженным и тому подобное.
Боюсь, что и сам Ярослав не очень-то верил тому, что писал в завещании.
Вся эта идиллическая программа братской любви и семейной кооперации не имела под собой никаких реальных оснований ни в политике, ни в экономике русской даннической империи. Желание создать внутреннюю устойчивость в Русском Доме всякий раз вступало в противоречие с порочностью человеческой природы и нестабильностью избранной в русской корпорации групповой модели управления.
Когда в 1054 г. Ярослав Мудрый умер, его дети (видимо, по инерции, заданной отцом) сохранили территориальный мир. Но его политическая конфигурация постоянно менялась.
Младшие сыновья Ярослава – Игорь и Всеволод – очень скоро умерли, и их области без борьбы достались старшим братьям.
После добавления выморочных уделов Изяслав Ярославич завладел почти всеми уездами к западу от Днепра. Помимо Киева он также контролировал Новгород.
Святослав Ярославич, владея Черниговом, захватил власть над Северской землей, управлял страной вятичей, Муромом, Рязанью и Тмутараканским княжеством, то есть господствовал над многими землями к востоку от Днепра.
Третий брат, Всеволод Ярославич, управлял южным Переяславлем на Трубеже (левый приток Днепра) и оттуда простирал свою власть почти над всем Верхним Поволжьем. Ему подчинялись Ростов, Суздаль и Белоозеро302.
Конфликт поколений: бунт племянников
В своих гигантских областях, которые территориально превосходили многие государства средневековой эпохи, старшие Ярославичи не управляли, а царствовали, по примеру своего отца.
Казалось бы, политическая погода этому благоприятствовала: кризиса, связанного со смертью Ярослава Мудрого и переделом власти, удалось избежать; восстаний податного населения не произошло; зависимые славянские земли не потребовали свободы (или летописи не сохранили для нас нужных сведений).
Старшие Ярославичи возомнили себя едва ли не абсолютными монархами. Им казалось, что они воплотили завет своего отца о филадельфийской любви, но тут против господства «стариков» выступило молодое поколение Рюриковичей. Родные и двоюродные племянники триумвиров не хотели мириться с их самозванной гегемонией. Они тоже заявили о правах на власть и территории. Так был развязан длинный ряд княжеских междоусобиц, в которых русская знать с оружием в руках делила между собой то, что войной же было завоевано предками.
Рюриковичи показали себя в грядущих конфликтах не с лучшей стороны. На Русской равнине они продолжали вести себя как захватчики, для которых уезды с их аборигенным населением были всего лишь разменной монетой в династических спорах за власть.
Первым знамя семейной борьбы младших со старшими поднял Ростислав, родной племянник Ярославичей и сын их старшего брата Владимира, княжившего до своей кончины в Новгороде.
В точности неизвестно, был ли вообще Ростислав наделен каким-нибудь уделом. По одним сведениям, он владел Ростовской землей, по другим – сразу же оказался изгоем.
Ростислав затаил на старших братьев кровную обиду. С помощью новгородцев, среди которых жили воспоминания о его отце, он захватил далекую, но выгодную в географическом отношении Тмутаракань, изгнав с берегов Керченского пролива своего двоюродного брата Глеба Святославича. Ростислав утвердился на Таманском полуострове и княжил там с 1064 по 1066 гг., пока не был отравлен греками из-за несогласия с его внешней политикой303.
Одновременно с Ростиславом удар по устойчивости правящего триумвирата нанес двоюродный племянник Ярославичей, полоцкий князь Всеслав Брячиславич. (Великому киевскому князю Изяславу он приходился внуком. Его отец, Брячислав Изяславич полоцкий, умер в 1044 году.)
Уже Брячислав считал Полоцкую область слишком незначительным уделом для своего величия. Он хотел прибавить к своей доле Новгород или хотя бы его западные окраины304. Старшие князья, разумеется, были против любого перераспределения власти.
Брячислав умер, не успев претворить своих мечтаний в жизнь. Но тут за дело взялся его сын. В 1065 г. Всеслав Брячиславич, как единомышленник своего отца и последователь идеи большого передела, напал на Псков и осадил этот богатый торговый город. Не сумев его захватить, князь, нужно думать, отыгрался на псковских пригородах, разграбив все, что могло пойти на оплату дружины и наемного войска. Затем Всеслав стремительно бросился к Новгороду и явился пред новгородцами столь неожиданно, что сумел застигнуть их врасплох.
Выше я позволил себе предположить, как мог действовать Всеслав в псковских пригородах. Что же касается захвата Новгорода, то здесь необходимость в предположениях полностью отпадает, так как в нашем распоряжении имеется запись Новгородской первой летописи. Согласно свидетельству летописца, Всеслав сжег часть города, разбив его защитников, взял в плен женщин и детей и ограбил церковь св. Софии, украв из нее все колокола и паникадила305.
Не правда ли, странный поступок князя-христианина – разорять православные церкви? В дальнейшем мы увидим, что Всеслав был не единственным из русских князей, кто отваживался на подобные деяния.
Ярославичи объединились против Всеслава полоцкого и, отправившись мстить ему за Новгород, продемонстрировали еще более циничное отношение к населению страны, которой владели и над которой безраздельно господствовали.
Когда триумвиры соединенными силами ворвались в Полоцкую землю, они не стали наказывать Всеслава лично. Нет, эти гуманные радетели земли русской захватили принадлежавший Всеславу город Минск, перебили в нем все мужское население, а жен и детей отдали в рабство дружинникам306.
Удивительным образом борьба между русскими князьями велась так, что все ее тяготы и ужасы испытывали на себе народы, завоеванные и эксплуатируемые русами.
Новое испытание. На сцену выходят Святославичи
В течение восьми последующих лет империя русов пребывала в состоянии напряженного мира. И вот в 1073 г. гром грянул там, где его не ждали: между собой заспорили старшие сыновья Ярослава Мудрого.
Они долго воздерживались от открытого конфликта, но преодолеть родовые изъяны русской системы наследования не смогли даже эти высоколобые мужи.
Поводом для начала войны послужили, как и следовало ожидать, вопросы власти и территориального господства.
Сговорившись, Святослав черниговский и Всеволод переяславский выгнали старшего брата Изяслава из Киева. Изяслав, не найдя иного защитника, поехал с жалобой на братьев к императору Священной Римской империи. Любопытно, что, когда в Киев прибыли послы Генриха IV с папским наказом вернуть Изяславу отнятый трон, Святослав, занявший его место, просьбы не выполнил, но преподнес посольству императора такое количество золота, серебра и дорогих тканей, какого, по словам немецкого хрониста, никогда не доводилось видеть римским придворным307.
Эта удивительная подробность не позволяет нам забыть о баснословных богатствах древнерусских князей, и о тех славянских данях, благодаря которым наполнялись великокняжеские сундуки.
В 1076 г. великий князь Святослав Ярославич скончался308. Изяслав снова вернулся в Киев и отдал брату Всеволоду Черниговскую землю. Это решение стало источником новых распрей между поколениями русских князей, так как дети Святослава не согласились мирно расстаться с отцовским наследством. Дядья предоставили им дальний Муромо-Рязанский край да Тмутаракань, для управления которой нужно было перебираться на край русской земли. Святославичи же хотели получить себе черниговские уделы и считали, что имеют на это «законное» право.
Муром – наиболее близкий к Чернигову город, куда спровадили старшие Ярославичи младших, – как на грех достался Олегу, самому беспокойному из детей Святослава. Олег объединился с Борисом Вячеславичем, еще одним обиженным Ярославовым внуком. Вдвоем они наняли отряды половцев и разбили Всеволода на реке Сожице под Черниговом.
Это было крупное сражение, в котором погибло много русской знати. Но еще больше в нем полегло русов-ратников309. Пополнив поредевшие дружины новыми бойцами, Олег и Борис подошли к Чернигову и стали разорять его окрестности, не щадя никого и творя много зла. Они не успокоились, пока не пролили реки крови и не загубили бессчетное количество невинных христианских душ310.
Потерпев болезненное поражение, Всеволод бежал к Изяславу в Киев, где дядья объединились и встали на защиту друг друга, понимая, что в войне с молодыми им лучше держаться вместе.
Недалеко от Чернигова в местечке под названием Нежатина нива 3 октября того же 1078 г. состоялась очередная крупная битва, в которой столкнулись лбами представители высшего сословия древнерусской империи311. Сражение было жарким и, по традиции, унесло много жизней. В нем погибли Борис и Изяслав, племянник и дядя, как бы указывая своей кончиной, что настало время для остановки и принятия конструктивных решений.
Всеволод, князь Киевский, старается снизить накал страстей
Сражение на Нежатиной ниве завершилось победой Всеволода. Олег спрятался от своего дяди в спасительной Тмутаракани.
Справедливости ради нужно сказать, что великий князь Всеволод, ставший после гибели Изяслава главой Киевского Дома, старался прекратить войну и остановить развал русской управленческой пирамиды. Ради этого он передал детям Изяслава лучшие уделы, полагая тем самым сделать их послушными своей миротворческой доктрине. Ярополка Изяславича он посадил княжить на Волыни, а Святополка Изяславича – в Новгороде.
Однако добиться мира и согласия Всеволоду не удалось, ибо вскоре против него снова ополчились Олег и Роман Святославичи, Давид Игоревич и с ними подросшие сыновья Ростислава тмутараканского – Рюрик, Василько и Володарь312.
Каждый из них считал себя обделенным властью и старался получить лакомый кусок313. Ростиславичи, не довольствуясь червенскими городами, стремились отнять у Ярополка часть Волыни. Давид Игоревич мечтал о Дорогобужском уезде. Из Полоцка продолжал вылазки Всеслав Брячеславич.
Состарившийся Всеволод не мог справляться с развалом семейной корпорации и часто поручал роль третейского судьи сыну Владимиру Мономаху. Но даже этот выдающийся муж не мог образумить своих горделивых родичей. Каждый из них хватался за меч при всяком удобном случае. Они мерялись знатностью и нагло сталкивали друг друга с родословной лестницы, а Русь тем временем наводняли разбойничьи отряды половцев и черкесов, конкурировавшие с княжескими воинами в грабежах и насилии. Повсеместно шастали по уездам, как выражался Д.И. Иловайский, «вольные русские дружины»314, прибывшие из-за моря. Частенько их нанимали на службу князья, которым требовались отчаянные рубаки и авантюристы, готовые на любое преступление ради славы и наживы.
На фоне княжеских распрей на Руси постепенно исчезал мирный строй жизни. Кровавый запах бессмысленных усобиц пронизывал повседневность народного быта. В разы увеличилась опасность стать плененным, ограбленным или убитым.
Корпоративные войны русских князей становились непосильной ношей для славянских земель, на которых разыгрывались театры военных действий и совершались бесчисленные грабительские «наезды». Население приходило в ужас: все чаще задумывались люди о миграции куда-нибудь на Оку или Волгу, где можно спрятаться от русской лютости и заново начать спокойную жизнь.
Отречение Мономаха
Наконец, в 1093 г. умер последний из старших сыновей Ярослава Мудрого – великий князь Всеволод Ярославич. После себя он оставил двух наследников: Владимира Мономаха и Ростислава Всеволодовича.
Кончина великого князя снова подняла вопрос о главе русской территориальной империи, а также о роли и месте в ее структуре остальных князей. Согласно сложившемуся к концу XI в. принципу старшинства в наследовании и исходя из наличия живых претендентов, киевский трон должен был перейти в руки Святополка Изяславича, старшего сына Изяслава и внука Ярослава Мудрого.
Но Святополк не пользовался авторитетом у киевлян, а это было важно, так как в Киеве вечевая система играла не последнюю роль. Каждый претендент на великое киевское княжение должен был пройти процедуру всенародного одобрения, даже если бы она и носила подчас формальный характер. Те качества, которыми не обладал Святослав Изяславич, в достатке имелись у Владимира Мономаха. Поэтому киевляне хотели, чтобы в их городе княжил старший сын князя Всеволода.
Делая ставку на Мономаха, киевляне, по сути, стремились защитить имперские интересы, хотя не они создали древнерусскую империю. Парадоксально, но в этом вопросе им приходилось действовать против ее подлинных творцов. В Киеве правильно рассудили, что эскалация княжеских войн быстро приведет страну к территориальному распаду. Столица процветала благодаря своему эксклюзивному положению в русской империи, и ее богатый торгово-посадский слой был крайне заинтересован в сохранении статус-кво. Мономах, по их мнению, был единственным из Рюриковичей, кто мог укрепить пошатнувшиеся основы русского мироздания.
В итоге возникла любопытная коллизия.
Мономах, опираясь на поддержку киевлян и имея славу любимца удачи, мог узурпировать киевский трон и возглавить русскую корпорацию. Он мог исправить изъяны родового владычества или хотя бы попробовать что-то изменить в действующей модели власти.
Однако Мономах остался верен родовому принципу наследования и не стал оспаривать права Святополка на киевский трон. Мономах отказался менять принципы русского «суверенитета» и уступил Святополку место великого князя без боя. Себе он оставил второстепенный Черниговский удел.
Между тем киевляне были правы, сомневаясь в политической дееспособности Святополка Изяславича. При нем половцы, требовавшие от Киева дани, развязали кровопролитную грабительскую войну. Только через год (в 1094 г.) Святополку удалось остановить нападение степняков, но к тому времени в руинах лежала чуть не половина Киевской земли315.
Благодаря Мономаху Рюриковичи временно вышли из внутрисемейного кризиса, но их семейный антагонизм и скрытое противоборство ослабили Киевскую Русь, открыли ее южные границы перед кочевниками и позволили половцам безнаказанно громить мирное население.
Олег Святославич снова выходит на сцену
Олег Святославич, которого мы оставили отсиживаться в Тмутаракани, не подавал известий до начала половецкого вторжения. Но как только на Руси снова замаячили куманские бунчуки, он тут же привлек кочевников, чтобы напасть на Чернигов и отвоевать свое наследство у Владимира Мономаха316.
Мономах, как всегда осторожный и осмотрительный, сдал брату город без битвы и уехал в Переяславль317. Так Олег получил то, что хотел. Однако у него накопились долги перед половцами, и новый Черниговский князь расплатился с ними имуществом и жизнью своих подданных. Как сказано в «Повести»: «Половци же начали воевать около Чернигова, Олег не воспретил им этого делать, ибо они действовали по его повелению. <…> Затем много христиан изгублено было, других же полонили и расточили по землям»318.
Олег принадлежал к когорте русских князей, которые первыми завязали тесные отношения со степью. Когда Святополк киевский и Мономах в 1096 г. пригласили его на переговоры о совместной защите Русской земли от «поганых», Олег уклонился от их зова319. Слишком большую выгоду получал он от сотрудничества с «шелудивыми хищниками», как на Руси иногда называли половецких князей.
Многие Рюриковичи повторят в дальнейшем сомнительный опыт князя Олега Святославича, да и сам Мономах однажды не удержится от искушения. Пройдет немного времени, и русские князья сплошь и рядом станут нанимать на службу половецкие орды, отдавая им в качестве платы на разорение земли, над которыми они властвовали и которые, по идее, должны были защищать.
История неудачных переговоров с Олегом интересна еще одной деталью. Встречу, на которую Святополк и Мономах приглашали своего родственника, предполагалось провести в формате публичных слушаний. Святополк и Владимир написали Олегу, что в этот раз решать судьбу родины вместе с князьями будут церковные иерархи (епископы и игумены), знатные бояре («мужи отец наших») и представители городского сословия («люди градские»).
В ответ Олег Святославич высокомерно заявил, что ему не пристало сидеть за одним столом с простонародьем. К этой обширной категории он отнес всех, в ком не текла голубая кровь князей Рюрикова Дома. Буквально он сказал: «Несть мне лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом»320.
Это заявление Олега Святославича – одно из первых свидетельств большой перемены в умах членов русской корпорации.
Внуки Ярослава Мудрого, в отличие от их отцов и дедов, начинали отделять себя (и, значит, всю русскую династию) от тех социальных и политических групп, которые всегда были их поддержкой в завоеванной стране. Ведь знатное боярство и высшие городские слои формировались, в основном, на варяго-русской этнографической основе и были разделены с «исконным» населением даннической империи русов сословной «чертой оседлости». Наконец, и культурно они были гораздо ближе к княжеским дворцам, чем к деревенским хижинам.
Дерзкий ответ Олега Святославича спровоцировал новый всплеск княжеского противостояния.
«Так ты нейдешь ни на поганых с нами, ни на совет к нам; а замышляешь поганым помогать против нас», – возмутились Святополк и Владимир Мономах и, объединившись, выгнали Олега из Чернигова321.
Святославичу пришлось бежать в Стародуб, но и там достала его карающая длань родственного правосудия: войска Святополка и Мономаха обступили город и тридцать три дня держали его в плотной осаде. Завершилась она лютой битвой и полным разгромом армии Олега322.
Наказанный братьями, изгнанный из Чернигова и Стародуба, Олег Святославич направил стопы в Муром – еще одну наследственную отчину Святославичей, где по приказу Владимира Мономаха сидел его сын Изяслав.
Олег пришел к Мурому с остатками дружины и вызвал Изяслава Владимировича на бой. Перед битвой Олег говорил молодому Мономаховичу: «Иди в волость отца своего, в Ростов, а то (Муром) есть волость отца моего. Хочу тут сидеть и заключить с твоим отцом договор. Он меня выгнал из города отца моего. И ты ли мне здесь хлеба отца моего не хочешь дать?»323
В сражении Изяслав был убит, а его войско, собранное из вотчин Мономаха (Суздаля, Ростова и Белоозера), разбежалось324.
Несанкционированный передел, или Кто развязывал войны?
Именно после потери Мурома Олег окончательно перестал соблюдать правила династических войн и сам начал захватывать чужие вотчины. В частности, он отнял у Всеволодичей Суздальскую и Ростовскую землю325.
В Суздале, где против него вспыхнуло восстание, Олег репрессировал и ограбил поднявшихся горожан («Олег же омиривъ городъ, овы изъима, а другыя расточи, и имънья ихъ отъя»)326.
Назначив по городам Ростово-Суздальского региона своих посадников, Олег приказал им собирать как можно больше дани, а сам, по некоторым сведениям, стал готовиться к походу на Новгород, желая присоединить его и сделаться сильнейшим из русских князей.
В Новгороде планы Олега вызвали бурю недовольства, и в семейную распрю по воле веча спешно вклинился новгородский князь Мстислав Владимирович (Гарольд). «Иди ис Суждаля Мурому, – написал он Олегу грозное предупреждение, – а в чужой волости не сиди»327. Вслед за письмом к Суздалю направилось новгородское войско. Убегая от более сильного противника, Олег без сожаления сжег этот прекрасный город – истинную жемчужину Залесского края. По сообщению «Повести», после пожара от Суздаля всего и осталось, что Печерский монастырь да каменные церкви328, – все остальное сгорело.
В конце XI в. Суздаль был центром торговли и ремесла на востоке русской империи. Олег, тем не менее, предал его огню (а скорее всего, и полному разорению). Для него этот город был чужой вотчиной, и он стер его с лица земли, чтобы навредить Мономаху.
В историографии принято судить Олега Святославича за его неблаговидные поступки. А вот о преступлениях других князей историки обычно говорят с неохотой или же всячески стараются обелить их деяния, словно Олег Святославич был горемычным отщепенцем в кругу своих родичей.
Однако нам уже приходилось видеть примеры того, как Рюриковичи обходились с населением, когда дело доходило до междоусобных войн. Достаточно вспомнить, как полоцкий князь Всеслав дважды нападал на Новгород и круто притеснял новгородцев329; как князья Святослав и Ростислав нападали на Тмутаракань330; как старшие Ярославичи безжалостно уничтожили население Минска; как Мстислав Ярославич приводил армию польского короля в Киев331; как Олег и Борис Святославичи нападали на Чернигов; как Мстислав новгородский третировал Муром и Рязань332; как в разное время были захвачены и унижены Полоцк и Смоленск; и, наконец, как Владимир Мономах, гонясь за Всеславом, привел в Полоцкую землю кочевников и опустошил ее до самого Лукомля333.
У современного читателя эти факты могут вызвать недоумение – уж слишком не похожи они на ту благостную картину, которую мы представляем, изредка задумываясь о древнерусской старине.
Но не спешите удивляться, ибо эти поступки – всего лишь начало великого противостояния Рюриковичей с подданными великой древнерусской империи. Мне возразят, что бедствия жителей – лишь побочный эффект межкняжеских столкновений, и что князья не стремились воевать с населением, что это получалось у них само собой, скажут, что когда рубят лес, не укрыться от летящих щепок. Но в том-то и дело, что князья рубили лес, вместо того, чтобы дать ему расти и развиваться. Они как перессорившиеся дети пакостили в комнате соседа, чтобы навредить ему и как можно больше ослабить его военно-материальную базу.
Дальнейшие страницы этой книги переполнены свидетельствами княжеских преступлений и бесчинств, которыми они сопровождались. Рюриковичи правили гигантской страной, не переставая при этом вести друг с другом династические войны. Они очень неохотно шли на сближение. Тем не менее в самом конце XI в. им все же пришлось сделать примирительный шаг, имевший значение для дальнейшей жизни княжеского семейства.
Любечский съезд 1097 года. Что было главным
Случилось это в 1097 году.
После долгого периода разобщенности, непонимания и откровенного нежелания слышать голос разума, иногда звучавшего в их среде, потомки Ярослава Мудрого съехались в город Любеч, чтобы восстановить распавшуюся цепь управления древнерусской империей.
Святополк Изяславич, Владимир Всеволодович Мономах, Давид Игоревич, Василько Ростиславич, Давид и Олег Святославичи являлись главными действующими лицами этого важного события в жизни Русского дома.
Княжеский совет был настроен на позитивную ноту. Принято считать, что основную цель созыва Любечского съезда выразил Святополк Изяславич в словах: «Почто губим Русскую землю, сами на себе котору дающе? А половци землю нашу несуть разно, и рады суть, оже межю нами рати. Да ноне отселе имемся в едино сердце, и блюдем Русьские земли»334.
В этой интерпретации, взятой мною из Лаврентьевского летописного списка, главный акцент сделан на внешней опасности, угрожавшей империи русов. Святополк Изяславич вроде бы и говорит о пагубности междоусобных войн, но только лишь применительно к половцам и совместной борьбе со степью.
Однако если мы обратимся к другим источникам и посмотрим, как звучит фраза Святополка Изяславича, скажем, у В.Н. Татищева, то увидим нечто новенькое, что значительно изменит смысл всего обращения. Согласно версии В.Н. Татищева, взявши слово, Святополк Изяславич первым делом обвинил участников съезда во взаимном разорении и убийстве; «не имея прежних доходов, – говорил он собравшимся, – вы отнимаете друг у друга имущество и людей, чтобы увеличить свое “имение”; вы потакаете половцам, – бросал он им справедливые упреки, – нападения которых ведут к убыли населения и запустению многих мест» (курсив мой. – С.М.)335.
Пояснение В.Н. Татищева дает правильный ключ к пониманию причин и следствий кризиса русской системы власти: неразбериха в наследовании вызывала затяжную войну среди князей и вела, в свою очередь, к такому разорению, что Рюриковичам пришлось отнимать друг у друга «имущество и людей», чтобы восполнить возникший недостаток рабочих рук. Есть в татищевской версии и весьма прозрачный намек на экономическую причину усилившейся межкняжеской вражды. Святополк Изяславич указывает на усыхание «прежних доходов». И хотя экономика не является главным предметом моего исследования, укажу все же, что к концу XI в. «европейская торговля между югом и севером переместилась на запад»336. Торговый путь «из варяг в греки» хирел на глазах, на Волхове и Днепре, скорее всего, усиливалось пиратство, провинции бывшей империи замыкались на внутреннем производстве и потреблении, а нестабильность политической обстановки довершала неприглядную картину всеобщего кризиса.
Вернемся, однако, в Любеч на съезд 1097 года.
В «погибели» русской земли от страшной семейной войны был главнейший вопрос Любечского съезда. Именно поэтому его самым важным решением стало введение принципа правления по «отчинам» («кождо да держить отчину свою»)337. Таким способом архитекторы «Любеча» надеялись перекрыть границы для взаимного разбоя и сохранить империю в общей власти семейства. О пресловутом единстве Киевской Руси никто из них даже не думал. Русская правящая верхушка растащила гигантскую корпорацию на отдельные ООО, при этом сохранив полную уверенность в своем праве управлять ее бывшими провинциями на семейно-родовых началах.
Решение съезда, кажется, удовлетворило всех участников. Собственно, «Любеч» подтвердил систему территориальных уделов, намеченную еще Ярославом Мудрым. Делегаты отдали Святополку Изяславичу Киев со всею областью к западу от Днепра, Мономах получил «частный удел отца своего»: Переяславль южный, Смоленск, Ростов, Суздаль и Белоозеро. Братья Святославичи вернули себе власть над Черниговом, Муромом и Рязанью. Отцовские уделы получили князья, правившие на правобережье Днепра338.
Русская корпорация могла праздновать успех, если бы не перманентная неспособность князей мирно жить в своих гнездах. Уже вскоре не кто иной, как главный устроитель «Любеча» Святополк Изяславич, первым нарушил букву мирного договора 1097 г. и развязал новую междоусобную войну на территориях днепровского Правобережья.
Вопросы к Русскому Дому времен старших и младших Ярославичей
Так почему же за двести с лишним лет своего господства русы оказались бессильны создать полноценное государство, в котором существовала бы система управления с обратной связью?
Лучше всего на этот вопрос ответил В.О. Ключевский. Характеризуя поколение детей и внуков Ярослава Мудрого, он писал, что, подобно своим далеким предкам, они по-прежнему оставались вождями «военно-промышленных вражеских компаний»339. Между князьями не было единства. Рюриковичи из Ярославовой ветви, как совокупный политический субъект, отвечали за судьбу Восточно-Европейской равнины. На беду, в семействе сложились неэффективные политические традиции. В.О. Ключевский образно называл их произволом «личной удали»340.
До Любечского съезда, который многие историки считают важной вехой на пути эволюции русской системы управления, князья и консолидировавшиеся под ними русы были лидерами и солдатами военно-фискальных подразделений великой территориальной империи, формально сохранявшей свое неустойчивое единство под властью великих князей.
Свои уделы они рассматривали в качестве плацдарма для ведения братских войн. Это были князья, не знавшие, где и зачем они княжат. В мыслях каждый из них хотел бы занять киевский трон. Зараженные имперской идеей, они проводили жизнь в династических распрях и семейных спорах. Вражда питала их поступки гораздо больше, чем иллюзорная «филадельфийская» любовь.
На такой основе трудно было сформировать платформу для долгосрочного сотрудничества. Родственные связи лишь ограничивали круг участников междоусобных войн и только. С другой стороны, они же создавали для них благодатную почву.
Во второй половине XI в., после почти сорокалетнего правления Ярослава Мудрого и его детей, в русском сознании стало формироваться понятие «отчины». Превращение временных уделов, где Рюриковичи исполняли директорские функции от лица империи, в «отчинные» владения должно было примирить семейство и по возможности укрепить его коллективную власть. Некоторые из творцов «Любеча» очень на это рассчитывали.
На практике же введение «отчинной» модели управления спровоцировало распад древнерусской империи на самостоятельные уделы.
Решения Любечского съезда и русская экспансия. Так ли принципиальны были изменения?
Съезд в Любече торжественно подтвердил и закрепил волю Ярослава Мудрого, передав внукам то, что было завещано их отцам. После этого Русская земля даже формально перестала быть владением единого рода. Она превратилась в совокупность отдельных «отчин», которым наследовали разные ветви Варяжского Дома.
Русская реальность после 1097 г. изменилась, но все же некоторые детали оказались неподвластны переменам: перед расставанием князья-делегаты «Любеча» целовали крест и поклялись, что русская империя, как и раньше, будет для них общим «отечеством»341.
Это заявление вытекает из идеи сакральности и неделимости «Русской земли», которую исповедовали все Рюриковичи. Решением Любечского съезда потомки Ярослава подтвердили, что готовы и дальше господствовать над туземным населением и владеть землями автохтонов, как своим общим достоянием.
Любечское замирение закончилось грандиозной декларацией. Она создала благоприятные условия для раздела сфер влияния между расплодившимися «гнездами» правящего дома, которые, как мы вскоре увидим, будут еще не раз пересматриваться и нарушаться. Русы, реформировав управление, сохранили власть над вотчинами и уделами, и это было для них важнейшим результатом.
Большая русская корпорация распалась, но не исчезла. На ее месте появилось множество клонов, взявших на себя ее функции.
С другой стороны, Русь после «Любеча» – это уже не просто территория, предназначенная для сбора дани и ведения династических войн.
Уделы после решения 1097 г. превратились в собственность княжеских семейств. По своей географии они нередко совпадали с границами завоеванных некогда славянских и финских протогосударств.
С точки зрения средневекового права, «отчины» были формой наследования от отца к сыну, и в этом смысле между «уделом» и «отчиной» не было разницы.
Однако у князей существовало и другое, более узкое понимание «отчины», которое соответствовало таким понятиям, как «княжеское хозяйство», «домен», «аллод», «бокленд» или «вотчина».
О вотчинах и начале их формирования мы уже говорили в главе IX. Во времена Олега вокруг Киева начали появляться первые княжеские хозяйства, создававшиеся за счет колоссальных доходов правящего дома. Экономика вотчин основывалась на принудительном труде.
После Ярослава Мудрого, с переходом к удельному владению, развитие вотчины было предопределено на долгие годы вперед. Такая вотчина/отчина, населенная холопами и связанная с городским замком и его дружинным гарнизоном, была территориально-административным центром жизни каждого русского княжества.
Она-то и олицетворяла для Рюриковичей «Святую Русь». Здесь, на этой ограниченном несвободой пространстве, развивалась русская цивилизация. Все, что лежало за пределами вотчинных (читай, личных) княжеских владений, оставалось колониальным достоянием правящего дома – проблемной территорией с варварским населением.
Князья-патриоты? Теория «вынужденного консенсуса»
В свете сказанного выше о русских князьях X–XI вв. совершенно по-новому предстает вопрос об их долге и патриотизме.
На страницах летописей наши князья нередко выглядели героями. Особенно ярко это проявлялось, когда они отражали какую-либо внешнюю опасность.
Но, по мнению многих историков, совершенно неверно путать средневековые войны с патриотизмом, понятия о котором в те времена не существовало. Вступая в стычки с внешними врагами, князья всего лишь выполняли обязательства, свойственные всем завоевателям. Они защищали население в обмен на право собирать корм и дань с подчиненных уездов и областей342. Князья не являлись настоящими защитниками народа, так как не были его частью и не стремились прославиться среди славяно-финского плебса. В.О. Ключевский называл такую деятельность князей «оборонительными услугами».
От себя добавлю, что это были навязанные услуги, так как находившиеся под русской властью славяне и финны не могли выбирать защитников по собственному усмотрению.
В Любече князья объединились и пошли воевать с половцами не для того, чтобы защитить Родину. Они сделали это ради сохранения подданных, без которых невозможно было княжить и повелевать. Они защищали также свои заселенные челядью отчины.
Иначе говоря, Рюриковичи X – второй половины XI вв. еще не доросли до понимания патриотизма как заботы о благе народа. То же самое относится к русским князьям XII века.
Отношения русского правящего класса с населением Киевской Руси и позднейших уделов лучше всего объясняет теория «вынужденного консенсуса» или общественного договора, но никак не взгляд на князей, как на выдающуюся плеяду патриотов, которой симпатизировали их подданные.
Русы давно уже воспринимались восточными славянами как неизбежное зло. Они требовали дани, вели на землях подданных междоусобицы и разоряли поселян воинским постоем. Лишь в редкие периоды затишья русы не вмешивались в чужую жизнь. На этом, собственно, и строился шаткий мир между завоевателями и колониальной массой древнерусской империи.
Когда Рюриковичи впадали в междоусобную горячку и начинали срывать зло на «смердах», земледельческое население переставало соблюдать негласный договор с властью и утекало на восток, к верховьям Оки и Волги.
Поскольку князья воевали практически в непрекращающемся режиме, следует признать, что продолжение славянской земледельческой колонизации Восточно-Европейской равнины во многом имело вынужденный характер, вызванный политической неадекватностью членов Рюрикова Дома.
Русские города и славянские городища – урбанизация империи
Переход правящей корпорации в форму товарищества собственников недвижимости, в котором у каждого князя был личный кусок удельной земли, подстегнул давно уже начавшийся процесс создания русских городов. Чтобы укрепить положение князей в их уделах, одних только вотчин с холопами не хватало. Нужны были политические и экономические центры, максимально лояльные к власти, производящие предметы войны и обихода и поддерживающие князей в их начинаниях.
Сознавая это, Рюриковичи повсеместно возводили крепости-погосты343, откуда осуществляли свой узаконенный грабеж славянских и финских земель. За их толстыми стенами они устраивали свои ставки, в них квартировали княжеские дружины, там же складывался русский административный аппарат.
Сельские жители по привычке чурались этих страшноватых замков, и на ранних этапах все население княжеских городов состояло из холопов и ратников.
Русское градостроительство осуществлялось в противовес славянским городам, которые не без причины казались русам враждебными центрами оппозиции.
Напомню, что у восточных славян развитая городская жизнь существовала уже в VIII веке. Сотни мелких городков объединялись вокруг столичных центров славянских земель344 наподобие Киева или Искоростеня.
До нас дошли уникальные сведения баварского анонимного географа IX в., писавшего, что во второй половине IX в. бужане имели 230 городов, «многочисленный народ» уличи – 318 городов, волыняне – 70 городов и так далее345. В доваряжский период в них развивались ремесло и торговля, формировалась собственная система управления в лице местных княжеских династий и так далее.
Завоевывая славянские земли и опираясь на военную силу своих дружин, Рюриковичи создавали на оккупированной территории собственную сеть подконтрольных им городов.
В IX в. они возвели 25 городов, в XI в. – 64, в XII в. – 135 и в XIII в. – 47 новых городских центров346. По подсчетам М.Н. Тихомирова, с IX в. по 1237 г. русы построили 271 город, а их общее количество к началу монгольского периода было не менее 300347. Градостроительный бум пришелся на XII в., проявился в следующем столетии и был искусственно остановлен в середине XIII в. монгольским завоеванием.
У Рюриковичей накопился богатейший опыт формирования городской среды, который они приобрели, стягивая людей в окрестности Киева, Чернигова и Переяславля (то есть в «Русскую землю»).
Способов решить проблему заселения с нулевой отметки было несколько. Согласно первому, русы объявляли свободный доступ в город беглым рабам. Второй состоял в том, чтобы переселить на новое место жителей из других городов своего же удела. Третий предполагал воспользоваться военнопленными. Наконец, можно было привлечь иностранных князей с их людьми, разрешить им селиться и, соответственно, основывать города в границах своего княжества.
Все эти способы, в той или иной степени, использовались в ходе урбанизации древней Руси.
Приведу несколько примеров. «Повесть» рассказывает нам, как князь Владимир I, один из самых активных строителей конца Х – начала XI вв., в города по Десне, Востри, Трубежу, Суле и Сугне «нарубил мужей лучших от словен, от кривичей, и от чуди, и от вятич, и от сих насели грады»348. Так же он поступил при строительстве Белгорода в 991 г., скомбинировав его население из жителей других городов349. В 1032 г. пленные поляки были посажены Ярославом Мудрым на Роси, где им приказали строить городки350. Печенежский князь Илдей был принят Ярополком на службу и получил от него «грады и власти», населенные славянами351. В 1259 г. при заселении королем Даниилом Галицким города Холм в мещанское сословие записывали прихожих немцев «русь» (?), ляхов и других иноземцев, а также бежавших от крымского хана мастеров352.
Да и сам стольный Киев заселялся сначала полянами, потом русами и беглыми рабами, чья родословная никого не интересовала. Уже с конца Х в. было трудно определить, из каких мест прибыли в тот или иной город его жители, к какому этносу принадлежали и на каком языке разговаривали их предки.
Неожиданным результатом массовой урбанизации «по-русски» стало появление на окраинах империи независимых «холопьих» городов353. Далеко не все рабы, сбежавшие от иноземных господ, желали подставлять свои шеи под ярмо русского холопства.
Так русская власть в итоге перекроила социально-пространственную реальность бывших славянских протогосударств.
Политические центры переместились в русские города, тогда как масса славянских городищ пришла в запустение и полный упадок.
Как указывал И.Д. Беляев, строй правления в славянских землях, «еще не признававших власть русского или киевского князя, где продолжали держаться старые порядки с вечем и племенными князьями <…> по мере подчинения славянских племен <…> постепенно уничтожался, и ко времени Ярослава великого, т. е. через 150 лет от прибытия Рюрика, окончательно уничтожился, и остались только два типа правления – Новгородский в Новгородской земле и Киевский во всех других владениях Руси, или, как тогда уже называли, в Русской земле»354.
Новое городское население, пришлое, в большинстве своем нищее и неустроенное, во многом зависело от князей и охотно поддерживало своих благодетелей. Особенно эти отношения были характерны для восточной части Руси. Суздальцев, например, или владимирцев нередко попрекали низостью происхождения и «клеили» им унизительную кличку «плотников», намекая на рабские корни355.
Однако оба города успели побывать столицами Владимиро-Суздальского княжества и, при случае, всегда выступали вместе со своими князьями. Даже если и возникали трения между городским плебсом и их сиятельными патронами, все равно новое мещанство чувствовало себя в большей связи с княжеским родом, чем с «неотесанной» деревенской массой.