Там над потолком располагались уютные гостиничные номера с белоснежно-чистыми простынями.
— У Мари больше нет сексуального желания. Может, у нее уже наступил тот возраст и это из-за гормонов?
— Сказать тебе правду?
— Скажи.
— Она тебя не любит. Ты что, все еще не знаешь этого?
— Пусть так, но у женщины все равно должно быть желание, а его нет.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю.
— Откуда?
Слова перелетали через стол между ними, как мяч от настольного тенниса.
— Говорю тебе, я это знаю.
— Ну так откуда?
— Меня этому учили.
— Чему учили?
— Подслушивать за тем, что говорят другие, незаметно следить за людьми, распознавать правду и ложь в словах.
— В спецназе каком-нибудь служил, что ли?
— Сочжи.
— Ну?
— Ты знаешь, откуда я?
— Откуда?
Он неловко улыбнулся и написал на салфетке два иероглифа. Это было слово «Пхеньян». Сочжи, прищурившись, посмотрела на салфетку и тут же ошеломленно подняла на него глаза:
— Что? Правда?
— Тише, не кричи на весь ресторан. — Киен доел суши и запил супом. — Это правда.
— Не может быть. Мы же уже столько знакомы, еще с универа!
— Я попал сюда еще раньше.
Сочжи схватилась правой рукой за лоб. Она всегда делала так, когда ее что-нибудь сильно удивляло. Киен продолжал:
— Я на несколько лет старше, чем ты думаешь.
— Ах, ну да… Поэтому… да… А! Так вот почему… Да, тогда, значит… Послушай, ты правда… то есть послушайте, Ким Киен… Нет, это ведь наверняка даже не настоящее имя. Но почему тогда к нам… за что? Что мы такого сделали? То есть, конечно, не обязательно, чтобы мы что-то сделали, но…
— Успокойся. Я всего лишь исполнял приказ. Я никому никогда не рассказывал, ты первая.
— И Мари ничего не знает?
— Не знает.
Одновременно с растерянностью на ее лице скользнуло выражение гордости за свое первенство.
— Тогда с кем, она думает, жила все эти пятнадцать лет?
— Надо полагать, с заурядным мелким кинодистрибьютором.
— Но зачем ты мне это рассказываешь? — Сочжи напряженно посмотрела ему в глаза.
— Ты… — Киен замялся, — ты же… писатель. Ты говорила, что писатель с охотой принимает все, что жизнь ни…
— И это все? — перебила Сочжи. Выражение ее лица стало неподвижным и жестким.
— Ну я…
— То есть, хочешь сказать, сюжет мне сейчас подкинул, да? И я тебе за это спасибо должна сказать?
— Нет, не в этом дело. Пойми меня, я только что получил приказ и завтра утром должен вернуться туда. Это все так жестоко, ты не согласна? За мной целый день гнались, и мне только сейчас еле-еле удалось от них оторваться, чтобы прийти сюда и немного перевести дух.
— Ты ведь знаешь, что в законе о государственной безопасности есть статья об ответственности за недонесение?
Киен молча кивнул.
— То есть я нарушаю закон, просто сидя здесь с тобой и ничего не делая?
— Выходит, что так.
— Я всегда думала, до чего же своеобразное это преступление: ты виновен не в том, что сделал, а в том, что чего-то не сделал. И еще представляла, в каком замешательстве, должно быть, оказываются люди, когда с ними случается что-то подобное.
— Прости.
— Забудь, что я сейчас наговорила про то, что неведение никогда не помогало человечеству. Тут существует даже закон, по которому одно только знание чего-то становится преступлением, а я ничего не знала и бездумно несла всякую чушь.
Киен опустил глаза и съел кусочек имбиря, а вслед за ним отправил в рот зубчик маринованного чеснока. Он вдруг представил, как от него будет нести чесноком, если его схватят прямо сейчас и начнут допрашивать.
— Киен.
— Что?
— Останься.
— И что я тогда буду делать?
— Сдайся властям.
— А ты меня не боишься? Я агент разведки и член ТПК, давший клятву верности Партии и Вождю.
— Ты изменился. То есть наверняка изменился. Я знаю тебя. Ты же любишь суши и пиво «Хайнекен», фильмы Сэма Пекинпа и Вима Вендерса. Тебя привлекает история Мерсо, застрелившего местного жителя в стране третьего мира, и ты с карандашом в руке читаешь изысканную прозу ультраправого гомосексуала Мисимы. По воскресеньям ты ешь с утра спагетти с морепродуктами, а в пятницу после работы сидишь в баре где-нибудь в районе университета Хонгик и пьешь шотландский виски. Разве не так? Ты рассказал мне все это, потому что на самом деле не хочешь туда возвращаться, и в глубине души ты хочешь, чтобы я тебя отговорила. Что, разве я не права?
— А ты не думаешь, что все эти увлечения тоже могли быть лишь прикрытием?
— Для чего? Чтобы переманить меня на ту сторону?
— Может, и так.
— Послушай, — Сочжи прикрыла глаза, собираясь с мыслями, — бывают же такие спектакли, которые идут на сцене по десять лет, а то и больше. Ты похож на актера из такого спектакля, который так долго играл свою роль, что уже начал забывать, кто он есть на самом деле. Чем бы ты ни занимался днем, каждый вечер ты проживаешь на сцене одну и ту же жизнь, и в итоге оказывается, что твоя ночная жизнь куда более постоянна, чем дневная. Помнишь, как у Уайльда портрет Дориана Грея стареет вместо него самого? Я не знаю, что за человеком ты был раньше. Но ты уже настолько хорошо освоил эту роль, что настал тот момент, когда тебе уже трудно понять, где ты сам, а где твой персонаж. Точно так же, как портрет был настоящим Дорианом Греем, Ким Киен здесь и сейчас и есть настоящий ты. Забудь, кем ты был до этого.
— Тамошнее руководство так не думает. Они считают, что подделка — я, вот этот самый Ким Киен. На самом деле почти на десять лет обо мне полностью забыли. Но сейчас кто-то вдруг нашел мое личное дело и теперь хочет, чтобы я настоящий и агент, указанный в бумагах, снова стали одним человеком. Аплодисменты. Спектакль окончен. Команда вернуться в гримерку.
Сочжи потянулась через стол и взяла его руку. Он почувствовал, как на его кулак упала слеза.
— Останься, Киен.
— Если я не вернусь, они пошлют за мной людей. Меня убьют.
А еще его могли арестовать южнокорейские власти и предъявить ему обвинение в убийстве. Однако этого он говорить вслух не стал.
— Ты не будешь в безопасности, даже если вернешься туда.
— Да, но если я вернусь, у меня будет хотя бы половина шанса на то, чтобы остаться в живых. А если я не вернусь, то…
— У тебя в любом случае половина шанса выжить. Если умрешь, то на том и конец. Шансы ничего не значат. В русской рулетке шанс выжить чисто арифметически равен одному к шести. Но каждый раз, когда ты нажимаешь на курок, шанс всегда один к одному: ты либо умрешь, либо нет. Согласен?
Киен ничего не ответил. Сочжи молча плакала. Он не понимал, почему она плачет, но все же от этого ему стало немного легче на душе. Официантка принесла чай. Сочжи отпустила его руку и вытерла слезы. Чай был теплым и мягким на вкус.
19:00Как в первый раз
Мари взяла в руку бутылку сочжу. «Как в первый раз», — гласила стилизованная под каллиграфию на гравюре надпись под изображением птицы в полете. Она вслух прочитала строчку внизу этикетки: «Сочжу на обогащенной минералами щелочной воде». Сонук поднял свою рюмку, Мари наполнила ее и добавила: «Как в первый раз!» Хотя это было произнесено совершенно невзначай, у нее было чувство, будто она его о чем-то умоляет. Сонук многозначительно улыбнулся в ответ и повторил: «Как в первый раз!»
Они чокнулись. Сидевший рядом друг Сонука, который явно чувствовал себя не в своей тарелке, тоже спешно поднял свою рюмку. Это был молодой человек в кепке «Фон Датч», надвинутой на лоб так низко, что Мари с трудом могла различить под козырьком его глаза. Имя его она забыла сразу, как только услышала. Сонук называл его Панда. Он объяснил, что это было его прозвище из-за постоянных темных кругов под глазами. Не расскажи ей Сонук заранее, что его друг сдал первый тур адвокатского экзамена, при взгляде на него она бы ни за что не подумала, что перед ней сидит блестящий студент юрфака.
Три рюмки с хаотичным звоном сошлись в воздухе и разошлись каждая к губам ооего хозяина. Безвкусная алкогольная жидкость в двадцать градусов, ни слишком крепкая, ни слишком слабая, смочила язык и скользнула в горло.
— Возвращаясь к тому, о чем мы говорили, — сказал Сонук, обращаясь к Панде. Его голос терялся в гуле игравшей в ресторане музыки. — Это все нигилизм.
Панда саркастично ухмыльнулся и ответил:
— Шы… шы… шы-то нигилизм?
Он сильно заикался.
— То, что туристы расхаживают в футболках с изображением Че Гевары, не делает его идеи бессмысленными. То есть я хочу сказать, что Че Гевара, который продается в сувенирных магазинах, — это просто товар, а революция есть революция. Что бы сейчас было с жителями Кубы, если бы не кубинская революция? Да то же, что и на Гаити: политическая нестабильность, государственные перевороты, постоянные беспорядки…
— А… а… ат… куда ты знаешь?
Мари, покручивая в руке пустую рюмку, вдруг подумала о том, можно ли стать выдающимся судьей, несмотря на заикание.
— А ты назови хоть одну страну в Латинской Америке, где это было бы не так.
— Чи… чи… Чили.
— Только не говори, что ты поддерживаешь диктатуру Пиночета, — резко ответил Сонук, всем своим видом показывая раздражение.
— Я… я… я имею в виду, что есть и страны со ста-та-табильной властью, пусть даже Пиночета или еще кого.
— Ты что, поддерживаешь страшные пытки, похищения, убийства и военные перевороты?
— Тогда что ты скажешь о массовых избиениях по указу Мао под предлогом «культурной революции»? Погибли миллионы людей по всему Китаю. Он не лучше Сталина, если не хуже, — дал ему отпор Панда, на этот раз ни разу не заикнувшись.
— То есть ты сейчас сравниваешь Пиночета с Мао?
— Эй, посмотрите, мясо сейчас все сгорит, — вмешалась Мари.
Двое перевели взгляд на жаровню. На раскаленной решетке дымились желтовато-коричневые кусочки маринованной свинины. Мари добавила: