Я взъерошил волосы, чтобы изменить прическу, и, повинуясь внезапному порыву, вытянул шею вперед, имитируя сгорбленную спину капеллана и скрывая лицо Адра с Тевкра. Вы удивитесь, как самые незначительные изменения сбивают с толку даже тех людей, которые считают себя проницательными. Однажды я одурачил императорского ауктора всего лишь при помощи акцента и линз, скрывших лиловый цвет моих глаз.
– Эй ты! – Коренастый плебей с неправильным прикусом, одетый в поварской костюм в белую полоску, выглянул из-за двери в окружении облака пара от кипящего на плите огромного котла и сурово посмотрел на меня. – Подойди сюда, парень!
– Да, мессир? – нахмурился я и изобразил дюрантийский акцент, без труда вызвав в памяти лицо и интонации Чанд.
В общем и целом подобная маскировка не обманула бы императорского ауктора – она не могла обмануть даже ребенка. Но этот мужчина был далеко не таким сообразительным, как большинство детей, и потому только выругался:
– Проклятые внепланетные свиньи! Эй ты! Да, ты! Совсем оглох? Подойди сюда!
Он с яростным видом указал на меня ложкой. Мгновенно поменяв свои планы, я вошел следом за ним на кухню и помог поставить исходящий паром горшок на лоток одной из тележек, которые я и разыскивал. В глубине кухни другие работники под присмотром этого крупного уродливого мужчины торопливо готовили ужин. Я пришел раньше времени, так что потратил оставшиеся минуты, выполняя приказы повара и продолжая старательно изображать горбуна.
Примерно через десять минут из бокового прохода выглянула круглолицая местная женщина:
– Белок разморозился, Стромос.
– Еще не готово, – чуть ли не зарычал на нее повар с уродливым прикусом.
– Это заключенные, приятель. Ты готовишь не для графа.
– К сожалению, – проворчал повар.
Вскоре еду – готовую или нет – разложили по кастрюлям и увезли в коридор.
– Никто больше не ценит хорошую еду, – пробубнил себе под нос Стромос.
Я всем сердцем ему посочувствовал.
Один из служителей толкал к выходу тележку с какой-то лапшой в коричневом соусе, и я схватил его за рукав:
– Давай я отвезу.
– Серьезно? – Он озадаченно посмотрел на меня.
– Да, – улыбнулся я. – У тебя такой усталый вид. А у меня здесь девушка, понимаешь?
– С таким вот разрезом? – Он показал на свой нос, намекая на увечье. – Зачем она тебе?
В его голосе звучало искреннее удивление, как будто он не мог представить, что кому-то по какой-то причине может понадобиться преступница.
– Посмотри на меня. – Я пожал перекошенными плечами, вживаясь в образ горбатого плебея. – И мне не обязательно разглядывать ее лицо, понимаешь?
Я усмехнулся или, скорее, оскалился, а прислужник рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
По правде говоря, я едва не пустился в пляс, когда вышел из кухни и направился следом за вереницей развозчиков по узкому коридору с маленькими круглыми окошками по левую сторону. Зеркальная обшивка потолка скрывала видеокамеры и записывающее оборудование. Наблюдал ли кто-нибудь за нами или нет – это уже другой вопрос. Желание плясать поутихло, когда я задумался над следующим шагом. Я предполагал, что это затянется на месяцы. Мне нужно было только увидеть его, убедиться, что он здесь. Если история Когана правдива – а я готов был держать пари, что бывший наемник не врет, – мне достаточно было только взглянуть.
Как-то раз Гибсон привел меня в учебную комнату старой библиотеки в Обители Дьявола и вызвал из памяти архива голограмму. Словно из ниоткуда в центре пустого темного пространства возникла фигура сьельсина, в сверкающем шелковом одеянии, черно-бело-сапфировых цветов, каждый дюйм которого был покрыт круглыми значками, наезжающими друг на друга и переплетенными между собой. На случай если вы никогда не видели сьельсинов, у каждого из них есть гребень, возвышающийся под углом надо лбом и позади него, как корона. Такой же белый, как их молочно-бледная кожа. Он обрывался сразу за ушными отверстиями, а на затылке росли густые белые волосы.
– У них шесть пальцев! – помнится, сказал я тогда, потянулся к изображению рукой и проткнул его. – Почему они так похожи на нас?
Гибсон нахмурился и долго, внимательно смотрел на меня:
– Что заставило тебя сказать это?
Эволюция или какая-то еще более могущественная сила создала их такими же, как мы. Если не обращать внимания на чисто косметические отличия: острый костяной гребень, клыки и огромные, невыразительные глаза, каждый может это увидеть. Сходство в линиях рук и пальцев, в лицах и во всем строении тела, и волосы, растущие на головах как у нас, так и у них.
В моем юношеском восприятии они были ближе к человеку, чем странные субразумные умандхи. Но эта близость, это подобие каким-то образом делали сьельсинов еще более чуждыми для меня, более экзотическими и притягательными, потому что уже существовал путь к их пониманию. Умандхов я совсем не мог постичь, настолько они были похожи на кораллы или деревья. А понять сьельсинов стремился всем сердцем.
Впоследствии я дорого заплатил за эту ошибку.
Мы расставили подносы в общем зале с низким потолком, развернули металлические боковые столики и застопорили колеса тележек – неужели жители этого примитивного пограничного мира не могли разориться на тележки с компенсирующим полем? Завершив приготовления, мы перешли в боковую комнату по приказу охранников, объяснивших, что так нужно для нашей же безопасности.
Это вышло удачно – меньше всего мне хотелось бы, чтобы Гхен распустил язык в такой неподходящий момент. Потом я притворился, что хочу в туалет и что не понимаю возражений лорариев. Я бурно жестикулировал и кричал по-дюрантийски, вспоминая самые расхожие выражения на гортанном языке этой вассальной республики: «Как пройти в библиотеку? Здравствуйте, меня зовут… Да, да. Как пройти в библиотеку?» И так далее. Эти тупицы не поняли ни слова.
Как и следовало ожидать, меня выпустили. На мгновение я испугался, что один из охранников отправится со мной, и не очень-то вежливо толкнул его в дверь, так что он отскочил назад, схватившись за ушибленный лоб и охая.
– Izvinit, – сказал я по-прежнему по-дюрантийски. – С тобой… все в порядке? Straf?
Охранник с ругательствами отпихнул меня в сторону:
– Все в порядке? Дьявол…
Я рванулся помочь ему, но он прошипел сквозь зубы:
– Нет. Иди. За углом, направо.
Завернув за угол, я выпрямился, расправил плечи и перестал выпячивать подбородок, не нуждаясь больше в маскировке и акценте. Дальше я уже беспрепятственно двинулся по коридору, пытаясь разгадать планировку этого места. Пройдя мимо одиночных туалетных комнат, видимо предназначенных для охранников, я спустился по откидной лестнице. Камеры наверняка уже засекли меня, и я не сомневался, что где-то рядом должны находиться охранники сьельсина, или кого там на самом деле доставили сюда Гиллиам Вас и федераты из «Белого коня». Но я решил, что всегда могу притвориться, будто заблудился. Что со мной могут сделать? Заточить в колизее? «Ребята, так я уже здесь!» И если до этого дойдет, если положение действительно станет отчаянным, я могу надеть кольцо и встретить свою судьбу.
Как я уже говорил, мирмидонцев-заключенных не бросали в каменный мешок и не заковывали в цепи. Их держали не в холодных камерах, а поселили в общих спальнях. На первый взгляд решение не лишать преступников радостей человеческого общения объяснялось добротой тюремщиков. Но в нашей Империи все можно истолковать двояко. Эта же самая открытость делала мирмидонцев-заключенных беззащитными перед любым нападением, насилием и другими издевательствами, какие только в состоянии выдумать человек. И все же тюрьма колизея в Боросево таила в себе еще более холодную и расчетливую жестокость.
Напомню, что Боросево был построен на коралловом атолле, на отмели и в лагуне, где скапливались отходы. Об этом нетрудно забыть, если так долго живешь в бетонной подземной цитадели колизея. Но море всегда остается рядом. По наитию я спустился еще на один пролет лестницы, прекрасно понимая, что нахожусь сейчас значительно ниже отметки прилива, и направился дальше по дуге коридора мимо пустых камер, вход в которые закрывали не герметичные двери, а классические железные решетки. В тяжелом воздухе, как в разгар лета, висел запах нагретых нечистот. И чего-то еще… соли? Морская вода, вот что это было. Морская вода. Что-то мягкое и влажное с плеском ударило в каменную стену справа от меня. Я остановился и прислушался. Мне почудилось, будто бы откуда-то издалека и сверху доносятся гул и шарканье человеческих ног. Толпа собиралась посмотреть ночные гонки на яликах. Запах нечистот усилился, и я с ужасом посмотрел на грязные борозды, прорезанные в бетоне по бокам каждой камеры.
И тут меня осенило.
В потолке каждой камеры были пробиты отверстия, и эти каналы, несомненно, вели в общественные уборные колизея. Заключенных здесь в буквальном смысле поливали дерьмом плебеи и сервы, пришедшие на Колоссо. Я нахмурился, но отвлекся на низкое хриплое мычание и резкий человеческий шепот, доносившиеся из-за поворота в конце коридора. Стиснул зубы и двинулся на звук, стараясь не замечать запаха соли и гниющих фекалий.
Зажав нос, я дошел до того места, где дорога расходилась в разные стороны под прямыми углами. Запах морской воды, к счастью, усилился, приглушая вонь до переносимого уровня. Все клетки стояли пустыми – не устраивали ли в последнее время на арене большую бойню? Я такого не припоминал. Мне казалось, что здесь должно быть больше охранников, но какая в них надобность, если нет других заключенных, кроме того, о котором ходили разные слухи?
Слева доносилось слабое эхо человеческих голосов, приглушенное невесть откуда взявшимся шумом моря.
«Тут что-то не так, – решил я. – Его не должно быть слышно так глубоко под землей».
– Он опять смотрит на меня, – прошипел чей-то грубый голос и добавил уже громче: – Я тебе говорил, чтобы ты на меня не смотрел?
По коридору разнесся лязг металла, бьющегося о металл, прерываемый слабыми всплесками и мычанием, которое я уже слышал раньше.