— Нет, не стоит. На самом деле я звоню из Намдемунского отделения полиции.
— Простите, что вы сказали?
— С вами говорит инспектор Хон, отдел уголовного розыска. Пак частенько заходит к нам в отделение за сюжетами.
— А в чем дело?
— Ничего особенного, я просто хотел задать вам несколько вопросов. Вы случайно не были в районе «Чжонро-3» около четырех часов дня?
— Да, был. А что?
— Вы не заметили там ничего странного?
— Не знаю, я просто сходил на кинопоказ и вернулся в офис.
— Понятно. А что это был за фильм?
— Вам и это надо знать?
— Да нет. Это все, спасибо.
— Так вы объясните мне, в чем дело?
— Сегодня в том районе произошло убийство. Не беспокойтесь, мы просто опрашиваем свидетелей. Ну все ясно. Благодарю за содействие. Надо бы как-нибудь встретиться, пропустить по стаканчику вместе с Паком.
Полицейский вежливо попрощался и повесил трубку. После этого журналисту не давал покоя один вопрос. Он никак не мог понять, откуда полиции стало известно, что он был на Чонро именно в это время и как они нашли его номер телефона, не зная при этом ничего про него самого. Когда-то он работал в отделе местных новостей, и ему часто доводилось бывать в полицейских участках, но звонок инспектора привел его в полное замешательство.
— Наверное, они просмотрели записи с камер видеонаблюдения. Они ведь теперь на каждой платформе установлены, — сказал он Киену с сомнением в голосе.
Киен осторожно подметил:
— Но разве можно определить номер телефона, глядя на такое мутное изображение? Да и если бы они установили вашу личность по видео, они не стали бы вот так звонить.
— Как же тогда это можно объяснить? — спросил журналист. Он был явно сбит с толку. Происшествие, достойное пера Джорджа Оруэлла, застало врасплох даже этого уроженца капитализма, и он в растерянности озирался по сторонам, словно Каин, вдруг услышавший с небес глас Божий.
— Даже не знаю, — ответил Киен.
Но на самом деле он знал ответ. Скорее всего, дело было в кредитке со встроенной транспортной картой. Полицейские, вероятно, сузили круг подозреваемых до мужчин от двадцати до сорока лет и на всякий случай опрашивали всех мужчин этого возраста, проходивших через турникеты на станции метро «Чжонро-з» примерно в это время. Был даже случай, когда полиции удалось поймать убийцу, скрывшегося с места преступления, проанализировав данные с камер фиксации скорости на Олимпийском шоссе. Полицейские округа Каннам предположили, что сразу после убийства из-за выброса адреналина в кровь преступник наверняка превысит скорость, и они попали в точку.
Киен сделал вид, будто он случайно обронил билет, и быстро оглянулся назад. Наклонившись, он почувствовал, как над ремнем собралась складка жира. Когда-то он был обладателем подтянутой фигуры с крепкими мышцами, вызывавшими зависть товарищей по боевой группе. Уже то, что он вращался среди профессиональных убийц, снайперов, боевых агентов, специально обученных проникать в тыл врага и сбегать из плена, говорило о том, что он был достаточно крепкого телосложения. Но это было в далеком прошлом. Он постепенно превращался в среднестатистического южнокорейца с округлым животом, слабой грудной клеткой и дряблыми руками. Его живот внушал людям спокойствие. Глядя на него, они с уверенностью думали, что этот человек уж точно не может быть грабителем в маске. Нет ничего безобиднее, чем скучный мужчина, живущий размеренной жизнью, который еще не совсем стар, но уже и не очень молод. Такие, как правило, содержат свою семью, но при этом остаются чуждыми для домочадцев. Иногда с чьей-то подачи они с дрожью в сердце ввязываются в рискованные сделки, успокаивая себя мыслью о том, что все так делают и в этом нет ничего опасного. Откат, взятка или смазочный фонд — как бы это ни называлось, — в какой-то момент их затягивает этот порочный круг, и они уже не надеются из него выбраться. Ничего в сущности не изменилось с тех пор, как они изучали идеи чучхе Ким Ирсена в стенах южнокорейского университета. Кто-то из политиков сказал, что занятие политикой — это постоянное хождение по краю тюремной стены. Но вполне возможно, что это удел всех самцов. Бывшие однокурсники Киена, прельщенные однажды запретными идеями, вскоре осознали всю суровость капитализма и быстро поддались законам этого мира, и теперь их жизнь наверняка мало отличается от его собственной.
Прямо сейчас Киен переживал самый опасный момент в своей жизни. Ему не было известно ничего, кроме того, что приказ отдан. Он сгорал от желания узнать хоть что-то еще, а точнее: один ли он мучился этим незнанием. Он хотел понять, сколько и что именно окружавшим его людям было известно о его судьбе. Так Робинзон Крузо, попав после крушения на необитаемый остров, хотел узнать об этом острове как можно больше и отчаянно пытался выяснить, есть ли на нем кто-нибудь еще, боясь, что лишь он один ничего о нем не знает — ведь в таком случае это незнание становилось куда опаснее.
Почему он получил приказ № 4? Либо его раскрыли, либо он сам по неосторожности как-то выдал себя. Может показаться, что это одно и то же, однако разница очень велика. В первом случае это бы означало, что его отзывают из соображений его собственной безопасности, а во втором — чтобы наказать. Проблема заключалась в том, что у него не было никакой возможности узнать заранее о своей судьбе после возвращения. В годы холодной войны были случаи, когда зарубежных агентов КГБ в срочном порядке вызывали в Москву под предлогом важного совещания и потом казнили. «Кротов», помогавших спецслужбам врага, ждала плавильная печь. На глазах у бывших товарищей они медленно тонули в металлическом сплаве, подобно Терминатору. Конечно, иногда их действительно вызывали только на совещание, после чего оправляли обратно. Я ничего не знаю, ничего не знаю, совсем ничего не знаю… Он действительно совсем ничего не знал. После того как устранили Ли Санхека, последние десять лет он жил жизнью забытого шпиона. Особой работы у него не было — отсюда следовала малая вероятность провала. Однако полная уверенность в этом у него отсутствовала. Не исключено, что он мог допустить какую-то ошибку, сам того не подозревая. Или, может быть, возникло какое-то недопонимание. В любом случае у него оставалось меньше суток. За это время надо постараться выяснить хоть что-нибудь. Должна же существовать какая-то зацепка. Наверняка был какой-то знак, но я упустил его из виду. Может, что-то произошло со мной за последние несколько дней? Какой-нибудь странный звонок или подозрительный тип на хвосте? Если и было что-то такое, разве бы я не заметил? Хотя не исключено, что за годы спокойной жизни мое чутье притупилось.
Через несколько минут Киен уже стоял на платформе. Раздался звуковой сигнал, оповещающий о прибытии поезда. Он сделал глубокий вдох и наполнил легкие воздухом. Частички мелкой пыли, беспорядочно движущиеся в воздухе, пьяное дыхание старика, который с утра уже пригубил спиртного, аромат духов молодой кокетки — он будто хотел навсегда оставить себе все эти запахи и что есть силы глубоко втянул воздух ноздрями. Немного задержав дыхание, медленно выдохнул. В это мгновение электропоезд с шумом ворвался на платформу и, замедлив ход, остановился. Пассажиры спокойно стояли у специальных отметок на полу и терпеливо ждали, пока откроются двери. В голове Киена роились вопросы: «Я правда должен вернуться? Можно ли мне туда возвращаться? Будет ли у меня выбор — ехать или нет? Зачем мне вообще возвращаться? Нет, я не могу. Я так не могу. Так нельзя…» Он приложил руку ко лбу и сделал два шага назад. Как только открылись двери поезда, из вагонов хлынули люди, а самые шустрые из тех, что стояли на платформе, проталкивались внутрь, чтобы успеть занять места. Прозвучало объявление об отправлении поезда; автоматические двери вагонов нервно гудели, готовые вот-вот захлопнуться; из головы поезда показалась черная фуражка проводника, оглядывающего платформу; на поверхности вагона красовалась вызывающая реклама джинсов, на которой модель стояла выпятив зад, как утка, а округлость ее ягодиц подчеркивала поблескивающая вышивка в форме чайки; на грязном полу чернели следы от жевательной резинки; пассажиры, успевшие занять место, устраивались поудобнее и с невозмутимым видом смотрели перед собой — Киен стоял в нерешительности посреди всего этого, как вдруг двери вагона, словно устав ждать, с треском захлопнулись перед ним: «Пошел прочь!» Он почувствовал себя так, будто только что было раскрыто его сокровенное желание. Люди, сидевшие в отправляющемся вагоне, словно заглядывали в темные воды внутри него. Чокнутый! Знай свое место! И веди себя соответственно профессии и положению. Мы все проходили, что можно, а чего нельзя делать в этой системе. Не знать этого — уже преступление, неужели тебе это до сих пор невдомек? Убирайся восвояси! Возвращайся в эту империю пламенных букв, размашисто выведенных красной краской; в страну, где дети на стадионах, пытаясь согреть дыханием онемевшие руки, синхронно переворачивают цветные карточки в самой грандиозной в мире живой мозаике; на твою родину, где люди с презрением смотрят на женщин в джинсовых штанах. Твоя республика зовет тебя! Все люди в метро кричали ему, сложив руки у рта. Он мысленно попытался прикрыть уши руками, но это не помогло. Поезд в сторону Понхвасана, как будто отказываясь слушать какие-либо возражения, решительно скрылся в туннеле, оставив за собой лишь резкий металлический отзвук.
Киен остался на платформе один. Его вдруг охватило щемящее чувство тоски. В этих дешевых сантиментах всегда есть какая-то своя прелесть. Киен стоял с закрытыми глазами и старался вчувствоваться в свои ощущения. Он хотел уйти как можно глубже в самого себя, как улитка, выброшенная на сухую землю. Прикрыть глаза и уши, зарыться подальше и забыть о проклятом приказе. А вдруг завтра кто-нибудь позвонит и скажет, что все это был розыгрыш, — кто сказал, что такое невозможно?
В этот момент кто-то прошел мимо и задел его плечо. К