Православные одежды для правящей династии и ее подданных. Заметки о русском «государстве»
Позвольте начать издалека.
Когда вдовствующая княгиня Ольга просила Святослава принять христианство, он отказался от ее предложения, ссылаясь на внешние обстоятельства.
Из текста Начальной летописи следует, что лично Святославу было все равно, какому богу молиться. От христианства же он отказался, опасаясь поссориться с дружиной, в которой верховодили варяги-язычники. В Х в. далеко не все русы готовы были последовать примеру Аскольда и Дира и принять новый религиозный культ.
Владимир I стал свидетелем острой религиозной распри внутри своей дружины и был этим до крайности смущен. После удачной войны с ятвягами в 983 г. варяги решили отблагодарить своих истуканов самой страшной жертвой, на какую только способен отуманенный верой человеческий ум. Они бросили жребий на собственных детей (отроков и девиц), и приготовились зарезать тех, кому выпадет «почетная» доля жертвы.
Жребий пал на отрока Иоанна, но мальчик и его отец были крещеными христианами, принявшими веру в «Греческой земле». Не вдаваясь в подробности дальнейшего рассказа, красочно изложенного в «Повести временных лет»501, скажу только, что отец и сын были убиты разъяренной дружиной за отказ подчиниться бесчеловечной религиозной норме.
Возможно, именно в этот момент Владимир I понял, что наступило время провести идеологическую переподготовку своих бойцов. Дело касалось не только ближней дружины князя.
Численность аппарата управления в киевских колониях постоянно росла, и для него нужно было создать какой-то единообразный кодекс поведения. Все слуги великого князя должны были иметь религиозный маркер, подтверждающий их единство с главой корпорации.
Славянские подданные варяго-русов тоже нуждались в общей идеологии: в конце концов, империя не может существовать без единого символа веры. Киевская Русь росла в основном за счет военных приобретений, и религиозное единство было хорошим способом сплотить вместе тот территориальный конгломерат, который создавали русы.
Скорее всего, именно так думал великий киевский князь Владимир Святославич, готовясь к религиозной реформе.
Первая попытка создать единый комплекс религиозно-моральных правил поведения была предпринята им в 980 году502. Многие знают, что она быстро провалилась. Владимир ошибочно поставил на злодея Перуна и других языческих богов. Многим дружинникам это не понравилось. У них были свои божества, которым они поклонялись с детских лет.
Лично великому князю языческий пантеон абсолютно индифферентных к распутству и другим формам аморального поведения богов был крайне удобен. С их молчаливого согласия он мог и дальше предаваться неистовому разврату, ибо, как сказал о нем летописец, был он закоренелый блудник, растлитель жен и незамужних девиц503.
Но интересы сохранения единства дружинного сословия, без которого Владимир I не мог оставаться главой древнерусской империи, перевесили тяжесть его личных пороков. В 988 г. казавшийся неисправимым грешник «прозрел», чтобы заставить русь подчиняться не только праву сильнейшего, но и указанию небес.
К тому же, приняв христианство из рук константинопольского патриарха, Владимир I вошел в политическую элиту тогдашнего цивилизованного мира.
Вслед за этим новообращенные русы насильно крестили киевлян, новгородцев и жителей иных славянских городов.
Киевляне не сильно удивились, оказавшись поутру стоящими в днепровской воде под надзором варягов князя Владимира I. Население столицы было настроено прагматично и многие сочли выгодным быть на одной волне с русскими князьями. Но в других городах обращение неофитов пришлось проводить, применяя грубую силу. Реальный ход христианизации славянских народов растянулся на многие сотни лет.
Мог ли Владимир I не понимать, что дело, которое он затеял, не одномоментная акция, а длительный процесс, до конца которого лично он, скорее всего, не доживет? А может быть, он об этом не думал? А если и думал, то далеко не в первую очередь?
Становясь христианином, Владимир I прежде всего заботился об авторитете правящего рода, к которому принадлежал и от силы которого зависел. Для него было важно закрепить права Рюриковичей на господство в русской империи. «Язычество не подошло? Что ж, попробуем христианство» – мог рассуждать Владимир Святой. Все-таки, как-никак, мировая религия с центром в Царьграде! Не будем же мы всерьез думать, что русь клюнула на учение Иисуса из-за его терпимости к пьянству, как о том говорится в старых текстах504.
Мысль, вытекающая из сказанного, такова, что в конце X – первой половине XII вв. христианство в Киевской Руси было «в основном … верой аристократического общества»505.
С этим утверждением согласны и церковные писатели. Некоторые из них признают, что в те времена простой народ не участвовал в управлении церковью, епископат был деспотичен и претенциозен, среди архиереев и священников водилось много недостойных сана людей, а духовная жизнь монашества пребывала в упадке506.
Один из основателей Киево-Печерской лавры – монах Антоний, – придя в Киев из Афона, обошел все местные монастыри и, «не возлюбив» ни один из них, поселился в пещере святителя Илариона507.
Что же так не понравилось святому Антонию в киевских обителях?
Оказывается, что из шестидесяти восьми монастырей, возведенных в домонгольский период, около 2/3 были «ктиторскими», то есть построенными знатью для личных целей. Их основными владельцами являлись русские князья и крупные бояре. Третьей группой ктиторов в рейтинге показного благочестия числились богатейшие горожане508.
Большая часть церквей в ранней Руси также была построена частными лицами аристократического происхождения. Потому-то безродному Антонию и не нашлось места в кельях привилегированных обителей, куда попадали только по протекции их знатных собственников.
Владимиру I и его потомкам пришлось постараться, чтобы приучить окружение к новой вере.
Лишь во второй половине XI в. христианство по-настоящему начинает овладевать умами и сердцами древнерусских аристократов509. И только начиная с XII в. дом Рюриковичей и вся правящая корпорация полностью переходят на новый религиозный лексикон, научившись воспринимать себя христианами не только на словах, но и на деле.
Когда в 1071 г. в Новгороде вспыхнул «мятеж», организованный волхвами, обличавшими господскую сущность христианства, город целиком перешел на сторону возмутителей спокойствия («вси яшя ему [волхву] веру и хотяху погубити епископа»). Только киевский наместник князь Глеб и его русская дружина встали на защиту брошенного простолюдинами креста510.
Быть христианином для рядового жителя древнерусской империи не имело ни выгоды, ни особого смысла. Другое дело, если кто-то собирался посвятить себя административной или военной службе.
В этом случае христианский крест на шее приобретал значение волшебного ключа. Принадлежность к вере становилась «входным билетом» в русскую корпорацию и открывала перспективы для карьеры.
Для остальных жителей русской империи христианство было безразлично. Не случайно среди «простых людей» даже в конце XI в. бытовало устойчивое мнение, что освящать брак (венчаться) в церкви не нужно, что это только боярская и княжеская забота («но бояром токмо [и] князьям венчатися»)511.
Иногда кажется, что в X–XII вв. русская знать, группировавшаяся вокруг великокняжеского рода, намеренно обособлялась от покоренной славяно-языческой массы.
Русы управляли славянскими народами, но не хотели становиться их частью. Они говорили на древнеславянском языке, но не спешили создавать со славянами одинаковую культуру. Они были знатью без клиентов, отцами без собственных детей. Их окружали славянские пасынки, с которыми русская аристократия не намеревалась родниться ни физически, ни духовно.
Создавая церковь для решения корпоративных задач, русы на всем протяжении домонгольского периода удерживали руководящие церковные посты в своих руках. Да и в более поздние времена, в конце XV в., Иосиф Волоцкий со свойственной ему страстностью подчеркивал, что именно голубой цвет крови русских иерархов спасает веру от гибели: «А коли не было честных старцев и благородных, ино вере было поколебление»512.
Привнесенная извне и насильно насаждаемая, христианская церковь являлась значимым элементом структуры русского колониального управления.
С ее помощью русы внедряли свою идеологию и могли «законно» эксплуатировать колонии. На жителей империи дополнительным бременем легла обязанность отдавать церковную десятину.
Простонародье воспринимало ее как обременительный платеж в пользу церковного клира. Славяне привыкли к тризнам, гуслям и скоморохам, а их заставляли молиться и бить поклоны в христианских «божницах».
Монастырское землевладение множилось с прямого попущения князей.
Часто к монастырям отходили лучшие земли той или иной округи. Достаточно сказать, что все архиерейские кафедры в древней и средневековой Руси представляли собой высокодоходные «кормления». Многие претенденты на церковные должности добивались высоких мест с помощью коррупции, пуская в ход взятки и «посулы» киевским князьям513.
Епископство быстро окупалось, а если возникали проблемы, архиереи могли прибегнуть к шантажу, вымогательству и даже пыткам.
О ростовском епископе Леонтии, монахе Федоре и не только…
Здесь, пожалуй, уместно будет коснуться вопиющих дел, творившихся в ростовской церкви в годы княжения Андрея Боголюбского.
Главами епархии побывали в то время разные люди. Были среди них епископы Нестор и Леонтий (Леон) – фигуры с весьма сомнительной репутацией. Их корыстолюбие и ненасытное стяжательство стали притчей во языцех. Только под народным давлением Андрей Боголюбский согласился удалить от дел обоих епископов514.
Архиерейство Леонтия, в частности, закончилось антицерковным бунтом 1159 года515. Этот, с позволения сказать, «епископ» ввел в Ростовской земле церковную симонию. Северо-Восточная Русь стала при его епископстве чемпионом по количеству православных обителей на душу населения. Однако церкви возводились Леонтием с корыстным расчетом: он специально открывал новые приходы, чтобы продавать в них должности («попов умножал на мзду»). Можно ли было ждать иного от человека, который сам приобрел себе место за взятку?516
Но в буквальном смысле чудовищный случай церковных преступлений связан с приходом на Ростово-Суздальское епископство некоего Феодора, будто бы рукоположенного в Константинополе в обход киевского митрополита.
Этот честолюбивый и злобный человек оказался настоящим уголовным преступником. Пользуясь церковной властью и расположением Андрея Боголюбского, он мучил людей в подвластных митрополии селах: палил людям головы и бороды, распинал, выжигал свечами глаза, резал языки, живых людей рассекал пополам и «жен богатых в котлах варил», чтобы присвоить их достояние517.
От злодеяний Федора доставалось даже знатным боярам и князьям. Так, по его приказу был распят постельничий князя Андрея, у которого Федор пожелал «восхитить» его богатство518. Лишь в тот момент, когда Федор возвысил голос на самого князя, обратившись к нему с поруганьями и укоризнами, Андрей Боголюбский велел арестовать смутьяна и отправить в Киев на митрополичий суд519.
В Киеве Федор был казнен. Как злодею и еретику, ему отрезали язык, выкололи глаза, отрубили правую руку и с камнем на шее бросили в море520.
Любопытно, что суд митрополита в первую очередь казнил Федора за отступничество от веры и лишь потом за его чудовищные преступления. Еретик для церкви был страшнее уголовника!
Кто-то скажет, что по крайностям нельзя судить о целом. И это действительно так.
Мне не приходит в голову утверждать, что все священники были извергами или что все они торговали должностями. Бывали среди них и настоящие подвижники. Я также готов согласиться, что христианство год от года становилось все более привычным явлением в Ростово-Суздальском крае.
Но все же деяния ростовских епископов лишний раз доказывают, что церковь долгое время казалась великороссам чужеродной новинкой, насаждаемой русской администрацией.
Более привычные на востоке Русской равнины языческие колдуны или волхвы никогда не поступали так со своими единоверцами. Они не могли совершать преступления внутри своей религиозной группы, поскольку сами являлись ее неотъемлемой частью. Иное дело – христианские епископы, люди в основном пришлые, посвященные в сан каким-то мифическим, никем и никогда не виданным патриархом.
Высшие церковные клирики были инородными фигурами в северорусских селах и городах. Сдается мне, что и многие священники, купившие приходы за деньги, казались пастве проходимцами, а не истинными адептами веры.
С другой стороны, приведенные примеры показывают, что церковь и княжеская власть выступали заедино.
Конечно, епископ Федор казнил княжеских слуг и дерзил великому князю, но это все же редчайший случай, который можно считать исключением. Обычно между светской и церковной властью царила полнейшая гармония, чего не скажешь об отношениях князей и церкви с народом.
Ростово-Суздальский край пережил несколько бунтов, направленных против светского и церковного домината. Последний из них имело место 29 июня 1174 г. в селе Боголюбове.
Церковь служила князьям и состояла в антагонизме к народу. Верхи и низы слишком по-разному смотрели на мир и предъявляемые им блага.
Христианство подходило князьям. Низам же было ближе родоплеменное язычество. Церковь платила власти услугой за услугу, поддерживая и оберегая ее авторитет, прославляя князя в своих молитвах, доказывая пастве, что ее сюзерен – помазанник божий и, следовательно, фигура неприкосновенная.
У Андрея Боголюбского не было прочной опоры в народе. Лишь церковь могла помочь ему в идеологической работе с населением. Однако разгул народного недовольства после его гибели показал ошибочность ставки на ускоренное насаждение культа.
Откровенно клерикальная политика Андрея Боголюбского, который закрывал глаза на «шалости» священников, не принесла желаемого результата.
Тайна русской церковной доктрины
Епископа Федора в Киеве подвергли страшной казни, в первую очередь, как закоренелого еретика. Поводом к жестокому наказанию послужили его спорные высказывания в адрес Иисуса Христа и Девы Марии. За это кощунство он был подвергнут пытке и казнен.
Подобные расправы над людьми, облеченными властью, считаются нехарактерными для домонгольской Руси. Жестокость совершенного деяния обычно объясняют греческим происхождением киевского митрополита Константина521. Обличая ересь ростовского епископа, Константин опирался на аксиому: «От века так было, что не кающиеся богохульники бывают избиваемы. И в новом законе богохульники от святых апостолов и от святых отцов смерти предаются. Ибо говорил Господь, горе тому человеку, кто соблазнит единого от малых сих верующих в меня, да обяжется жернов на шее его и потоплен будет в море»522.
В этих словах много неожиданного для нас, современников, смысла. Оказывается, что средневековая православная доктрина обладала выраженными чертами религиозной нетерпимости. Летописные и другие источники не донесли до нас сведений о том, как церковь поступала с язычниками на Руси. Но сверхжесткий настрой митрополита Константина наводит на грустные мысли.
Почему же так произошло, что религия смирения и всеобщего прощения стала инструментом насильного обращения к вере Иисуса Христа? Давайте вместе поищем ответ на этот вопрос.
«Закон» и «благодать» – Ирландия или Византия?
Владимир I крестился в Корсуни и формально связал русскую церковь с константинопольской патриархией. Однако стоит иметь в виду, что наряду с Царьградом и Римом в тогдашнем христианском мире имелись и другие религиозные центры.
Немалой популярностью среди них пользовалась ирландская церковь.
Именно ее учение признавалось в славянских странах Придунавья, в том числе в Моравии, откуда в Русскую землю пришли азбука и Псалтирь. Оттуда же вместе с грамотностью на Русь проникли свойственные ирландской церкви традиции.
Перенимая христианский опыт, Владимир I позаимствовал его начальные образцы не в Константинополе, а в просвещенных ирландских монастырях. В ирландской традиции принято было читать библейские тексты на языке оригинала (иврите, греческом или латыни). В то же время для обычных прихожан ирландские миссионеры делали переводы на их родные языки, чем способствовали широкому распространению священных книг. У ирландцев восточная мистика переплеталась с западным практицизмом, и «закон» стоял выше «благодати», что так оскорбляло в середине XI в. киевского митрополита Иллариона. В Ирландии аббат монастыря считался выше епископа. Этот же принцип использовался вначале на Руси.
Владимир I создавал в Киеве монастырскую церковь523, в которой было отведено место и высокой учености (знание языков), и автономии церковных единиц от пастырского единоначалия.
Христианским центром Киевской Руси при Владимире I стала Десятинная церковь святой Богородицы. Ей великий князь пожертвовал церковную десятину и другие привилегии524. С нее в эпоху Владимира I в русском христианстве берет начало «оптимистическая» кирилло-мефодиевская традиция вероучения. Она не требовала особых усилий от человека для спасения души, поскольку привилегия быть спасенным приобреталась верующим в момент крещения525. Ее сторонники не признавали внешней церковной зависимости и в целом были ориентированы на свободу самовыражения.
При Владимире I клир Десятинной церкви проповедовал культ римского папы Климента, убитого в Корсуни в начале II века. К созданию этого культа прямое отношение имел просветитель Кирилл (Константин Философ)526. Для ранней русской церкви почитание римского папы не казалось смертным грехом. Все христиане были подчинены князю, как креатуре бога на земле, признавали власть патриарха и митрополита и одновременно имели свободу действий в монастыре или в церковной округе.
Такая конструкция неплохо подходила для объединения русской правящей партии под дланью единого бога и великого князя.
Однако полвека спустя, благодаря инверсии (отрицанию) Ярослава Мудрого, древнерусская империя получила в пользование другую модель христианства, в которой церковные свободы попали под запрет. В противовес Десятинной церкви Ярослав возвел в Киеве храм святой Софии и на его основе в 1037 г. учредил митрополию во главе с греком-митрополитом, присланным из Константинополя. Десятинный храм через два года был переосвящен – этим актом официально перечеркивалась его предшествующая деятельность527.
При Ярославе Мудром в Киев в окружение великого князя, а оттуда по всем городам и весям древнерусской империи из Византии потянулись греческие миссионеры-фанатики – аскеты и пессимисты, отличавшиеся ограниченным кругозором, боявшиеся своих страстей и естественных потребностей528. Богословские споры, как продукт и процесс умственной деятельности, не были их стезей.
Объективности ради стоит сказать, что в киевскую глухомань нелегко было заманить образованных монахов из Царьграда529. Сюда ехали в основном исихасты, то есть люди, для которых гуманистическая культура Византии не имела ценности, зато крещение варваров казалось делом исключительно важным530.
Об их интеллектуальной подготовке можно судить по отзывам архиепископа Феофилакта Болгарского. По воле рока заброшенный в город Охриду, что в современной Македонии, он характеризовал своих «сослуживцев»-греков как самых невежественных людей, с которыми ему когда-либо приходилось встречаться531.
Культурный кругозор греческих эмиссаров, прибывавших на Русь, принципиально ничем не отличался от того, что увидел Феофилакт Болгарский в Охриде. Чтение по складам, да заучивание молитв и Псалтири – этим, видимо, исчерпывалось содержание того формального образования, которое они насаждали в Киеве под видом «великой учености»532.
Оказавшись на Руси, греческие миссионеры приступили к непримиримой борьбе с любыми проявлениями религиозного инакомыслия. На первом этапе их главной целью стала «латинская ересь» ирландских монастырей, хотя Владимир I вводил ее как истинно христианскую веру. При Ярославе Мудром русское «латинство» было отправлено на свалку истории вместе с язычеством533.
С этого времени в сознании русской элиты начинает активно формироваться религиозный антилатинизм. Катехизическое, по своей сути, христианство, получившее развитие со времен Ярослава Мудрого, поставило могильный крест на церковном гуманизме, до которого русская аристократия с их князьями-крестителями так и не смогла дорасти.
В этом одна из причин того, что первокрестителя Руси князя Владимира I канонизировали лишь во второй половине XIII в., когда прочно забылся его церковный «уклонизм» и политнекорректное преклонение перед Западом534.
Прощай, «Slavia Christiania»!
Церковная реформа Ярослава Мудрого и его греческих советников имела далеко идущие последствия. Из-за нее стала заметно ослабевать связь между Киевской Русью и христианскими государствами Средней Европы – Чехией, Польшей, Венгрией – и скандинавскими странами535.
По мнению В.М. Живова, до 1054 г. в Средней и Восточной Европе шло формирование самостоятельной славянской христианской культуры. Это был процесс, запущенный просветителями Кириллом и Мефодием536. Общеславянский мир, расположенный на периферии христианского влияния, не так остро ощущал грядущий раскол церкви, как западно– и южноевропейские страны.
Возможно, славяне имели исторический шанс выработать единую духовную практику, следование которой могло бы облагородить облик правящего Русского Дома.
Но после Великой схизмы 1054 г., когда восточная и римская церкви раскололись на два непримиримых лагеря, былая общность славян стала разрушаться, культурные связи ослабели, и не без прямого влияния греческого духовенства к началу XII в. Slavia Christiania (славянская христианская общность) распалась под влиянием конфессиональных противоречий.
В итоге, начиная с XII в. русская церковь обретает черты самостоятельной православной конфессии.
Охристианившиеся русы усваивают идею богоизбранной императорской власти и умственно переносят ее на своих великих князей.
В 1157–1174 гг. Андрей Боголюбский впервые попробовал примерить на себя самодержавие византийских басилеев. В церкви, обновленной и обласканной Ярославом Мудрым, подвижничество все больше заменяется рутинной службой.
Обросшие материальным и политическим жирком, бывшие исихасты начинают откровенно завидовать силе и богатству русского боярства. Им было на что позариться – в XII в. повсюду на Руси усиливалось боярское землевладение, росло боярское влияние и множились боярские привилегии537.
С простыми людьми у православной церкви отношения складывались непросто. Их приходилось вытаскивать из глубокой трясины языческих заблуждений. На этой почве между священниками и народом часто возникало острое непонимание.
С высшей знатью, как уже сказано, церковь тоже находилась в конфликте: бояре были ее главными конкурентами в борьбе за место в политической пирамиде.
И лишь князья являлись истинными союзниками православия, источником его политического могущества и материального благополучия. Вот почему реформированная Ярославом Мудрым церковь держалась за князей, как за спасительный якорь, и во всем стояла на их стороне. Догмат о божественном происхождении власти князей как нельзя лучше помогал христианской церкви отстаивать свои земные интересы, а заодно укреплять в правящей династии представление о ее важной роли в русском историческом процессе.
Несколько слов о русском «государстве»
До этого момента я старался как можно реже употреблять в тексте слово «государство».
Я пытался обойтись без него, описывая территориальные союзы, образованные славянами в Восточной Европе. С этим было справиться легко – мне помог термин «протогосударство», потому что у древних славян не было государства в прямом смысле этого слова. В дальнейшем я старался быть осторожным и останавливал себя, чтобы слово «государство» не часто звучало применительно к русской даннической империи IX–XII веков.
Теперь настало время объяснить, почему я упорно пренебрегал столь важным для русского менталитета термином.
Начну с того, что политический институт, который мы – русские – называем «государством», в других культурах имеет иное название, значение и историческое происхождение.
В англоязычных странах «государство» звучит как «штат» (state) и означает организованное политическое сообщество. У немцев используется слово «ланд» (land), что значит страна или самоуправляющаяся земля. В понимании древних греков государство – это «полис» (polis) или городская гражданская община.
Исчерпывающее разъяснение о том, как и почему возникает государство, дал древнегреческий философ Аристотель. В своей «Политике» он вывел формулу, согласно которой государство появляется в тот момент, когда у людей, живущих вблизи друг от друга, возникает потребность урегулировать общественные отношения.
Для формирования аристотелевского государства достаточно, чтобы рядом возникло несколько селений. Если их обитатели – свободные люди, они сами начнут вырабатывать правила совместной жизни, ибо «человек по природе своей есть существо политическое» и, следовательно, «…всякое государство» – «продукт естественного возникновения».
Основой государства, утверждал Аристотель, является семья. Но не одна-единственная, как в случае с Рюриковичами, а множество семей, созданных всеми свободными гражданами («…каждое государство слагается из отдельных семей»). Такие государства, по Аристотелю, являются «правильными», ибо «имеют в виду общую пользу».
Если же государства пренебрегают общественными интересами и заботятся только о «благе правящих» – они, по мнению Аристотеля, «ошибочны и представляют собой отклонение от правильных»538, то есть от установленной древнегреческим философом нормы.
Получается, что «полис», «земля» или «штат» – это государства, построенные людьми в их собственных интересах. Как только государство возникает, оно неизбежно становится самостоятельным политическим институтом. Государство возвышается над обществом, но в то же время находится под его непосредственным контролем.
Восточные славяне до прихода русов шли по пути создания государства аристотелевского типа. Для этого у них были все необходимые предпосылки: единая племенная территория; многочисленные селения и домохозяйства; один язык; общая культура и выборные князья.
Мы видели, как в IX – начале X вв. возникали славянские протогосударства, основанные на территориальном самоуправлении. Но видели мы и то, как эти слабые политические общности подверглись нападениям русов, как погибала под пятой русского завоевания зарождающаяся славянская государственность, как с помощью череды превентивных и карательных войн колониальные власти из Киева проводили политику «стерилизации» славянского политического самосознания.
Негосударственное государство и территориальная экспансия
Русы разрушили основы, необходимые для создания в их стране правильного государства. Но что они создали взамен?
По замечанию И.Н. Данилевского, в домонгольскую эпоху Русь являлась «негосударственным государством»539. Что это значит? Как следует понимать такое странное определение? Чем на самом деле была Киевская Русь и наследовавшие ей удельные земли периода раздробленности?
Отличительными чертами Киевской Руси были даннические отношения власти с населением, отсутствие равенства перед законом, а с момента появления «Русской правды» при старших Ярославичах – еще и юридически оформленное превосходство высшего русского сословия над податным населением540.
В русском «государстве» князья опирались на вотчины – «рабовладельческие оазисы», основанные на невольничьем труде, параллельно эксплуатируя полусвободных смердов и изгоев541.
Море крестьянских дворов, что разливалось по деревушкам вокруг княжеских и боярских владений, входило в состав этого специфического «государства», как колониальное владение. Деревенские смерды формально были свободны, но расплачивались за это состояние выплатой дани. Они также жили под постоянным страхом оказаться невинной жертвой княжеских междоусобных войн, ведение которых в государстве аристотелевского типа было невозможно.
Русы не создали государство-землю, то есть такой политический организм, в основании которого лежал бы контракт между властью и обществом. Я уже отмечал, что они даже не стремились к политическому синтезу или социальной дружбе с туземным населением. Вся их «внутренняя политика» противоречила теории правильного государства Аристотеля.
Русы (или «русины», как называет их «Правда Ярослава»)542 вместо этого укрепили свою власть и построили данническую империю огромных размеров, чтобы вести себя в ней как потомки гордых завоевателей.
Из случая с древлянским князем Малом или вятичем Ходотой мы знаем, как русы поступали со славянской знатью, сопротивлявшейся их господству. Что же касается славянского, а позже великоросского простонародья, то они никогда не признавали его прав на политическое представительство в стиле древнегреческих полисов или ранней общины древнего Рима.
Все государство сводилось у русов к поиску волшебного эликсира, с помощью которого можно было бы примирить враждующие департаменты их семейной корпорации и удержать власти над покоренным народом.
Словом, до монгольского нашествия Русь пребывала в мучительном состоянии «негосударственности», заменив подлинную государственность семейной корпорацией под управлением Рюриковичей.
Русское негосударственное государство с его княжеским семейным подрядом было прямо-таки запрограммировано на территориальное расширение.
Вначале русы захватили огромную часть Восточно-Европейской равнины. Но этого оказалось мало.
Когда в конце XI – начале XII вв. их данническая империя стала разваливаться на части, они смогли создать на ее месте систему соподчиненных, относительно независимых княжеств с центрами в Киеве, Чернигове, Переяславле, Полоцке, Смоленске, Суздале, Рязани, Муроме, Галиче, Владимире Волынском, Овруче, Неринске, Берлади и так далее543.
Бывшие периферийные уделы со временем становились великими княжениями. И новые великие князья, следуя старой программе с ошибочным алгоритмом, резали для подросших сыновей на части свои великокняжеские уделы.
Растущему семейству географически не хватало земли, чтобы передавать ее в наследство. Князья, получавшие окраинные уделы, вынуждены были расширять их за счет соседних территорий. Захват Мономаховичами Ростово-Суздальского края – живое свидетельство развития русской территориальной экспансии.