– Там было письмо, – сказал я, выставив ладони перед собой, – написанное от руки. Это все, что мне нужно.
Замешкавшись на мгновение, я добавил:
– И мои ботинки.
Глаза выдали меня. Произнося эти слова, я покосился на перстень-печать – мой перстень – на руке рабочего.
В лучшие времена я бы справился с двумя противниками. Если бы был здоровым, хорошо отдохнувшим и сытым. Если бы все происходило не на Эмеше, а на Делосе, где мышцы не отрывались от костей, даже когда я просто стоял на месте. Или, может быть, если бы эти двое мужчин не были такими монстрами, затянутыми в броню мышц, привыкших к тяжелому труду при повышенной гравитации.
Может быть.
Я блокировал еще один удар, но запнулся о неровный бетон и чуть отступил назад. Мне повезло, что эти двое мешали друг другу. Они били слишком размашисто и неуклюже, но с пугающей силой. В своем ослабленном состоянии я не столько отражал, сколько отклонял их удары. Хорошо понимая, что не смогу остановить их. В голове моей вспыхнули воспоминания о тысячах спаррингов с Феликсом, с Криспином. Они растаяли так же мгновенно, как любое отвлечение в столь горячий момент, осталась только память мышц и крови. Я пошатнулся от дикой силы удара по ребрам.
«Слишком медленный, – подумал я, ощущая скорее злость, чем боль. – Слишком слабый».
Человек, укравший мое кольцо, рванулся вперед, заметив мое отступление, но, хотя я действительно подумывал о бегстве, один только взгляд на пропажу разжег во мне ярость, как угли – сухую шерсть. Превратив шаг назад в проворот, я схватил рабочего за запястье, выкрутил его и навалился всем своим весом на согнутый локоть. Кость сломалась с отвратительным хрустом, и рев нападавшего сменился визгом. Эти вопли остановили второго противника, того волосатого, что говорил со мной. Всего на мгновение, но я успел стащить кольцо с пальца у вора. Моя грудь раздувалась, как кузнечные мехи. Мне не хватало воздуха. Или, наоборот, его было слишком много. Зрение грозилось вот-вот отказать и оставить меня в темноте.
Наверное, я был похож на животное, когда стоял над человеком со сломанной рукой. Возможно, я и был животным.
Из-за угла послышались шаги, и я проговорил сквозь сжатые зубы:
– Я просто хочу вернуть свои вещи.
– Какого дьявола вы здесь делаете? – спросил грубый женский голос.
Не отрывая от меня взгляда, бородач ответил:
– Этот гад сломал Бору руку!
Появились еще люди – семеро мужчин, настолько похожих на первых двух, как только можно себе представить. Словно вылепленные скульптором из глины по одной форме: приземистые, широкоплечие, с одинаково развитыми из-за одинаковых условий жизни мышцами. На бритом черепе кричавшей женщины чуть проступали коротенькие волоски, ее неприятное лицо было обезображено бордовым родимым пятном.
Что-то в моем взгляде заставило ее остановиться, но через мгновение женщина усмехнулась:
– Проваливай отсюда, мальчик.
Она посмотрела на стонавшего мужчину на земле – его локоть уже стал фиолетовым – и добавила:
– Или с тобой будет еще хуже.
Скорчившись, тот пробормотал сквозь стиснутые зубы:
– Проклятье, Гила, он покалечил меня. Вызовите префекта, во имя Земли.
– Вы выбросили меня из корабля, – это был вовсе не вопрос, – и вам не нужно, чтобы здесь появился префект.
Я надел кольцо на поврежденный палец и поднял руку в подтверждение своих слов. Мне не хотелось больше ничего добавлять, привлекать внимание к тому, что означает этот перстень. Иначе я бы подставил себя под ответный удар. Если бы мне пришлось раскрыть карты, меня сразу обнаружили бы власти, обнаружил бы отец. Я балансировал на лезвии бритвы, и угроза расправы нависла надо мной как дамоклов меч.
– Просто хочу забрать свои вещи.
Женщина по имени Гила сплюнула точно так же, как до этого бородач.
– Корабля здесь нет. Он улетел после ремонта сегодня утром.
Эта пауза дала мне возможность отдышаться и восстановить силы. Волосы все еще липли к лицу, наполовину закрывая обзор. Я попытался их отбросить, но ничего не вышло.
– Вы врете.
Покалеченный мужчина приподнялся на колени с помощью бородача и другого рабочего.
– Верните мне мое имущество, – сказал я.
– Имущество? – ухмыльнулся один из них. – Да кто ты такой, дьявол тебя побери? Джаддианский принц?
Я не поддался на провокацию.
– Что вы с ними сделали? С командой корабля?
– Он был пуст, когда вошел в нашу систему, – ответила Гила, – а команда дала деру. Взяла шаттл и сбежала, оставив твою жалкую задницу в заморозке.
– Так вы признаете это? – Я облизнул сухие губы.
– Марш отсюда, мальчик, – отмахнулась она. – Проваливай с моей площадки.
Я шагнул ближе и до сих пор не могу с уверенностью сказать, было это расчетливое движение или просто слепая глупость аристократа.
– Там было письмо, написанное от руки.
– Любовная записка от подружки? – спросил бородач. – Или ты и есть подружка?
Забурливший в толпе смех прозвучал более угрожающе, чем рычание. Я остановился. Рациональный, здравомыслящий внутренний голос шептал мне, что я должен бежать. Но не к ограде, а к будке с кондиционером, где изнывали от безделья охранники. Рабочие не станут с ними связываться. Это был выполнимый план, но не самый легкий. Я совсем ослаб. Мне хотелось пить. И есть. Я справился с этим болваном, что укачивал сейчас свою сломанную руку, только потому, что много тренировался. Мне повезло.
– Мы все выбросили, – сказала Гила. – Поройся в мусорной барже.
Какой-то человек дернулся вперед, но она схватила его за грязный комбинезон. Ее маленькие темные глаза скользнули по моему кольцу. Она поняла, что это означает и чем может для нее обернуться. Эта женщина оказалась разумней шпаны из Мейдуа или, возможно, не такой смелой, как они.
– А теперь пошел вон.
Я знал, что они набросятся на меня, стоит только отвернуться, и потому пятился спиной назад. Мне хотелось сказать им что-нибудь резкое и язвительное, как наверняка поступил бы мой отец. Что-нибудь такое, отчего у них застыла бы кровь в жилах. Но я не сказал. Ничего.
По крайней мере, бежал я быстро.
Я всегда быстро бегал.
Глава 24Те бессмысленные дни
Три дня и три ночи прошли с тех пор, как я взялся за эту рукопись. Я долго раздумывал, как продолжить, как описать те дни и годы, что провел на улицах Боросево. Говорят, князя Сида Артура в детстве держали взаперти в роскошном дворце архонта, преданного его отцу, оберегая от вида смерти, болезней и нищеты, поскольку один ват предсказал, что, стоит только ему увидеть уродство мира, он отречется от трона и станет проповедником. Я всегда удивлялся этому, потому что сам вырос во дворце, но видел и нищету, и болезни и даже сталкивался со смертью – сначала моей бабушки, а затем и дяди Люциана, погибшего при аварии шаттла. Я не мог понять, почему Артур был так слеп.
Но теперь я это понимаю.
Точно так же, как есть разница между новостью об уничтожении далекой планеты и кровавой смертью рабов в колизее, одно дело знать о нужде и болезнях, и совсем другое – жить среди невзгод и страданий. Мне часто приходилось видеть нищих, покрытых язвами, с шелушащейся кожей, которые молили Капеллу об избавлении не от зла, а от недуга. Серая гниль свирепствовала в городе – эпидемия, вызванная какими-то инопланетными микроорганизмами, вероятно бактериями. От нее чернела кожа, истощалась плоть, пересыхали легкие и лимфа. Городские префекты складывали трупы в кучи на площадях и сжигали. Дым уносил молитвенные фонарики в небеса, но те, похоже, оставались глухи к мольбам. Палатинская кровь уберегала меня от болезни, но не могла защитить от ужаса происходящего.
Лицо отца преследовало меня по ночам, а еще погребальные маски наших предков и крики безымянных узников, заточенных в бастилию, куда он хотел отправить и меня. Это из-за них я мучился и из-за матери. Мне снилось, как ее тащат к позорному столбу и бессердечный катар с черной повязкой на глазах хлещет ее плетью. Когда же я просыпался, весь в поту и в слезах, под кучей картона между мастерской портного и пекарней, наступало время мыслей о Гибсоне. Старик пострадал напрасно и напрасно отправился в изгнание, потому что я прозябал на границе Империи и Вуали, возле самой Мрачной Бездны, что лежит между рукавами Центавра и Наугольника.
Но я заставил себя продолжать.
Как и Сид Артур в поисках дерева Мерлина, я делал все возможное, чтобы выжить. Ел сырую рыбу, выловленную в каналах, обыскивал компостные ящики. Мне приходилось полагаться на милость уличных торговцев, не славящихся своей добротой, и я научился попрошайничать. Не знаю, насколько хорошо у меня получалось, но отчаяние в конце концов одолело остатки палатинского достоинства.
Думаю, я мог сдаться в любой момент, предъявить свое кольцо и свою кровь местным властям и ждать, когда отец заберет меня. Это было искушение – жестокое искушение – особенно в первые недели. Годы проходили в нищете, и каждый день тянулся очень долго. Но как бы безумно это ни прозвучало, несмотря на напасти и страдания, несмотря на префектов и бандитов… я был счастлив. В первый раз за всю жизнь я был по-настоящему свободен. От отца. От своего положения. От всего.
Но этого было недостаточно. Быть свободным, но оставаться при этом жалким, как раб, – слабое утешение. Каждую ночь звезды взывали ко мне сквозь дымку над Боросево. Я никогда не чувствовал себя таким потерянным. Я мечтал лишь об одном – покинуть планету. Надеялся найти какого-нибудь не слишком щепетильного маркитанта, который согласился бы нанять человека без необходимых документов, но я не мог подойти к космопорту ближе чем на полмили. По нарушителям стреляли без предупреждения.
Со временем мои возвышенные грезы угасли, уступив место мечтам о еде. Я тосковал по вину со страстью, которую трудно описать, а также по фруктам и горячей пище… А больше всего по воде. Можете себе представить, каково это – тосковать по воде? Я приноровился выкачивать ее из дождевых бочек. Все это время я размышлял о своей судьбе, о полном крахе моих надежд и фантазий. Мысленно я видел, как сгорает письмо Гибсона, черный дым вился над его краями, и оно изгибалось, словно дракон, пожирающий собственный хвост.