должно быть пусто, а у меня по расписанию на следующей неделе не намечалось ни одного боя. На ходу я прокручивал в голове свою последнюю схватку – ту самую, о которой упоминал Коган, против гладиатриссы Амарей. Это был мой двадцать седьмой поединок – и двадцать седьмая победа – с тех пор, как доктор Чанд допустила меня на Колоссо. Говоря по правде, я тогда чуть не проиграл. Амарей дралась как лучшие из бойцов, каких мне приходилось видеть. Я победил лишь потому, что больше старался повредить ее доспех, а не сражаться, как подобает на честной дуэли. Амарей носила такой же защитный комбинезон, как и другие гладиаторы. Ее доспех не мог иначе имитировать повреждение, кроме как застопориться, и повторяющиеся удары по руке замедлили ее реакцию. Возможно, это не совсем честно, но у нее не проступали под доспехами красные пятна на руке и на груди. Она была не из тех, кто истекает кровью на арене.
Я спустился по металлической лестнице и вышел в извилистый коридор, проходящий мимо спальных комнат, с именами на табличках над замками со встроенными сканерами ладони. Добрался до того места, где коридор пересекал наклонный тоннель, поднимавшийся к улице и посадочной площадке, затем до поворота в душевую, рядом с камерами, в которых содержались осужденные мирмидонцы. Я свернул за угол и едва не столкнулся с высоким мужчиной в черной сутане.
Нет, не черной. Еще черней.
– Смотри, куда идешь, раб! – брызгая слюной, закричал он, уткнувшись спиной в охранника в странном коричневом мундире с кремовыми эполетами.
Он выпрямился, разглядывая мою простую одежду и прижимая к лицу надушенный платок.
Я благоразумно поклонился ему, выставив вперед правую ногу.
– Простите, ваше преподобие, но я не раб.
Капеллан опустил платок, показав недовольно сморщенный крючковатый нос.
– Нет, полагаю, что не раб, сирра.
В его слегка пришепетывающем, аристократически протяжном голосе слышалось откровенное презрение, от которого у меня сами собой сжались кулаки. Он был почти такого же роста, как я. Сначала я принял его за палатина, недавно возвышенного до этого сословия. Но внимательное изучение подсказало мне, что он все же патриций; его выдавали небольшие хирургические вмешательства, искусственные улучшения, характерные для этой касты.
Нет, даже не патриций. Я стиснул зубы, и по спине у меня пробежал холодок.
Что-то было не так с этим священником. Что-то совсем неправильное. В скудном освещении я разглядел, что один его глаз пронзительно голубой, а другой – черный как смоль. Густые и жирные светлые волосы, зачесанные назад. Плоское лицо с квадратной челюстью, кривой нос, широкие, перекошенные плечи. Высокая кровь, что огнем текла в моих венах, застыла, словно воск. В лице священника, в его позе и осанке проявились с полсотни мелких недостатков, даже больше, чем у знакомых мне сервов или плебеев.
– Уйди с дороги, – сказал он.
Я послушно отступил к стене и сосредоточил внимание на квартете охранников. Их форма была мне совершенно незнакома.
Темно-коричневые мундиры, перетянутые ремнем, высокие черные сапоги. На правом предплечье каждый из них носил нашивку с геральдическим белым конем на коричневом фоне. Я вспомнил слова Когана. Компания «Белый конь».
Свободные наемники. Федераты. Они сопровождали тяжелый цилиндр фуговых яслей, плывущий в нескольких дюймах над полом. Он был пустым, бездействующим, с потухшими контрольными индикаторами. Наемники шли со стороны тюремного отделения. Стоя у стены, я посмотрел туда и прикусил губу.
Решившись, я откашлялся и спросил:
– Простите, мессиры. Вы, случайно, не из компании «Белый конь»?
Эскорт капеллана чуть замедлил шаг. Человек в сутане прошел дальше, но остановился, когда старший из его четырех охранников ответил:
– Да.
– Под командованием Алексея Карелина?
– Пошел вон, ничтожество, – сказал капеллан, и прищуренные глаза на его широком неприятном лице уставились прямо на меня.
– Сэра Алексея Карелина, – поправил молодой солдат, для которого честь командира пересилила приказ нанимателя.
– Прошу прощения.
Я поклонился уже не так церемонно, как мгновением раньше, пользуясь возможностью разглядеть криокапсулу, которая плыла в компенсирующем поле. Она была слишком большой для человека, в цилиндр могла поместиться даже корова. Если Коган сказал правду, то я догадывался, кто находился в этих яслях. Не корова, но и не человек.
– Прошу прощения, я не знал, что он рыцарь.
Я замолчал и облизал губы. Верхняя все еще не зажила после того, как Амарей разбила ее кулаком неделю назад.
– К вам можно наняться? – спросил я.
Это был отвлекающий вопрос, совсем не тот, на какой я хотел бы получить ответ.
Капеллан снова достал платок из рукава и приложил к лицу, его разные глаза внезапно посуровели, когда он направился ко мне. Ах, этот взгляд, исполненный аристократического презрения! Я так часто замечал его у отца. Нет, это больше напоминало блеск в глазах Криспина – возбужденный и угрожающий.
– Ты что, оглох, парень?
Он схватил меня за рубашку и ударил спиной об стену.
Со мной бывало и хуже, гораздо хуже, но я сдержал насмешку над его стараниями. Пусть считает себя хозяином положения.
– Я сказал «пошел вон»! – рявкнул он.
Демонстративно не обращая внимания на то, что священник все еще держит меня, я снова обратился к охранникам:
– Я говорю на восьми языках, на пяти из них – свободно, и имею почти год опыта в боях на Колоссо.
Мне вдруг пришло в голову, что это хороший способ покинуть Эмеш, и очень быстро. Хлыст может наняться вместе со мной, а также Паллино и остальные, если, конечно, захотят. Федераты беспокойно переминались с ноги на ногу, поглядывая на рассвирепевшего священника. Но я решил, что дело важней. Мне нужно было услышать их ответ, а не крики человека из Капеллы.
Все могло получиться, но священник снова толкнул меня в стену. Я ударился затылком о каменный выступ, скривился от боли и на мгновение растерялся, а он тем временем отошел назад, вытирая руки о свою синтетическую черную сутану.
Однако я не ответил ему. Он был жрецом Святой Земной Капеллы, помазанным пеплом самой Прародины. Независимо от происхождения, попытка ударить его стоила бы мне жизни.
– Парализуйте его, – махнул он рукой солдатам.
– Что вы сказали, ваше преподобие? – отозвался один из солдат, переводя взгляд со священника на своего командира и обратно.
– Выстрелите в него из станнера! – крикнул капеллан. – И оставьте здесь!
Я даже не помню, как из кобуры появился станнер и как сам я рухнул на стену.
Что-то ударило меня по лицу, и мои глаза открылись навстречу проклятому свету. Я ничего не видел, кроме этого яркого сияния. В какое-то безумное мгновение мне показалось, что я проснулся в том мерзком клоповнике возле космопорта и сейчас увижу краснолицую старуху и ее хрупкую помощницу, что моя жизнь на Эмеше началась сначала.
– Какого черта ты отключился, momak? – послышался голос пожилой женщины с сильным акцентом.
Она еще раз шлепнула меня по лицу, и свет снова вспыхнул у меня в глазах. Но это была всего лишь лазерная ручка, которой проверяют зрачки после травмы головы. И всего лишь доктор Чанд. Рядом, скрестив руки и опустив подбородок, стоял Хлыст, на лице его отражалось явное беспокойство.
– С ним все в порядке, доктор?
– Священник, – проговорил я, и весь мир пошатнулся, когда я попытался сесть.
Чанд схватила меня за плечи, чтобы удержать, ее ногти глубоко впились в мою кожу.
– Ай! – вскрикнул я. – Отпустите, дьявол вас побери!
– Только если ты не будешь двигаться.
Она убрала руки, нахмурив лоб, так что татуировка расплылась. Рабыня-врач подняла с пола сканер и прижала к моей груди. Меня кольнуло коротким импульсом.
– Проводимость повышенная. Если бы я не верила так в здравый смысл, то сказала бы, что в тебя выстрелили из станнера.
– Но в меня и в самом деле выстрелили! – настаивал я, прислонившись спиной к грубой каменной стене. – Это все из-за священника! Где он?
– Какой еще священник? – одновременно спросили Хлыст и Чанд.
Я описал его внешность, растирая лицо руками. В боку болело, верхняя часть груди все еще оставалась онемевшей. Одежда прилипла к телу. Я провел пальцами по взлохмаченным волосам, отросшим за те месяцы, что прошли с момента моего появления на Колоссо. Тут на меня напал приступ кашля, и Чанд протянула мне бутылку с голубовато-зеленой жидкостью, которую нам всегда подавали в колизее. Я выпил, поморщившись от вкуса дешевого подслащенного напитка. К тому времени, когда я закончил вспоминать происшествие, Хлыст побелел как молоко – точнее говоря, побелел бы, если бы не вечные веснушки. Его тонкое лицо казалось изможденным. Он втянул внутрь щеку, по-прежнему скрестив руки на груди, окрепшей за месяцы боев и тренировок.
Догадавшись о том, что он думает о том же самом, я сказал:
– Если наш приятель Коган не врал, значит к нам в тюремное отделение привезли сьельсина.
– Но зачем?
Чанд закрыла аптечку и щелкнула пальцами, подавая знак Хлысту. Тот не двинулся с места, а просто стоял, опустив голову, с широко раскрытыми потемневшими глазами, внимательно изучая ноготь на большом пальце.
– Надеюсь, что ты ошибаешься.
Прежде чем я успел ответить, Чанд сердито посмотрела на молодого мирмидонца.
– Что толку от всех этих мускулов, парень, если ты не можешь помочь пожилой женщине подняться с пола?
Хлыст пришел в себя и подал ей руку. Клянусь, я слышал, как заскрипели ее кости. Она шумно втянула воздух, опираясь на плечо Хлыста.
– Я бы сказала так: бросьте это дело, парни. Не стоит связываться с этой Капеллой.
Все еще сидя спиной к каменной стене, я посмотрел в коридор, по которому неизвестный мне капеллан и его охранники из «Белого коня» должны были выйти из колизея на улицу к Красному каналу.
– Есть какие-нибудь мысли о том, кто это мог быть?
– Ты сказал, что он горбатый? – спросил Хлыст.