– Трюк с разрезанием состоит в том, чтобы атаковать руку противника, только нужно действовать очень быстро, – продолжил я рассказ о поединке с гладиатриссой Амарей из Миры; она посетила дворец две недели назад, и Дориан все еще был поглощен мыслями о ней. – Особенно если вы вооружены коротким мечом.
Я с удовлетворением отложил карандаш и перевернул блокнот, показывая портрет молодого лорда в гладиаторском доспехе устаревшей модели наподобие тех, что носили мирмидонцы, без высокотехнологичной защиты, которой пользовались Амарей и ее товарищи.
Сын графа оценивающе изучил портрет и спросил об истоках моего таланта:
– Pou imparato iqad… rusimatre?
– Rusimiri, – поправил я и пожал плечами. – Мне всегда нравилось рисовать. С самого детства.
Я снова взял карандаш и посмотрел туда, где сидела Анаис в симуляторных очках, передающих те или иные фантазии прямо на сетчатку глаз и в уши.
– Мой отец не одобрял такие забавы, – продолжил я, показав на нее рукой. – Он говорил, что это неправедное занятие, поэтому я и занялся рисованием. Мой схоласт поддержал меня, заявив, что это классическое хобби. Достойное занятие.
По-джаддиански слово «muhjin» – «занятие» – означало еще и талант, поэтому мои объяснения можно было посчитать тонким хвастовством. Но эта тонкость ускользнула от Дориана.
– У вас очень хорошо получается! Вы должны подумать о работе придворного портретиста. Анаис, иди посмотри!
Девушка не спешила откликаться, и брат взял с тарелки вишенку и запустил в нее. Анаис вскрикнула и подняла очки.
– Адриан меня нарисовал! – гордо объявил он.
Его сестра поднялась с ленивой медлительностью, раздражение на ее прелестном лице сменилось удивлением и восторгом.
– Ах, это просто великолепно!
Она сверкнула геометрически безупречными зубами и склонилась над столом, вознаграждая наблюдателя картиной, открывающейся под верхним краем ее блузки. Покраснев, я отвел взгляд, а Анаис уселась в кресло рядом с братом.
– Не могли бы вы теперь нарисовать меня?
– Мы должны говорить по-джаддиански, миледи, – ехидно напомнил я и вставил карандаш в дешевую пластиковую точилку, выданную мне охраной графских детей взамен отобранного перочинного ножа.
Анаис надула губы и сложила руки чуть ниже груди.
– Ах да, правильно. – Она покачалась на задних ножках кресла. – Мне показалось, вы говорили о Колоссо.
– Говорили! – воскликнул Дориан и постучал пальцами по блокноту, размазав мягкие карандашные штрихи. – Поэтому он и нарисовал меня мирмидонцем.
Он повторил сестре мой рассказ о поединке с Амарей из Миры, в котором я обездвижил ее костюм, постепенно выводя его из строя мелкими разрезами.
Когда Дориан закончил, Анаис одобрительно захлопала и спросила:
– Вы не собираетесь вернуться?
– Alla… Колоссо? – перепросил я.
«На Колоссо?»
Я не знал, как называется по-джаддиански Колоссо и есть ли у них вообще такое слово.
– Да! – просияла Анаис. – Вы могли бы вернуться туда гладиатором! Это совершенно безопасно!
– Ни в коем случае!
Я вцепился в подлокотники кресла, чтобы не вскочить. Несправедливые обвинения Валки опять зазвучали в моей голове: «Скажите, мессир Гибсон, вам нравится убивать рабов для развлечения своих хозяев?» Я отвел взгляд вниз и в сторону:
– У меня много друзей среди мирмидонцев, ваша милость.
Лицо Дориана разочарованно вытянулось, а Анаис сказала:
– Что ж, долго это, конечно, не продлится…
Она не сразу поняла смысл своих же слов, и когда до нее все-таки дошло, ее смуглое лицо слегка позеленело.
– Простите, – пробормотала она, опустив глаза.
Палатин Адриан Марло почувствовал бы себя оскорбленным. Адриан Гибсон не мог позволить себе такую роскошь.
– Благодарю вас, миледи, за то, что вы понимаете мое положение.
Строго говоря, я не мог даже признать, что мне нанесено оскорбление. Она сама словно бы испугалась собственных извинений.
– Простите, ваша милость. Мнение доктора Ондерры об играх несколько… повлияло на меня.
– Доктора Ондерры, – повторила Анаис. – Стоит ли говорить об этой тавросианке? Она скоро уедет.
Я внутренне напрягся и перевернул лист блокнота, чтобы скрыть свое состояние. Скоро уедет? Конечно же, в Калагах. Исключительно мощные эмешские приливы прекратятся, и тогда из глубин моря появятся залы и пещеры развалин. Валка приехала в город только для того, чтобы поработать с умандхами, с пользой потратить период межсезонья. Как только можно будет продолжить дело всей ее жизни, она снова отправится туда.
В мои раздумья ворвался голос Дориана:
– Ее мнение об играх? У них в Демархии совсем не сражаются?
Мои губы дернулись, и я с трудом сдержал недовольство – точного ответа на этот вопрос у меня не было. Я не сомневался, что у них существуют какие-то состязания, но понятия не имел, в какой форме они проводятся.
– Просто не думаю, что у них есть настоящие Колоссо, ваша милость. Может быть, лучше спросить об этом у доктора?
– Они слишком заняты тем, что поклоняются своим машинам, – усмехнулась Анаис, перегнулась через стол и опустила подбородок на руки.
Какое-то время я изучал ее лицо, держа наготове заново отточенный карандаш. Затем принялся за работу.
– На Тавросе не поклоняются машинам.
– Все равно они еретики. – Девушка покачала головой, по-прежнему лежавшей на руках.
Я начал прорисовывать контуры ее лица.
– Не понимаю, как отец ее терпит, – добавила она.
Я скривил губы, припомнив, с какой очевидной дружелюбностью она представляла мне доктора. В наивном недоумении я задумался над этой переменой, не понимая своей роли в ней.
– Ты же знаешь, сестра, что ее экспедицию спонсирует сэр Эломас Редгрейв. Калагах – это всего лишь старые катакомбы. Почему бы не позволить внепланетнице покопаться там? Чем это может нам навредить?
– Просто она мне не нравится. Гиллиам говорит, что она ведьма и отдала себя во власть машинам, – Анаис вздрогнула, – что она уже больше не человек.
Сын графа почесал иссиня-черные волосы. От лорда Лютора ему достались высокие скулы и словно бы прищуренные глаза, хотя они каким-то образом создавали впечатление искренности, а вовсе не недоверия. Казалось, он постоянно чему-то удивляется.
– Гиллиам – священник. Он и должен так говорить. Готов согласиться, что жители Демархии странные, но в докторе нет ничего нечеловеческого. Если честно, я считаю, что она просто великолепна. Вы согласны, Адриан?
Моя рука дрогнула, и я чуть не выронил карандаш.
– Что? – Я посмотрел ему прямо в глаза. – О да.
Я не стал добавлять, что за последнюю неделю провел пару вечеров в ее обществе, обсуждая умандхов и необычные места, которые она посетила.
– Она блестящий ксенолог. Вы знаете, что она была на Иудекке и видела гробницу Симеона Красного в Атхтен-Варе?
– Правда? – Дориан приподнял ухоженные брови, широко раскрыв темные глаза. – Это невероятно!
Анаис со вздохом села и взяла свои очки:
– Не знаю, что вы в ней нашли. Внепланетники вроде нее…
Я усмехнулся и сказал с некоторым холодком:
– С позволения вашей милости, я тоже внепланетник.
У девушки хватило такта промолчать, но тут вмешался Дориан. Он склонился над столом, повторяя движение сестры:
– Скажите, я могу забрать портрет, который вы нарисовали?
Невольно я крепче сжал карандаш. Меньше всего мне хотелось вырывать листы из своего блокнота. Он был само совершенство. И все же я не мог отказать сыну лорда.
– Конечно, ваша милость.
С бессмысленной аккуратностью я оторвал плотный белый лист и подтолкнул его через стол молодому лорду. Чувствовал я себя при этом так, будто сам себе ломал кости.
– Как вы думаете, отец разрешит мне драться на Колоссо? В роли гладиатора.
Я взглянул на него поверх начатого портрета Анаис:
– Может быть. Мой отец разрешил сражаться моему брату.
Дориан мгновенно воодушевился:
– После моей эфебии я чувствую, что должен это сделать. Он не доверил мне убить сьельсина.
Я нахмурился, набрасывая контуры волос Анаис:
– Насколько я понимаю, отрубить голову не так-то просто. Понимаете, Белый меч сделан не из высшей материи. Уверен, что ваш отец просто хотел, чтобы все было сделано должным образом.
– И в любом случае эту церемонию проводила Капелла. – Анаис снова поднялась. – Старая Лигейя любит, когда все делается должным образом.
Она отвернулась, оттолкнувшись от стола, а затем снова повернулась ко мне с врожденной грацией:
– Вы должны научить нас!
Эта мысль никак не вытекала из предшествующего разговора, и я в замешательстве прищурился, глядя на нее:
– Во имя священной Земли, о чем это вы?
С многозначительным видом я положил карандаш под испорченный переплет моего блокнота.
Анаис показала на себя и своего брата:
– Научить нас драться на мечах. Вы были мирмидонцем. Отличным мирмидонцем. Я видела записи с вами.
– Разве у вас нет учителя фехтования?
– Есть, но не очень хороший – всего лишь старый сэр Престон Рау. Отвратительный человек. Вы в сто раз лучше! Дориан, скажи ему, что он лучше.
Анаис просительно посмотрела на брата и похлопала его по предплечью, застав врасплох. Молодой лорд взял вишню с охлажденного блюда на столе, сунул ягоду за щеку и сказал:
– Это может быть забавно. Почему бы не попробовать?
Я замешкался с ответом, и Анаис опередила меня:
– Мы не будем драться по-настоящему. Только учиться.
Она посмотрела на свои руки, потом со смущенным видом взглянула на меня из-под завитков темных волос. Я мысленно вздохнул, понимая, что меня переиграли.
– Но почему мы должны тренироваться во дворе? – простонал Дориан, когда я обезоружил его в двенадцатый раз.
Он отмахнулся от ликтора, пытавшегося помочь ему подняться, тоже в двенадцатый раз. Смуглый мужчина свирепо посмотрел на меня, негодуя, что я так жестоко обошелся с его подопечным.
Скользнув босыми ногами по коротко постриженной траве, я постучал пластиковым учебным мечом себе по плечу. Мы отказались от защитных поясов ради большей свободы общения. Этот шаг взволновал моих учеников почти так же, как их тревожила собственная безопасность. Я объяснил играющему желваками сержанту-охраннику, что вряд ли смог бы убить Анаис и Дориана при свете дня, на глазах у целой декурии дворцовых пельтастов, и тот наконец смилостивился.