Под иноземной властью
Глава XXIРусы под властью монголов (борьба империй)
В течение 1237–1242 гг. монгольская армия полностью завоевала Северо-Восточную Русь884. В 1236 г. под ее давлением в одиночестве пала Волжская Булгария. Мордовская земля, на которую вступили было суздальские переселенцы, сдалась татарам в 1239 году885. В 1240 г. орды Батыя штурмом взяли Киев и на сотни лет вычеркнули его из списка значимых русских городов.
От Монголии на востоке до Чехии на западе воцарилась гигантская территориальная империя монголов.
После смерти в 1241 г. императора Угедея основная часть его армии отступила на восток. Большое завоевание закончилось, и для русской княжеской корпорации наступили тяжелые времена. Страна «орусов» вместе с мордвой, булгарами, кипчаками и населением Северного Кавказа отошла к улусу хана Бату886.
Владения Батыя имели гигантские размеры. Их населяли разноязыкие народы Западной Сибири, Хорезма, Ирана, северной Руси и Кавказа887. Такой территорией было сложно управлять, но монголы нашли ключ к решению сложной задачи. Вместо того, чтобы рубить головы местным князьям, как это делали русы со славянской знатью, кочевники включили ее в свою управленческую структуру.
Для русских князей это был удачный выход, но для их собственного имперского проекта региональная политика монголов означала полный крах. О самостоятельной власти нужно было забыть и начать приспосабливаться к условиям политической неволи. При этом следовало поторопиться: монголам нельзя было давать малейшего повода к подозрениям в сепаратизме, иначе все могло кончиться гибелью династии.
Но северорусские князья проявили завидную выдержку: они не стали рисковать жизнью, чтобы спасти родину от злейших врагов, а вместо этого скопом устроились к ним на службу.
Ярослав Всеволодович принимает важное решение
Первым из Рюриковичей, кто решился на сотрудничество с оккупационными властями, был новый великий князь Ярослав Всеволодович, которого мы хорошо знаем по новгородским делам.
Похоронив убитого в битве на Сити (1238 г.) брата Юрия, Ярослав начал проводить большую восстановительную работу в разоренном крае. Он распорядился упокоить тела погибших и, как сказано в летописи, обновил всю «землю Суждальскую»888.
Судя по его поступкам, Ярослав поначалу думал, что монгольская опасность для Руси миновала. Видимо, поэтому уже в следующем 1239 г. он спокойно отправился в поход на город Каменец889, чтобы продолжить незаконченную войну с Михаилом черниговским. Затем его дружины пошли под Смоленск, в чужую для него землю, где одержали блестящую победу над «Литвой». Попутно Ярослав посадил в Каменце угодную себе администрацию890. Затем он послал в Новгород сына Андрея воевать немцев и искренне радовался, что с Плескова озера к нему приходят благие вести891.
Ярославу словно было невдомек, что творится вокруг него. Он как будто не видит, как монголы захватывают и жгут Переславль, грабят церкви, убивают священников и уводят в рабство тысячи русских людей892. На глазах великого князя уничтожается старейший город Чернигов893, татары захватывают Мордовию, сжигают Муром, ожесточенно воюют на Клязьме, стремятся к Киеву.
По всей русской земле, как пишет летописец, стоит страшный переполох, люди бегут кто куда, не ведая пути и не зная, где остановиться894, а великий владимирский князь словно пребывает в летаргическом сне. Кажется, он убежден в скоротечности происходящего, в том, что кочевники вот-вот уберутся в степи, а жизнь наладится и пойдет своим чередом.
Под влиянием этих мыслей Ярослав самостоятельно распределяет удельные земли между своими братьями. Святослава он сажает в Суздале, а брата Ивана в Стародубе. Ярослав словно демонстрирует окружающим, что ничего страшного не произошло, что 1238 г. – всего лишь эпизод бренной жизни, идущей своим чередом, и что бог спасет Русь от разорения, а княжеский род от его противников.
На самом же деле великий владимиро-суздальский князь не был так наивен, как это может показаться, читая летописи.
Заняв свой ответственный пост, он сразу же обнаружил элементы политической гибкости. После битвы на реке Сити – в которой он, кстати, не участвовал – Ярослав никогда не вступал в открытое противостояние с монголами. В течение нескольких лет после 1238 г., пока кочевники завершали покорение русских земель, он мог себе позволить отдельные вольности в отношении русских, но не монголов. Ярослав явно опасался за свою жизнь.
И вот в 1243 г. ему приказали ехать в Орду. Этот вызов и то, с какой безропотностью Ярослав согласился его принять, означали, что русская правящая корпорация, во главе которой он формально находился, потеряла свои политические права. Во Владимире Ярослав Всеволодович был все еще первым среди равных, но где-то там, в Сарае или далеком Каракоруме, стояли более высокие троны, и те, кто на них восседал, держали нить его жизни в своих руках.
Князья-подручники. Трансформация русской княжеской корпорации
Ярослав окончательно осознал шаткость своего положения на пути в ханскую ставку. Ни минуты не сомневаюсь в том, что гордость его была уязвлена и внутренне он кипел от негодования.
Однако его выбор был невелик: принять предложение хана и стать его подданным или отказаться и быть убитым. Можно представить, как, качаясь на волжских волнах, Ярослав старался решить для себя эту тягостную дилемму. А может быть, он все уже рассчитал заранее и, приехав в Орду, сразу преклонил перед Батыем колени, чтобы снискать милости себе и всему княжескому роду.
Дальнейшие события показали, что Ярослав не был безрассудным героем и не претендовал на посмертные лавры мученика.
«Никто не дерзал» тогда «противиться» Батыю, писал Н.М. Карамзин, оправдывая решение князя. «Государи старались смягчить его смиренными посольствами и дарами. Батый звал к себе великого князя. Искушение казалось Ярославу неблагоразумным в тогдашних обстоятельствах России, изнуренной, безлюдной, полной развалин и гробов»895.
Вторит ему и такой гигант исторической мысли, как С.М. Соловьев. «Татары, – пишет он, – оставляли в покое только те народы, которые признавали над собой власть их: противиться им не было сил у великого князя. … надобно было покориться, надобно было изъявить эту покорность лично перед ханом»896.
Именно так Ярослав и поступил.
Однако хотелось бы спросить, разве в 1236 г. все это не было ясно? Разве тогда не было известно о «полумиллионной» (Н.М. Карамзин) армии кочевников, способной победить любую страну? Разве тогда уже забыли о 70 тысячах русских бойцов, погибших от монголов на Калке? Разве пример только что уничтоженной Волжской Булгарии не мог навести русских князей на мысль о бесполезности сопротивления? Так почему же они сопротивлялись, а Ярослав этого не делал?
При ответе на этот вопрос патриотическое чувство требует поставить на первое место беззаветную любовь русских князей к родине. Но давайте не будем разбрасываться громкими словами. Единственной общей причиной княжеского сопротивления монголам в 1223 г. могло быть их естественное желание защитить себя и свою власть над русской землей от иноземной узурпации.
Говоря короче, князья взялись за оружие, чтобы сохранить жизнь и власть над своими вотчинами, селами и городами. В битве на Калке Мономаховичи защищали свое корпоративно-монопольное право владеть русскими землями. Со времен первых варягов они были единственным семейством верховных правителей, и пока еще никто не оспаривал их суверенных прав на Русь.
Русичи были воинственным сословием. Чтобы отрезвить их головы, кто-то должен был преподать князьям страшный урок. К концу 1240 г. княжеский «ликбез» закончился: на Руси погибли почти все Рюриковичи, способные умирать за древние родовые идеалы.
Им на смену пришли наследники с покладистым характером. На пост заступила генерация князей-подручников. В истории русской правящей фамилии произошел крутой перелом.
Духовник, наставлявший князя Михаила черниговского перед отъездом в Орду, где тот вскоре погиб за веру, говорил, что князья, поклонившиеся Батыю, погубили свою душу и тело, прельстившись «славою света сего»897. Ярослав был из этой категории князей.
В Сарае его встретили неласково. Сначала Батый повелел Ярославу быть старшим «в русском народе»898, но скоро изменил мнение, отправил русского князя в Каракорум, где тот через три года умер899 при невыясненных обстоятельствах. Францисканский монах Плано Карпини, в одно время с Ярославом Всеволодовичем оказавшийся в Каракоруме, полагал, что его отравили900. Монголы словно играли с русскими князьями, то милуя их властью, то карая смертью.
Тем не менее своим поступком Ярослав, образно говоря, проторил дорогу остальным русским князьям.
Вслед за ним в ставке монгольского хана побывали все его знатные родичи, чтобы лично поклониться и поднести дары новому политическому руководству. Батый каждому из них поручил управлять отдельной частью страны, которую он по праву победителя рассматривал как свою собственность901.
Русский княжеский дом перешел в его полное подчинение.
Состав русской правящей корпорации образца 1243 г. был сохранен, но с тою поправкой, что великие русские князья и все их меньшие братья надолго превратились в винтики грандиозной машины чужеродного управления. Заплатив татарам свободой, «государи наши, – писал Н.М. Карамзин, – торжественно отреклись от права народа независимого и склонили выю свою под иго варваров»902.
Вы обратили внимание, что Н.М. Карамзин назвал русский князей «независимым народом»? Они и вправду мало от кого зависели в Русской земле. Но с приходом монголо-татар этот «независимый народ» превратился в команду услужливых ябедников и подпевал. Высшие позиции в «совете директоров» заняли монгольские кандидаты. Свершился жесткий рейдерский захват, который русские князья «проглотили», не поперхнувшись, и переместились на позиции людей, в сущности, ничтожных и презираемых, которых можно было травить ядом, разорять взятками и наказывать смертью.
Плано Карпини красочно описал положение зависимых от монголов князей: «Они [ханы] посылают… за государями, чтобы те явились к ним без замедления; и когда они придут туда, то не получают никакого должного почета, а считаются наряду с другими презренными личностями, и им надлежит подносить великие дары как вождям, так и их женам, и чиновникам, тысячникам и сотникам; мало того, все вообще, даже и сами рабы, просят у них даров… Для некоторых они находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом и с другими; иным же они позволяют вернуться, чтобы привлечь других; некоторых они губят также напитками или ядом. … У других же, которым они позволяют вернуться, они требуют их сыновей или братьев, которых больше никогда не отпускают. Как было сделано с сыном Ярослава <…> и весьма многими другими»903.
Русские князья теперь обязаны были беспрекословно подчиняться ханским наместникам. При их малейшем неповиновении монголы вырезали целые провинции и уничтожали города904.
Цена предательства
Русский княжеский дом и раньше не отличался излишней заботой о подданных. Почему же сейчас, оказавшись в унизительном положении, князья вдруг стали бы торговаться за права социально чуждого им простонародья?
Думаю, перед Ярославом такой вопрос даже не стоял.
Наоборот, владимирский князь купил ханский ярлык, расплатившись за это введением дополнительных налогов. Он разрешил монголам ежегодно уводить в рабство тысячи молодых людей. Он дал также согласие использовать русское войско в монгольских войнах.
Став «другом» и подданным императора монголов, Ярослав закрыл глаза на обычай, по которому каждый монгол, оказавшись на Руси, становился «как бы владыкой» над ее жителями и мог забирать у них «без всякого условия золото и серебро и другое, что угодно и сколько угодно»905.
Более того, после поездки Ярослава в Орду, монголы получили негласное право нарушать свои же собственные обещания и наносить людям вред всеми доступными способами906.
В подтверждение этого Плано Карпини описал чудовищный, но, видимо, не единственный случай из тех, что происходили теперь на Руси. Назначенный Батыем в «Руссию» наместник стал уводить у состоятельных людей каждого третьего сына, захватывал всех мужчин и женщин, не состоявших в браке, выселял бедняков, обрекая их на нищенство и смерть. Остальных, включая годовалых детей, он обложил непомерным налогом и всех, кто не мог платить, отводил в «Татарию» для продажи в рабство907.
Князья-заложники. Прививка азиатского раболепия
С 1242 по 1430 гг., то есть за 188 лет политической «неволи», русские князья семьдесят раз ездили в Орду по вызову монгольских царей908.
Кроме «плановых» поездок каждый князь примерно один раз в два года самостоятельно отправлялся в ханскую ставку, наводить справки о своей судьбе.
Опасность этих экзотических «командировок» была так высока, что некоторые по дороге умирали от нервного стресса909. Убийство могло ожидать любого князя – не зря же перед отъездом со слезами на глазах они писали и переписывали посмертные завещания.
С каждой поездкой на Волгу княжеские карманы катастрофически пустели. На подарки скидывались всем двором. Крупный ростовский боярин Кирилл (отец Сергия Радонежского) так обеднел, сопровождая своего князя в Орду, что бросил службу и уехал жить в дремучий подмосковный лес910.
Возникает вопрос, чем, по сути, являлся этот странный «княжеский туризм» в столицу монгольского улуса? И в каком качестве ездили в Орду русские князья?
Историк В.В. Похлебкин утверждал, что это были визиты людей без полномочий, не представлявших ничьих интересов. Князья даже не отвечали за самих себя, будучи, вроде бы, «монархами» в своих отчинах911. Их истинная роль сводилась к роли заложников. А сама традиция постоянных поездок в Орду была ничем иным, как действенной формой контроля монголов над Русью.
Сменяя друг друга в ставке монгольских царей, князья Рюрикова Дома жизнью гарантировали вассальную зависимость от кочевников и выказывали политическую лояльность ордынским ханам.
Духовный подвиг черниговского князя Михаила, принявшего мученическую смерть за веру, оказался большинству русских князей не по плечу. Многие в душе не одобрили бессмысленную жертвенность Михаила. Зато они быстро вошли в роль подручников.
В ней было много недостатков, но при должном подходе из «национального» предательства можно было извлекать высокие дивиденды.
Старая песня на новый лад. Неврюй и выгоды коллаборационизма
Осознав, что ордынские ханы, в общем и целом, им не враги, если только честно играть по их правилам, Мономаховичи тут же вернулись к делам семейственным. В промежутках между стрессогенными поездками в Орду, куда они отправлялись, как камикадзе в последний полет, русские князья продолжили сводить между собой династические счеты, отнимать друг у друга вотчины и попутно «добивать» лежащую на боку «национальную» экономику.
Приметой времени стало участие в межкняжеских распрях ордынских войск. Пообтесавшись в Орде, князья быстро поняли, какие выгоды дает им благоволение монгольских ханов, и стали наперебой приглашать татар ходить с ними на семейные «разборки».
Начиналось все с банальных запугиваний, к которым прибегали братья, устрашая друг друга татарским пришествием. Однако русские летописи хранят и другие свидетельства.
Выше я огульно обвинил всех Мономаховичей в предательстве общерусских интересов. Но справедливость требует объективности: в середине XIII в. нашлось как минимум три русских князя, готовые дать монголам решительный отпор. Одним из них был великий владимирский князь Андрей Ярославич, которого ордынцы опрометчиво посадили на владимирский трон в 1247 году. Среди своих Андрей открыто высказывался против сотрудничества с татарами и вел подготовку к восстанию912.
Этим-то и решили воспользоваться его родственники и ярые недоброжелатели, среди которых главную скрипку играл Александр Ярославич Невский.
Великий князь Андрей Ярославич приходился Александру Ярославичу младшим братом. Это значило, что у Невского имелись преимущественные права на владимирский трон.
И вот в 1252 г. Невский решил передать монголам секретную информацию о замыслах брата и занять его место. С этой целью он встретился с ханом Сартаком. По его доносу Сартак направил во Владимиро-Суздальскую землю карательное войско царевича Неврюя («Неврюеву рать»)913.
Андрей и его сторонники попали в облаву. 23 июля 1252 г. между ними и монгольским царевичем произошло сражение, в котором монголы разгромили отряды Андрея и его союзника тверского князя Ярослава Ярославича. Затем Неврюй подверг русские княжества разорительному набегу, которого могло бы не быть, не прояви Александр Невский столь странную для патриота инициативу.
Не знаю, как для князя Андрея, но для его брата Александра Невского разорение земщины Неврюем не стало особым откровением.
Навлекая на Русь татар, будущий православный святой открыто демонстрировал аристократическую оторванность Русского Дома от народных масс. Их судьба была Невскому безразлична, ибо, как справедливо замечают адепты святого князя, понятия «Родины», а стало быть, и народа в XIII в. еще не существовало914.
Князья жили и правили в большой территориальной колонии. В этой книге я часто называю ее империей, но в том-то и дело, что русская территориальная империя была равна своим колониям.
Мозаичное вкрапление метрополии в колониальное пространство, выразившееся в существовании множества имперских столиц (Киев, Ростов, Суздаль, Владимир), создавало условия, при которых князья были одновременно представителями городской цивилизации и главами колониальных администраций. В свою очередь, каждое княжество состояло из вотчин с их холопским населением и слабо контролируемой округи, по территории которой, как писал В.О. Ключевский, бродила неприкаянная сельская масса.
По этой причине неокультуренное (в основном деревенско-черносошное) колониальное пространство, лежавшее за пределами княжеских вотчин, не обладало юридическим правом на защиту, и их разорение не считалось князьями преступлением.
Великий князь Андрей городецкий
Самые страшные события из серии княжеских войн, приведших к массовым погромам северорусских земель, произошли в конце XIII века.
В 1281 г. сын Александра Невского городецкий князь Андрей Александрович побывал в Орде и искусными интригами сумел отнять ярлык на великое княжение у старшего брата Дмитрия Александровича. (История Андрея и Александра Ярославичей повторилась в зеркальном отражении.) Сгонять брата с места Андрей – да не покажется это кому-то странным! – пришел в Ростов и Переславль с большим монгольским войском.
Вместе с ордынцами сын великого героя атаковал и захватил Переславль, выжег и опустошил десятки селений и городов, захватил много пленных и имущества. Расплатившись с ордынцами деньгами и достоянием разоренных сограждан, сделавшийся великим князем Андрей еще долго бесновался и «много зла учинил» в Суздальской земле915.
К 1291 г. Дмитрию удалось вернуться на великое княжение, и это стало поводом для начала нового этапа интриг и злодеяний со стороны Андрея.
По одним источникам в 1292 г., а по другим в 1291 и 1293 гг.916 по его вине Северо-Восточная Русь вторично пережила кошмар монгольского нападения. По степени испытанного ужаса 1291–1293 гг. можно сравнить с погромом Батыя конца 1230-х годов.
Андрею удалось собрать вокруг себя большую группу влиятельных единомышленников. В нее входили: Дмитрий ростовский, Константин угличский, Федор ярославский и смоленский, Михаил Глебович городецкий, Иван Дмитриевич ростовский, а также ростовский епископ Тарасий. Все эти люди по разным причинам недолюбливали Дмитрия и желали его отставки. Они написали донос хану Туда-Менгу, обвинив Дмитрия в самовольстве и (о, ужас!) неподчинении ханской власти917.
Благодаря этой жалобе Дмитрий был отрешен от управления страной, и его место снова занял Андрей городецкий. Возвращаясь из Орды, Андрей, как и десять лет назад, привел с собой толпы монголов. По одним сведениям, это были войска татарских нойонов Кавгадыя и Алчедая918. По сообщению Воскресенской летописи, сгонять Дмитрия с места был послан чингизид Деденя «со множеством рати»919.
Дальше произошла странная вещь. Князь Дмитрий поспешно бежал в Псков, где спрятался и переждал опасность. Казалось бы, инцидент был исчерпан. Великокняжеский трон освободился, и Андрей мог беспрепятственно въезжать во Владимир.
В действительности же был разыгран другой сценарий, в ожидании которого инстинктивно заметалась от страха «вся земля Суздальская»920. Вместо мирной смены власти Андрей и его приспешники – те самые княжата, что под его диктовку писали клеветнические жалобы, – спровоцировали страшнейшее разорение Владимиро-Суздальской земли. Безжалостному разграблению подверглась столица княжества город Владимир, сгорели в огне города Суздаль, Юрьев, Переяславль, Дмитров, Москва, Коломна, Можайск, Волок, Угличе Поле и еще четыре города. Избежала разорения только Тверь, да еще новгородцы вовремя откупились от карателей «множеством бесчисленных даров». Вся остальная территория северной Руси была превращена в пустыню («и всю землю пусту сотвориша»)921.
Теперь более четко нужно ответить на вопрос – кто совершил это страшное преступление против народа и причем тут князья-жалобщики? Быть может, я совершаю ошибку, возлагая на них ответственность за случившееся?
Главные русские летописи описывают нашествие 1293 г. как дело одной только монгольской «рати». В обыденном сознании закрепилось именно это представление. Русские князья вроде бы не имели к погрому 93-го года прямого отношения. Однако давайте обратимся к «Истории» В.Н. Татищева, которая не раз выручала нас в сложных ситуациях.
Ордынский хан, пишет В.Н. Татищев, намеревался было вызвать к себе Дмитрия для объяснений, но передумал и приказал царевичу Тудану (др. – рус. Дедене) сопроводить Андрея на Русь. Буквально у В.Н. Татищева сказано: «и отпусти с ними брата своего Деденя со множеством вои, и пойде из орды с Татары на брата своего старейшего великого Князя Дмитрия, брат его меньший Князь Андрей, и Князь Федор Ростиславич Ярославский, с ними же и иные Князи…»922
В этом отрывке важны расставленные акценты: в намечающемся походе татары лишь сопровождают русских князей, желающих свести личные счеты с их владимирским старейшиной, а заодно со всей Суздальской землей.
Понятно, что ордынцы не остались в стороне от погромов, разорения и грабежа. Но и княжескую лепту в этом злодеянии преуменьшать не стоит.
Русская семейная корпорация продолжала пребывать в состоянии перманентной борьбы за власть. Бойня 1293 г. лишний раз подтвердила, что семейство Рюриковичей не растеряло своих ментальных качеств. И даже теперь, когда его «недружественно поглотила» более мощная военно-политическая группировка монголов, Русский княжеский дом продолжал культивировать свою отчужденность от земских интересов.
Выражаясь яснее, между населением и династией Мономаховичей зияла непроходимая пропасть, и никто не стремился ее заполнить. Корпоративная модель власти, в которой действовал неэффективный механизм наследования, толкала русских князей к внутрисистемным войнам. Братья становились врагами, а плети хлестали по спинам их подданных. Приходится с сожалением признать, что со времен первых междоусобных войн в поведении русских князей мало что изменилось.
Для монгольского периода у меня, например, нет однозначного ответа на вопрос, кто представлял для населения Владимиро-Суздальской Руси большую опасность – монголы или русские князья?
Для тех и для других формирующийся великорусский народ не имел субстанциального значения. И те, и другие стояли по отношению к нему в позиции завоевателей. Разница была лишь в том, что одни появились раньше, а другие позже. Своими семейными войнами князья размазывали население по Восточно-Европейской равнине, не давая ему надолго осесть, пустить земские корни и хотя бы отчасти почувствовать себя «гражданами», а не скитальцами и лесовиками.
Из-за междукняжеских войн Русь внутри своих границ оставалась объектом внутреннего завоевания923. В.О. Ключевский, высказываясь на эту тему, говорил, что область колонизации в России расширялась вместе с ее территорией924. То есть внутри русских границ она (колонизация) никогда не прекращалась. Русские князья были повинны в том, что Русь продолжала существовать в раздвоенном состоянии: как империя и как гигантская внутренняя колония под управлением эгоистичного семейства.
Ну а что татары? Они, – понятное дело, – чужеземцы и завоеватели и на роль отцов русской нации не претендовали. Татарам раздрай в княжеском доме импонировал, и они активно помогали Рюриковичам дестабилизировать жизнь великорусских областей.
Церковная поддержка. «Жалованная грамота» Батыя митрополиту Кириллу
В связи с монгольским завоеванием два слова, пожалуй, нужно сказать о той роли, которую русская церковь играла теперь в тандеме с княжеским домом.
Во время нашествия монголов церковь находилась в состоянии фрустрации и ожидала близкого конца света. Самые преданные делу Христа монахи исповедовали стоическую мысль о смерти. В момент осады Владимира ее ярко выразил епископ Митрофан: «Дети, – сказал горожанам духовный пастырь, – не побоимся соблазна от нечестивых, не будем думать об этой тленной и скоропроходящей жизни, но о той <…> жизни позаботимся, чтобы жить с ангелами. Если наш город захватят приступом и нас предадут смерти, то я ручаюсь вам, дети, что вы примите нетленный венец от Христа бога»925.
Никто не думал тогда покоряться врагу. По крайней мере, в памятниках призывы к смирению не зафиксированы.
Но по прошествии нескольких лет мысль о «нетленном венце» потеряла вдруг прежнюю актуальность, а император «нечестивых» монголов на долгое время стал «своим» человеком в каждой русской церкви. В церковных верхах опять вспомнили о земном и начали возвеличивать тех русских князей, которые сотрудничали с монголами. И хотя по примеру Александра Невского они вели за собой смерть из Орды, зато поддерживали ту власть, которая, в свою очередь, возвеличивала могущество русской церкви.
Ведущую роль в налаживании взаимовыгодных контактов с Ордой во второй половине XIII в. сыграл митрополит киевский и владимирский Кирилл.
В литературной апологетике митрополита Кирилла за его церковное служение именуют «даром Божьим»926. И в этом утверждении много правды. Кирилл был истинным заботником православной церкви.
Ради ее спокойствия и сохранения духовной целостности он отказался поддерживать Даниила галицкого, который готовил союз против монголов с католическим Западом.
Ради ее будущего он пошел на сближение с Александром Невским – главным «почвенником» своего времени.
Киевский митрополит Кирилл много времени проводил на территории Владимиро-Суздальского княжества. Ордынская власть, повторял он в своих проповедях, пришла к нам надолго, и нужно учиться жить с ней в ладу.
Венцом его монгольской апологетики стала полученная от Батыя «Жалованная грамота» русской церкви. Вручив ее Кириллу, огнепоклонник Батый автоматически превратился в негласного патрона русского православия. «Жалованная грамота» сохраняла за церковью все ее богатства, многочисленные земли, монастырских крестьян и холопов. Татары брали на себя обязанность «злой смертью» казнить противников христианства. Церковь была освобождена от уплаты дани.
Словом, «Жалованная грамота» Батыя, будто манна небесная, спасла русскую церковь от зловещей неопределенности.
Но неужели монголы не потребовали за все эти милости никакой платы от митрополита Кирилла и его церкви?
Увы, потребовали, и эта плата была немалой. В ярлыке Менгу-Тимура от 1 августа 1267 г., выданном татарами Кириллу, предписывалось: не брать с русской церкви мзду и никакой пошлины «занеже о нас молитву творять»927.
Вот так.
Материальное благополучие и свобода отправления культа были куплены русским митрополитом за обязанность «правым сердцем молиться богу за нас (монголов. – С.М.) и за наше племя и благословлять нас»928.
Для состояния церкви в бытность Кирилла ее пастырем показательной является встреча, которую митрополит Киевский и всея Руси устроил Александру Невскому в 1252 г. в момент прибытия князя из Орды. Кирилл организовал пышную церемонию его восшествия на владимирский стол929.
Никого не смутило при этом, что санкцию на помазание князя выдал монгольский хан и язычник Батый.
Церковь удачно встроилась в систему новых властных отношений, заняв в ней место активного защитника и легального помощника русских князей-коллаборационистов. За эту роль церковный клир был готов смиренно благословлять монгольских ханов в своих молитвах.
Однако для нас важно знать не только это.
Благодаря таким людям, как митрополит Кирилл и Александр Невский, в монгольский период восстановилась и окрепла связь княжеской власти с русской церковью.
Объективно это говорило о том, что миф о богоизбранности княжеского дома снова получил церковную поддержку. Привязанность к Невскому в свою очередь означала, что не все Рюриковичи, а только владимиро-суздальские князья воспринимались церковью как истинные защитники веры.
Те же, кто оглядывался на Запад и контактировал с Папой, ища у него поддержку для борьбы с Ордой, хотя и не предавались анафеме, но считались вероотступниками.
И еще одно.
Со второй половины XIII в. началось переосмысления княжеской роли в политической системе управления на Руси.
Ордынского хана в церквях теперь величали «царем», хотя раньше этот титул («басилевс») принадлежал византийскому императору.
С приходом монголов византийское влияние на Руси заметно упало, и ромейский император превратился в лицо важное, но мало значащее в текущей политике. Модным стало почитание ханов.
В итоге понятие царской власти вошло в оборот русской политической действительности XIII века.
При монголах церковь не называла русских князей царями, да и сами они воздерживались от неуместных сравнений. Однако царский титул стал частью привычного обихода, получил дополнительные обертона от монголов и витал где-то в вышине, услаждая слух своей самодержавной мощью.
Говоря яснее, в монгольский период русские князья привыкли видеть себя слугами иноземного царя, чьей деспотической власти они искренне завидовали.
История подыскала корпоративному управлению русов достойную альтернативу. Пусть не царь-вседержитель, но хотя бы полный единовластец своей земли930. В союзе с церковью и при оглядке на Орду политическая структура правящей русской корпорации обретала новые идеологические краски.
Но какими бы бликами не отсвечивала княжеская витрина, реальные возможности Мономаховичей были еще слишком слабы, чтобы их царские аллюзии в ближайшие пару столетий могли воплотиться во что-либо реальное.