Я проскользнул между двумя солдатами, занявшими позицию в конце коридора, и шагнул в подсвеченный фонарями мрак.
– Вы зашли очень далеко, солдаты. Не тратьте зря силы на безумный последний прорыв. Бросьте оружие, и я сам прослежу за тем, чтобы каждый из вас вернулся домой живым.
Кап-кап-кап.
Наконец я различил одного из них. Существо вышло из покрывающей зал темноты, словно изгнанное дитя ночи, полностью упакованное в черный металл и резину, с милосердно скрытым под маской лицом. Слишком высокое, слишком тонкое, чтобы быть реальным.
– А кто ты такой, чтобы обещать?
– Оно у меня на прицеле, – доложил Бассандеру Лину ближний ко мне солдат.
– Нет! – прошипел я на галстани.
Что я мог ответить сьельсину? Как найти слова, что-то значащие для него? Я вспомнил истории, которые слышал в детстве. Истории о путешественниках, назвавших свои имена сьельсинам и попавших к ним в рабство, обманутых, как Фауст был обманут хитрым дьяволом, заставившим его продать собственную душу. Только сьельсины не были дьяволами. Им был я. И все же что-то помешало мне сразу назвать свое имя.
– Я тот, кто сражался на войне, начатой не мной. Эта война моя не больше, чем твоя, солдат. Мы получили ее в наследство от наших родителей так же, как и вы. Сдавайтесь, и мы сможем покончить с ней.
Тот же высокий, холодный звук снова заполнил воздух между нами:
– Существо, ты солдат или священник?
Кап-кап-кап.
– Просто человек! – ответил я, продолжая обдумывать свои слова. – Но я единственный здесь, кто может говорить на вашем языке.
Я использовал сьельсинское слово, обозначающее активно действующее существо.
– Человек? – послышался новый голос. – Это что, шутка?
– Никаких шуток, – сказал я и бросил свой дисраптор солдатам, стоявшим у меня за спиной. – Только правда. Вы не хотите говорить со мной?
После недолгого бормотания снова донесся четвертый голос:
– Я иду к тебе. Мы будем говорить.
Я заметил какую-то перемену, не в интонации чужака, а в выборе слов. До этого момента разговор был не равноправный, каждая сторона использовала активные формы, описывая себя, и пассивные – обращаясь к слушателю. Но в последней фразе четвертый голос – принадлежавший, как я предположил, их командиру – применил пассивную форму в отношении себя и своих солдат. Я понял, насколько показательна и красноречива эта перемена. Они потеряли инициативу. До этого момента я даже не догадывался, как языковые формы могут показать согласие, когда все говорят в одном тоне. Будущий схоласт внутри меня пребывал в безмолвном восхищении, но зазвучавший в голове голос отца заглушил этот восторг. Время для него еще найдется.
Обернувшись, я крикнул Бассандеру и Олорину:
– Я буду говорить с их командиром около алтаря.
Если они и были удивлены этой новости, то не подали вида. Через мгновение Бассандер Лин пробрался мимо своих солдат и заявил:
– Я пойду с вами.
– Да, конечно, – кивнул я и посмотрел на свои руки: они больше не тряслись. – Думаю, все должно получиться.
Вечность в молчании. В тишине мира, темноте и одиночестве сердца. В таких случаях мгновения длятся бесконечно, а четыре десятка шагов по гладкому полу превращаются в эпохи. Я шел впереди Бассандера Лина и чувствовал всю тяжесть взглядов чужаков, направленных на нас… на меня. Если сьельсины и возражали против присутствия лейтенанта, то никак не показали этого. Они хранили напряженное молчание, настороженные, как вечные звезды, что притаились где-то за каменной толщей, составлявшей крышу нашего мира. Мы с Бассандером остановились посреди империи тишины.
Затем послышались тяжелые шаги. Один, другой, третий.
Капитан сьельсинов появился из темноты и встал, тяжело опираясь на одну из наклонных колонн, окружавших алтарь. Существо держало свой шлем на сгибе длинной, почти в рост человека, руки. Приближаясь, оно поджало губы и оскалило острые зубы. Ни одно мудрое изречение схоластов не пришло мне на ум, ничего, что помогло бы сдержать ярость или страх. Но я и не нуждался в этом, потому что ярости во мне не было. Как и страха. Я чувствовал ясность. Незамутненность. Готовность. Как только я погрузился в темноту, прочь от света и порядков мира, в котором я прозябал столько лет, все проблемы этого упорядоченного мира унесло прочь.
– Я забыло, как мал ваш народ. – Голос сьельсина был сухим, как солома, как старая кость, лишенная жизненной силы.
Это существо казалось меньше ростом, чем то, в которого я выстрелил из дисраптора в пещере наверху, но все же никак не ниже восьми футов. Непривычные черты лица более заострены, чем у другого сьельсина, глаза скорее раскосые, чем круглые, волосы заплетены в косу, лежавшую на левом плече.
Я остановился, перед тем как ответить, и заметил, что существо прижимает руку к боку чуть ниже того места, где у человека находились бы почки.
– Tuka okarin ikuchem.
«Ты ранено». Я использовал пассивную форму. Существо не стало возражать.
– Eka, – согласилось оно, повернув голову вправо и вниз, а затем добавило: – Ничего серьезного. Основной удар принял доспех. Я могу говорить за свою команду.
– Я верю тебе, – ответил я и показал на лейтенанта. – Сьельсин, это Бассандер Лин, он… – я не смог найти слово, соответствующее званию «лейтенант», – он младший капитан.
Лин услышал свое имя, и мне пришлось повторить для него на галстани.
– Меня зовут Адриан Марло, – обернулся я к сьельсину.
– Адриан… – ксенобит вывернул зубастую пасть, пытаясь произнести мое имя, – Марло.
Существо снова поджало губы, и в белом свете фонаря Бассандера я различил его черные десны.
– Я Итана Уванари Айятомн, ichakta корабля, который вы сбили.
Ichakta означало «капитан». Существо указало пальцем на свод над головой, простонало, зашипев, словно раненый кот, и тяжело привалилось к колонне.
– Вы сдаетесь? – повторил я на сьельсинском.
– Ты можешь гарантировать безопасность моей команде?
Существо окинуло меня взглядом с ног до головы. Я понимал, что оно видит: маленького человека в неприспособленной для войны одежде, изможденного, с растрепанными волосами. Детали моего костюма могли привести к более ясному пониманию, перебросить мост через бездну между нашими расами. Я не был и не хотел быть солдатом.
– Нет, не могу.
Я вдруг понял, что мгновение назад сказал прямо противоположное, поэтому придержал свою откровенность и добавил:
– Но я могу попытаться. Попытаюсь.
Я оглянулся на Бассандера и передал ему озабоченность сьельсина.
Лейтенант покачал головой в шлеме:
– Марло, я не знаю, что сделает с ними рыцарь-трибун.
Перейдя на галстани, чтобы ему было понятней, я объяснил:
– Я не могу сказать ему это.
Лейтенант пожал плечами. Лица его было не разглядеть под шлемом, руки лежали на прикладе плазменной винтовки.
– А какой у него может быть выбор?
Мне показалось, будто я слышал, как поднялись под шлемом брови Бассандера.
Я повторил этот вопрос ичакте сьельсинов. Существо снова оскалило свои острые, как осколки стекла, зубы в беззлобном рычании, а потом закрутило головой в другую сторону, чем прежде.
– Выбор есть всегда. – Оно запрокинуло голову к переплетенью изогнутых колонн и черных арок, поддерживающих высокий свод. – Люди никогда не забывают о смерти, yukajji-do.
Странно было слышать от сьельсина слово «люди» в таком контексте. Они произносили его иначе, чем мы, – с твердыми, резкими согласными. С силой.
– Ты хочешь умереть? – спросил я.
Уванари посмотрело на меня с высоты своего роста, чуть растянув губы, как собака, готовая зарычать. Его ноздри затрепетали, и оно снова отвернулось.
– U ti-wetidiu ba-wemuri mnu, wemeto ji.
Это напоминало стихи, цитату из священного текста. Я замешкался с переводом: «Когда придет время умирать, мы умрем». Я сдержал восхищенный вздох. Если не стихи, то определенно цитата. Земля и император, я словно говорил сам с собой. Пока я пытался соединить новые филологические знания с моим пониманием сьельсинского капитана, оно воспользовалось моим задумчивым молчанием и добавило:
– Не самое плохое место для смерти.
И это была ошибка с его стороны – дать мне возможность ответить просто. Зная, что в темноте скрываются другие сьельсины, я сказал:
– Может быть, и так, но не сегодня! Сегодня никто из вас не умрет. Сдавайтесь!
Я постарался вложить как можно больше убедительности в свой голос, молясь не знаю кому, чтобы эмоции помогли преодолеть пропасть между расами. Пусть Платон окажется прав.
– Сдавайтесь, бросьте оружие, и мы не причиним вам вреда. Вы сможете выйти отсюда. Никто из вас не умрет здесь.
Мне хотелось объяснить им, что я лорд и могу предложить им свою защиту, какой бы та ни была. Но даже если у сьельсинов имелся эквивалент этому титулу, то я его не знал и потому промолчал.
В темноте послышался слабый шум, взволнованное перешептывание. Уванари оглянулось через плечо, произнесло какое-то ругательство и восстановило тишину. Чей-то глубокий голос ответил ему, слишком быстро, чтобы я смог разобрать.
– Что происходит? – крикнул нам от входа в зал Олорин, воспользовавшись возможностью повторить действия сьельсинов.
– Не знаю, – ответил Бассандер.
Я махнул рукой, призывая их обоих к тишине, и шагнул вперед.
– Это не наша война, капитан. Мы получили ее в наследство – ты, я и каждый из нас. Она может продолжаться лишь до тех пор, пока твои и мои люди будут согласны умирать ради нее.
– Ни один из людей не сдавался таким, как ты, за все эти поколения.
– Значит, пришло время сделать это в первый раз, – сказал я без колебаний и без раздумий, с полной убежденностью. – Вы можете пожертвовать собой, но эта жертва ничего не изменит.
А потом я сделал, возможно, величайшую глупость в своей жизни – обошел вокруг капитана и встал между ним и его спрятавшимися соплеменниками, шесть ли их там было или десять. Ошеломленный Бассандер издал странный возглас, но не последовал за мной. Оставалось надеяться, что плазменные ружья окажутся эффективней станнеров, если возникнет необходимость.