Я хотел расспросить доктора, но решил оставить это до другого раза, и продолжил разговор, борясь с искушением погнаться за двумя зайцами:
– Калагах? Это те развалины, о которых вы говорили?
К моему удивлению, вместо ученой мне ответила Анаис:
– Вы действительно не знаете?
Я действительно не знал и почувствовал легкую усталость от того характера вопросов без ответов, который начала принимать наша беседа. Но все же придержал язык, помня о том, что одна из этих леди была палатином, а я – в своей нынешней ипостаси мессира Адриана Гибсона – нет.
– Нет, миледи. Боюсь, что не знаю.
Валка задумчиво провела ладонью туда и обратно по переплетению линий на своей руке, а потом обратила ко мне свои неправдоподобно золотые глаза.
– Да, Калагах – это развалины. Э-э…
Она закусила губу и посмотрела на леди Анаис. Но та не высказала никакого недовольства и не попыталась остановить ученую.
– Эти постройки на тысячи лет старше возникшего на их месте норманского поселения.
– Так, значит, это умандхи? – заморгал я от удивления.
Я никогда не слышал, чтобы умандхи строили что-нибудь настолько долговечное. Их жилища на огороженном участке города вдоль берега моря и в островной резервации были сложены из всевозможного мусора. Они собирали фрагменты разбитых морских судов и космических кораблей, обломки разрушенных зданий и вообще все, что могли найти, и складывали из них шалаши. Их деревня у воды – или, точнее, в воде – казалась выброшенным на отмель водоворотом. Оставленная без присмотра, она не продержалась бы и десяти лет, не говоря уже о столетиях.
Доктор Ондерра наморщила нос:
– Это банальный вывод.
Она посмотрела на леди, повисшую у меня на руке, и заговорила понятней:
– Мы не самая древняя раса в космосе, хотя большая часть из них, похоже, никогда не покидала своих родных миров. Они вымирают первыми.
– Как аркостроители с Озимандии? – спросил я, назвав первую вымершую цивилизацию, пришедшую мне в голову.
– Верно, – невольно моргнула Валка, – но развалины Калагаха намного старше. Аркостроители вымерли всего лишь…
– Четыре тысячи триста лет назад, – закончил я за нее, стараясь показать свою осведомленность, и добавил, заметив удивленный взгляд Валки: – Я немного интересовался этим как любитель.
Тавросианка скрестила руки на груди:
– Именно так. Что ж, мессир Гибсон, некоторые из нас зарабатывают этим на жизнь. Впрочем, у меня есть несколько голограмм с раскопок в Калагахе. Если вам действительно интересно, можете заглянуть ко мне.
Я улыбнулся, посчитав, что она стала теплей относиться ко мне… или я к ней.
Но внезапно она вновь выпустила жало:
– Если, конечно, вы не будете слишком заняты убийством людей, – и умчалась прочь, оставив меня позади, вспотевшего и униженного.
Она уже вошла в тень сводчатой колоннады, догоняя умандхов и двух лорариев, когда я наконец обрел способность говорить:
– Приятно было познакомиться, доктор.
Она не оглянулась, а лишь махнула рукой:
– Полагаю, что так.
Я ничего не ответил и остался стоять рядом с позабытой Анаис, вцепившейся в меня. И никак не мог подобрать слово для своего состояния. Чуть позже с террасы донесся отдаленный шум Боросево. Загорелись установленные умандхами лампы. Наконец я нашел точное определение на классическом английском: dumbstruck. Буквально – «лишившийся дара речи, словно от удара». В нашем галстани такого слова не было, а все остальные не подходили.
Глава 47Клетка
Оставим на время Валку и мое растревоженное сердце. Она уже появилась на сцене, но вам придется подождать ее возвращения, как ожидал я. Мне предстоит приближаться к ней точно так же, как и тогда: с настороженным любопытством, как аждарх кружит около матадора. К тому же я не видел ее несколько недель, если не считать тот образ, что оставила она в моем юном сознании. Вместо этого я побывал с Анаис на регате, затем еще на одних боях в колизее, на двух операх, что представляла вживую все та же эвдорская труппа, которая выступала в перерыве на Колоссо. Все остальное время я проводил в обществе детей графа, сопровождая их на уроках и в деловых визитах, и только в таких случаях мне дозволялось покидать замок.
Граф словно бы догадывался, что я хочу сбежать. Не думаю, что он на самом деле знал об этом, но я чувствовал себя обложенным со всех сторон, запертым на замок, подобно Дедалу в подземельях Кносса. И подобно Дедалу, томился во тьме, рисуя все новые и новые образы в своем блокноте. На что я надеялся? Что граф заинтересуется моими способностями и возьмет меня на службу? Что я пленил его силой своего обаяния? Вот как об этом рассказывают: Марло, раб из колизея, напросился на службу к графу и попал в объятия его дочери, но потом его обольстила колдунья из Демархии и обратила к Тьме. Хотел бы я сказать, что так все и было. Хотел бы сказать, что поступил на службу к графу благодаря своему уму.
Но никакое другое утверждение не было бы дальше от истины.
Я очутился здесь, потому что перехитрил сам себя. «Сам подрывник взлетел на воздух»[17], если воспользоваться выражением из классического английского. Я планировал сбежать, купив корабль всеми правдами и неправдами. При этом поссорился с единственным близким другом, но в итоге даже не получил корабль. Я спускался в подземелье, будучи уверен, что не вернусь оттуда. На мгновение позабыл о том, кто я такой, забыл секрет своей крови. Мне было так комфортно в колизее, и я решил, что Адр с Тевкра волен делать все, что ему заблагорассудится.
Впрочем, могло быть еще хуже. Я мог сам оказаться в темнице.
Мне очень хотелось увидеть друзей по Колоссо: Паллино, Элару, Гхена, Сиран и даже Хлыста, если бы он согласился выслушать меня. Но служба безопасности дворца проверяла все мои вызовы и, несомненно, точно так же следила за мной в часы моего одиночества. Любой разговор о покупке корабля могли расценить как попытку сбежать. Я продал свободу за комфорт и хорошую еду, обменял свое будущее на настоящее, пусть даже не по собственной воле. Как и на Делосе, я оказался в хрустальной клетке.
Только на этот раз мне некого было винить, кроме самого себя.
Я не покинул Эмеш. Мои глупость и алчность послужили тому причиной.
Подобно доктору Фаусту, я жаждал знаний – и, подобно доктору Фаусту, эти знания дорого мне обошлись. И обойдутся еще дороже.
Глава 48Триумф
Парад проходил под ложей графа под оглушительные воинственные звуки труб и барабанов, усиленные динамиками дронов, что повисли над головами публики. Я стоял в дальнем углу ложи, потягивая из бокала красное кандаренское вино под тенью полосатого навеса, и наблюдал за тем, как граф и его супруг приветливо машут руками. Анаис была вместе с ними. Молодой лорд Дориан, в честь дня рождения которого и устраивалось празднество, ехал на колеснице во главе колонны в полном боевом доспехе, покрытом золотой и зеленой глазурью, в заколотом на плече белом плаще, держа в руке сверкающий меч из высшей материи.
Я почти не видел его.
Вместо него я видел Криспина, моего брата, в черно-красном доспехе гордо шествующего по колизею Мейдуа, в то время как отец и мать – разве она вообще была там? – следили за ним из той же ложи, где стояли Балиан и Лютор. Вместо Тора Владимира и канцлера Огир я видел сэра Феликса и Тора Алкуина. Вместо поджарой дамы Камиллы, с ее жестким взглядом, я видел Робана, когда-то спасшего мне жизнь. Только присутствие Земной Капеллы осталось неизменным: две фигуры в призрачно-черных, темней самого космоса, ризах с переливающейся белой отделкой. И действительно, если бы не уродство капеллана Гиллиама, он сам и его высокая крючконосая начальница, великий приор Эмеша, вполне могли бы сойти за Северна и старуху Эусебию.
Эта женщина – Лигейя Вас – была естественной матерью Гиллиама, но со временем стала выглядеть совсем неестественно. Я старался не обращать внимания на ее высохшее лицо, на длинную серебристо-белую косу, словно шарф обвивающую плечи, на узловатые пальцы, покоящиеся на трости. Я пытался, но так и не смог разглядеть в ней женщину-палатина, которая по своей воле выносила и родила ребенка. С другой стороны, кто смог бы увидеть жизнь в этом высохшем лице? Уж точно ни один молодой человек.
Ни один молодой человек не увидит в старости ничего, кроме разрушений, причиненных Временем.
Над процессией затрещали фейерверки, выпущенные гоплитами в парадных доспехах. Они раскрасили сумерки ярко-зелеными, мягко-золотистыми и алыми падающими звездами. Каждая цветовая волна сопровождалась мощным толчком, сотрясавшим барабанные перепонки. Звуки взрывов тонули в криках толпы и грохоте музыки, так что их легче было ощутить, чем услышать.
«Сфинксы Боросево» – гладиаторы, в боях с которыми я провел два года, – стояли на повозке позади Дориана, снаряженные для предстоящей схватки. За ними на таких же колесницах ехали главы домов, принесших вассальную клятву графу Матаро: Меллуанов, Кваров и Веиси, а также рыцарь-трибун по имени Смайт, представлявшая вместе со своими офицерами Имперские легионы. За повозками следовал отряд гоплитов в цветах дома Матаро, а за ними маршировала целая центурия имперских легионеров в безликих шлемах кремового оттенка, окруженная двойной шеренгой музыкантов и мортирами для фейерверка.
Осушив бокал, я оставил его на каменных перилах и пробился в поисках удобного места для обзора сквозь толпу придворных, кивнув на ходу леди Веиси. Говорили, что после постановочных поединков Дориана с гладиаторами состоится групповая схватка. Дориан должен победить, но так, чтобы никто не усомнился, что это был честный бой. Но перед всем этим появятся катары со сьельсином, извлеченным из темницы лишь затем, чтобы принять смерть во время торжественного жертвоприношения. Я не беспокоился за юного нобиля. Он был вполне порядочным человеком, но таким же скучным и бесцветным, как его сестра, правда, без малейшего намека на ее коварство.