У «расизма» Муссолини имелся и второй аспект, больше касающийся не еврейской проблемы, а защиты престижа белой расы по отношению к цветным народам, имевший особенно актуальный характер после создания африканской империи. В этом Муссолини просто продолжил практикуемую линию, издавна принятую всеми носителями европейской гегемонии, начиная с Англии, и даже без «расистского» выставления напоказ. Сегодня, когда многие «белые» под знаком демократии и гуманности с каким–то мазохизмом радуются эмансипации и угрожающему восстанию цветных народов и окончательному закату европейского престижа, вещи могут выглядеть иначе. Можно ли чувствовать солидарность с теми безответственными американцами, которые растроганы «бедными неграми», которые превозносят межрасовое смешение, которые никак не критикуют ситуацию, при которой белые девушки ложатся в постель с неграми и рожают мулатов, ожидая, пока негра США не сменит мау–мау[45] или просто австралийский абориген? В целом, это просто вопрос «внутренней расы» (хорошо видно, насколько полезна была такая концепция), вопрос коллапса внутренней расы и всякой соответствующей чувствительности. Я не думаю, что друзья MSI солидарны с этой линией, уважающей принцип универсального равенства индивидуумов и рас, и которые таким образом в этом случае стесняются также и этого второго аспекта «расизма» (если так его хочется назвать) Муссолини.
Ещё меньше верят в существование третьего и последнего аспекта «расизма» Муссолини — положительного, творческого аспекта. Речь шла не только о том, чтобы защититься от отрицательных влияний, о создании предохранительных барьеров; речь шла не столько о евреях и международном еврействе, метисах или цветных народах, а скорее о том, чтобы при помощи определённых мер смоделировать и укрепить в Италии высший человеческий тип (высший как духовно, так, если возможно, и физически — высший идеал неизбежно включал в себя и первое, и второе), который должен был бы составить экзистенциальный спинной хребет фашистского государства и гарантировать непрерывность фашистского движения в будущем. Этот положительный «расизм» был в общем эквивалентен созданию нового итальянца, фашиста — но не просто «состоящего в партии» манекена в чёрной рубашке и фанатичного поклонника дуче, а скорее весьма дифференцированного типа человека, для которого были бы решающим не столько общие «итальянские» качества — зачастую отрицательные, а скорее склонности, свойственные высшему римскому типу. Впрочем, нужно сказать, что подобное качество в силу происхождения присутствовало и у других цивилизаций индоевропейского или арийского корня. В этих рамках Муссолини, безусловно, одобрил идеи, которые я попытался сформулировать, намереваясь создать оригинальный противовес тому, что пытались сделать в Германии, основываясь на «нордическом» типе как на ориентире формирующего действия внутри нации.
Сегодня нельзя не признать тот факт, что в Италии процесс формирования «расы» в таком качественном смысле не состоялся или был обрушен военной катастрофой — и это основная причина колоссального снижения уровня итальянского народа и реального общественного, политического и морального уровня нашей нации. Поэтому я думаю, что было бы достойно всяких похвал, если бы кто–нибудь вместо мелкой политической активности сегодня вновь охватил бы потребности такого рода, признавая основой любого подъёма строгое формирование нового итальянца, нового характера, всё же не питая иллюзии относительно того, чего практически можно достичь в этой области.
И при этом можно разработать и вопросы, касающиеся «расизма». Чтобы никого не раздражать, я добавлю только то, что, согласно психоанализу, если кто–нибудь почти что истерично реагирует, едва заслышав это слово, он тем самым свидетельствует о том, что с его расой — или физической, или внутренней — не всё в порядке.
А теперь я скажу несколько слов о «гибеллинстве» и об отношении к церкви и христианству. В 1927 году вышла моя книга «Языческий империализм». Сегодня я никоим образом не позволил бы повторно её напечатать. Это было ещё до Конкордата[46] , и проблема здесь была следующей: фашизм вновь взял римский символ, создав ориентир для новой идеи государства и власти, для нового стиля жизни. И поэтому разве можно было останавливаться на поверхности, не обращать внимания на духовные предпосылки Древнего Рима и игнорировать фундаментальный контраст, существовавший между древнеримским и христианским видением жизни? Не нужно ли было вновь обсудить многие христианские идеи, не имеющие ни римского, никакого–либо «арийского» (индоевропейского) происхождения, и, несмотря на их сущность, усвоенные западным человечеством? И, что касается политики, можно ли игнорировать то, что возобновление римской идеи, имевшее место в Средневековье в случае Священной Римской империи, обязательно проходило в конфликте с церковью с появлением «гибеллинства» —по гораздо более глубоким причинам, нежели предполагают?
Так как эта книга касалась животрепещущих проблем и получила резонанс также и заграницей, она спровоцировала общую тревогу в гвельфской и конформистской среде Италии. Но вскоре можно было констатировать, что ничего реального практически не произошло. Те представители фашизма, которые первоначально, до этого шума, поддерживали меня, оставили меня одного (среди них был и Боттаи, продемонстрировавший здесь ту же «верность», что и 25 июля). В то время у меня не могло быть прямых контактов с Муссолини, и, наконец, оказалось, что не было квалифицированных и наделённых достаточной властью и достаточным мужеством людей, готовых продолжить такую линию. Игра была закончена.
Всё это, таким образом, случилось в далёком 1927 году. После этого я не счёл уместным поднимать проблемы этого рода ни в своём журнале «Башня» (La Torre, 1930), ни в течение многих лет сотрудничества с Роберто Фариначчи: напротив, на первый план была выдвинута универсальная концепция Традиции. Наоборот, я, не колеблясь, занял твёрдую позицию по любым проблематичным ориентациям национал–социалистического «язычества». Например, на пресс–конференции в Вене в1936 году мне пришлось заявить, что вещи такого рода побуждают становиться католиками даже тех, у кого были скорее «языческие» склонности. И в более широкой среде, в Германии, моё основное произведение «Восстание против современного мира», также вышедшее на немецком языке, имело ценность ориентира, отсылая к традиционной точке зрения.
Тем более это имеет значение для послевоенной Италии. Если вы хотите знать мои идеи относительно нынешней ситуации, то я рекомендую обратиться к моей книге «Люди и руины», вышедшей в 1951 году с предисловием капитана Валерио Боргезе, [47] написанной с намерением обеспечения основной ориентации возможного объединения правой среды — но не к произведениям предыдущего периода, написанных при иных обстоятельствах, и не к книгам технического и специального характера, чуждых политической области.
Темы, касающиеся «гибеллинства», освещены в «Людях и руинах». Здесь я ограничусь тем, что повторю, что сегодня этот термин является источником недоразумения, потому что его применяют в неправомерной интерпретации для утверждения политической идеи или идеи государства в светских и либерально–масонских, если даже не материалистических и антирелигиозных рамках. Ничего подобного не принадлежит той линии, которую нужно было бы защищать при иных обстоятельствах. Точкой отправления и основой истинного государства должно быть признание духовных, священных и трансцендентных (в самом строгом смысле этих слов) ценностей — в противоположность всем идеям «имманентистских» философов более или менее либерального происхождения, включая Джентиле и Кроче, в противоположность всем масонским и республиканским заявлениям. Государство может противопоставить себя церкви, оспаривать её право быть высшим арбитром в области духа и этики, ограничивать гегемонистские претензии и несправедливое вмешательство только в той мере и, собственно, только потому, что признаёт эти ценности в иной, но не менее законной форме, исключающей всё то, что может нанести ущерб утверждающей, мужественной и дифференцированной концепции существования.
Таков был бы серьёзный фон возможного «гибеллинства». Но, опять же, принимая во внимание нынешнюю ситуацию, задача такого рода кажется совершенно утопической. Если сначала не решена чисто политическая задача, то есть задача восстановления истинного государства (что предполагает триумф чисто правой мысли над всякой демократией и марксизмом), бесполезно нацеливаться так высоко и пытаться решить духовные и трансцендентальные задачи. Может остаться только приблизительное «гибеллинство» скромного масштаба: оно означает сопротивление наглым вмешательствам клерикалов и гвельфов в область политики даже в нынешнем демократическом климате и учёт того веса, которым в Италии обладает католицизм и христианство как общественная сила, в то же время без иллюзий относительно явного упадка уровня их духовных сил. Всё более очевидно, что в сегодняшнем католицизме действительно духовные ценности — ценности чистой трансцендентности, аскезы, созерцания — уходят с первого плана, вытесняемые моралистической и чисто набожной озабоченностью. И в то же время, кроме некоторых случаев наглого сговора с левыми силами, кажется всё менее вероятным наличие существенных оснований для клерикализма, потому что в сегодняшнем мире в этом отношении не существует никакого блока сил, который мог бы предложить ему конкретную основу и при этом получить благословление церкви.
Таким образом, сегодня не стоит говорить о гибеллинстве в собственном смысле слова. Высшие проблемы мировоззрения, различных форм Традиции, философии истории могут предложить только группы учёных, но ни одна из существующих партий. Всё же желательной и возможной была бы некоторая линия дистанции и достоинства. Мы не сказали бы, что имеет смысл реальный страх или интерес по отношению к церкви и играм гвельфского политического католицизма именем не Традиции в высшем и суровом смысле, а скорее чистого общего «традиционализма» — для нас синонима конформизма, буржуазной посредственности, ханжества, мелкой морали вместо великой морали, и так далее. Всё это, не отрицаю, может иметь вес на избирательном уровне — возможно, также и на уровне мелкой парламентской тактики. Но я сильно сомневаюсь, что здесь, во многом перестроившись, можно добиться успехов на основе эффективной, успешной конкуренции, учитывая деятельность по подкупу, давно организованную на этой же самой основе мощными средствами христианской демократии в обширных слоях народа и итальянской буржуазии. Это моё личное мнение.