Пули. Киен невольно представил, как маленькая, сверкающая золотистым отблеском пуля с пронзительным свистом рассекает воздух и врезается ему в череп, оставляя прожженную порохом рану. Неожиданно всплывший в воображении образ теперь навязчиво стоял перед глазами, и он никак не мог от него отделаться, подобно тому, как молодая девушка боится, но вместе с тем страстно жаждет первой близости; подобно тому, как Мисима неотступно думал об остром лезвии кинжала. Мысли Киена постепенно перешли в воспоминания о том, как он сам держал в руках кольт 45-го калибра, целясь в висок Чжихуна. Воображаемое переплелось с действительным, и ощущение реальности стремительно улетучилось. По телу пробежали холодные мурашки, словно его кожу протерли медицинским спиртом.
Давным-давно он читал историю об одном человеке, которому точно так же был отведен всего один день. Эварист Галуа. Почти как в романах Стендаля или Бальзака, история эта начиналась с Наполеона. Начало XIX века. Наш герой Галуа — сын видного политика, ярого республиканца. Император Наполеон сослан на Эльбу, на престоле Людовик XVIIL Бежавший с Эльбы Бонапарт триумфально движется на Париж. Снова плен — и окончательное изгнание на далекий остров Святой Елены в Атлантическом океане. В этом вихре событий отец Галуа, по возвращении императора избранный мэром в своем городке, переживает взлет и падение на политическом поприще, вторя судьбе великого авантюриста. Разумеется, юный Эварист вырастает пылким революционером-республиканцем. Вместе с тем, однако, он проявляет небывалый талант к математике.
Умы математиков того времени занимал поиск общего решения уравнений пятой степени. Эта тема захватывает Галуа, и он с головой погружается в собственные изыскания. В результате он пишет статью в двух частях и подает ее в Академию наук. Он в шаге до совершения грандиозного переворота в истории математики. Однако рецензент требует, чтобы он сократил свою хотя и гениальную, но чересчур запутанную работу, и Галуа это требование выполняет. И все же из-за неожиданной кончины ответственного секретаря его статья, которой прочат высшую награду Академии по математике, так и не попадает на рассмотрение конкурсной комиссии. Галуа, конечно же, видит в этом политический сговор и приходит в негодование. Что ж, вполне возможно. К тому же в это самое время Галуа-старший, его отец и политический наставник, становится жертвой интриги и кончает жизнь самоубийством. Эварист поступает в Эколь Нормаль и отчаянно сражается с роялистами. Вступив в ряды Национальной гвардии, которая была на стороне республиканцев, он избирает для себя путь радикального революционера. Его сажают в тюрьму, затем освобождают, и он продолжает участвовать в выступлениях. Снова попав в тюрьму, он спивается. А еще влюбляется в одну женщину. У этой женщины по имени Стефания Фелисия Потерэн дю Мотель уже есть жених. И надо было так случиться, что ее жеммх д’Эрбенвиль — отменный стрелок, известный на всю Францию своей меткостью. Уязвленный предательством возлюбленной, он немедленно вызывает Галуа на поединок. Юный гений всеми силами пытается избежать этой дуэли, однако ничего не выходит. В ночь накануне рокового выстрела он садится за письменный стол и в отчаянии начинает лихорадочно записывать свои идеи о теории уравнений. На полях страниц, испещренных формулами и доказательствами, он снова и снова царапает слова, подобные крику души: «у меня нет времени, у меня нет времени!», «о, эта женщина, Стефания!» В ту же ночь, закончив свои расчеты и объяснения, он пишет письмо своему другу Опосту Шевалье, в котором просит его показать эти записи величайшим математикам того времени.
Наступает утро следующего дня, среды 30 мая 1832 года. Галуа и д’Эрбенвиль встречаются в пустынном поле и наставляют друг на друга пистолеты. Прославленный стрелок твердой рукой нажимает на спуск и ранит юного математика в живот, после чего спокойно уходит с места дуэли, оставив истекающего кровью Галуа лежать на земле. Несколько часов спустя раненого отвозят в больницу, где он умирает от чрезмерной потери крови и воспаления брюшины. Этому юноше, который описал условия для решения уравнений пятой степени и впоследствии внес неизмеримый вклад в развитие математики, было всего двадцать лет.
Киен думал о последнем дне жизни Галуа, об этом молодом человеке, который твердил: «У меня нет времени, у меня нет времени!» — и настойчиво вдумывался в самые что ни на есть абстрактные понятия. У него, по крайней мере, было чему посвятить эти последние часы — было, что оставить после себя.
Еще Киен думал о том, что сделал он за свои сорок два года. Его профессия была лишь немногим опаснее других, и в целом он жил все это время спокойной жизнью без особых перемен, промахов и крупных провалов. До двадцати одного года он жил на Севере, оставшийся двадцать один год — на Юге. Таким образом, жизнь его четко делилась пополам. Эти две половины — полная надежд на блестящее будущее жизнь студента английской кафедры Пхеньянского университета иностранных языков и тихая жизнь нелегального иммигранта под видом неприметного сироты — были оторваны друг от друга и никак не складывались в одно целое, словно неправильно вырезанные кусочки мозаики. Киен никогда не думал, что его жизнь примет такой оборот, а когда это случилось, он должен был выбросить из памяти всю первую половину своей жизни. Нечто подобное, наверное, чувствует человек, неожиданно узнавший о том, кем он был в прошлой жизни. Прошлое, которое казалось ему настолько далеким, что о нем можно было уже позабыть, всего лишь затаилось на время, словно вирус, и теперь, дождавшись решающего момента, дало о себе знать.
В фильме одного немецкого режиссера, который он купил на Каннском кинофестивале, но так и не смог запустить в прокат, рассказывалось о мужчине, сумевшем при помощи самоотверженных врачей выйти из амнезии. Он лежит в больничной палате, прислушиваясь к собственному сознанию. В его голове мелькают неуловимые отголоски памяти, и он ворочается в нетерпении, отчаянно пытаясь ухватиться за них и вспомнить, кто он и откуда. Наконец туман расступается, и перед ним предстает первое воспоминание: иесколпг ко недель назад ему сообщили, что он неизлечимо болен. Пораженный этим известием, он рассеянно бродит по улицам и попадает под колеса машины, после чего приходит в себя в больнице с амнезией, а ничего не подозревавшие врачи пря помощи лекарств и электрошока возвращают ему память о смертном приговоре. Тогда он, встав с постели, произносит: «Спасибо, доктор! Я только что вспомнил, что вот-вот должен умереть».
Киен мельком огляделся по сторонам. В палатке было тесно, воздух стоял густой и мутный. Старик напротив него сидел за своим столом в массивных очках на носу, словно так положено всем старикам, и с серьезным видом листал замызганную книгу с пожелтевшими страницами, выписывая на прижатый пресс-папье листок бумаги какие-то иероглифы, понятные лишь ему одному.
— Твои родители, видимо, рано умерли. Вижу, у тебя было трудное детство.
— Мама рано…
— Так оно и было, — резко перебил его гадатель. — Тебе не особенно везет в деньгах. И с женщинами тоже, поэтому тебе суждено быть женатым дважды.
— Правда?
Старик пристально посмотрел на Киена поверх очков.
— Я все вижу.
— Что видите?
— Все. Хоть ты и ходишь как ни в чем не бывало, прилично одетый, мне все видно.
— Что вы имеете в виду?
— Тревога у тебя на душе. Тревога, — заключил старик и затянулся сигаретой.
— Разве я бы пришел к вам, если бы меня ничего не тревожило?
— Выгнали?
— Что?
— С работы, говорю, выгнали? Иначе с чего это ты ходишь тут в это время, вместо того чтобы идти домой? И ведь трезвый вроде.
— Было тяжело на душе.
Гадатель снова опустил глаза в листок с иероглифами и принялся истолковывать Киену его судьбу монотонным голосом, как будто зачитывал ее по книге:
— Так, судьба в зрелом возрасте… Ты не очень уверен в себе и постоянно оглядываешься на окружающих. Все время думаешь о других и стараешься смягчать углы и делать так, чтобы все оставались довольны. Ты всегда весело улыбаешься людям, но это выглядит так, будто ты стараешься им понравиться. Чтобы не нажить себе врагов, ты со всеми пытаешься быть приветливым и щедрым, но при этом сам себя за это не любишь. Ты рассудителен и добродушен, но крайне нерешителен…
— А что меня ждет в этом году?
— Так, посмотрим, посмотрим… — старик стал вглядываться в свои записи. — Очень хороший год у тебя. В прошлом году тебе пришлось нелегко, были расставания и крупные материальные потери. Но в этом году все очень даже неплохо. У тебя получается все, за что бы ты ни брался. Все, что ты до этого сделал доброго для других, теперь возвращается к тебе. Окружающие ценят тебя и относятся к тебе должным образом. Но осторожнее с переездами. Лучше оставаться на своем месте и пожинать плоды того, что ты посадил за все это время.
— Хм, это вряд ли. Посмотрите еще раз, пожалуйста.
— Нет, это все, что здесь есть.
— Просто мне, скорее всего, надо будет кое-куда уехать, очень далеко.
— Переезд? Говорю же, этот год не очень подходит для переезда. Но если прямо-таки приспичило, то лучше на восток.
— На восток?
— Да, на восток.
— А на север?
— Север? — старик приподнял брови и озадаченно посмотрел на него. — А что у тебя на севере?
— Да нет, ничего, — спешно отмахнулся Киен. — Я просто думал про все четыре стороны света, и это первое, что вырвалось.
— Лучше восток. Или в крайнем случае юго-восток.
— Понятно. Спасибо.
Киен поднялся с шаткого складного стула и развернулся к выходу. Старик бросил ему вдогонку:
— Послушай. Всем в этом возрасте приходится нелегко. Молодость всегда самое тяжелое время. Просто наберись терпения, и тебе обязательно воздастся.
Киен ничего не ответил и вышел вон. Палатка была настолько низкой, что он смог выпрямиться в полный рост, только когда оказался снова на улице, однако снаружи она выглядела довольно уютной. На одной из сторон красовалась надпись: «Судьба — это камень, который летит тебе в лицо. Если знать о нем заранее, то можно увернуться, но знание это утомляет тело и дух». Киен горько улыбнулся.