Морган утолил голод еще одной ненасыщающей трапезой из листьев и лепестков и одним особенно безвкусным жевательным корнем, который нашла для него Танахайа; к полудню, после того как они шли уже много часов, голодный Морган принялся размышлять о том, что подадут на стол у лорда Имано. Угостит ли он их медом, сыром или другими вкусностями, о которых он мечтал? И вообще, едят ли ситхи мясо? Он насладился коротким сном наяву об Имано (он представал золотокожей версией собственного деда), который протянул ему массивное оленье бедро и сказал: «Я знаю, что нравится вам, смертным. Иди и ешь! Наслаждайся!»
Чудесное видение рассыпалось в прах, когда Танахайа сказала:
– Интересно, сохранил ли мой старый учитель свою прежнюю ловкость и способен ли он собирать дикие яблоки. Я очень на это надеюсь – я бы не хотела провести еще одну ночь с пустым желудком.
После ее слов Морган погрузился в мрачное настроение – если ее наставник ничего не ест, кроме яблок, каковы шансы получить у него вино? Вот почему он не заметил, как Танахайа остановилась, чтобы взглянуть на небольшое дерево, росшее возле горной тропы, по которой они поднимались. И вдруг она негромко ритмично запела, и от удивления Морган застыл на месте.
“Ya no-i mamo, ya Mezumiiru shu,
So’e no shunya dao,
dao Isiki sen’sa kahiya yin-te.
Kahiyayin-te!”
– Мы добрались до подножия Цветущих холмов, – с улыбкой добавила она, когда увидела выражение его лица.
– А о чем твоя песня?
– О, это старая история зида’я, про Межамиру, ее мужа и приданое – луну. Взгляни, и ты все поймешь. Это первое из лунных деревьев Имано!
Морган смотрел на дерево, которое показалось ему самым обычным, серебристо-серая кора, изогнутые ветви, редкие листья.
– Но почему лунные деревья?
– Ты найдешь ответ, когда мы на него заберемся, – ответила Танахайа. – Давай поторопимся, чтобы добраться до дома до заката.
Морган почувствовал облегчение при мысли о конце путешествия, но, когда они добрались до более высокой части горы, он с удивлением увидел точно такое же дерево с такими же торчавшими во все стороны ветвями, росшее возле тропы. Он остановился в смущении, на мгновение ему показалось, что они ходят кругами, но Танахайа рассмеялась.
– Это не то же самое дерево, – сказала она, – хотя они очень похожи. Каждое дерево – это другое зеркало, как и в тех случаях, когда мы видим другое лицо каждое утро в собственном зеркале, хотя, на самом деле, оно одно и то же.
Должно быть, Морган посмотрел на нее совершенно ошалевшим взглядом, поэтому Танахайа сказала уже серьезно.
– Я объясню позднее, – продолжала она. – А сейчас, думаю, тебе нужно поесть и отдохнуть. Смотри на деревья, мимо которых мы будем проходить, и ты поймешь, что я имею в виду. Каждое немного отличается от предыдущего, но, вне всякого сомнения, остается тем же, как сама луна меняется, оставаясь собой.
Танахайа была права, по крайней мере, в одном – сейчас Морган хотел только одного: перестать идти. Когда они прошли мимо третьего такого же дерева, он изо всех сил постарался увидеть какие-то различия, но все они казались ему совершенно такими же, как предыдущее лунное дерево, или как одна муха похожа на другую.
– Как жаль, что мы пришли сюда именно сейчас, – благоговейно сказала Танахайа. – Здесь всегда красиво, но во время весенних лун Цветущие холмы покрывают самые разные цветы, некоторые даже не имеют имени, потому что в других местах их попросту нет. Кажется, будто они пытаются превзойти друг друга, и каждый выкрикивает свой оттенок изо всех сил: «Голубой, голубой, словно лед Наккиги! Красный, точно умирающая звезда! Желтый, как корзиночки на ножках для сбора пыльцы у пчелы!..»
Внезапно Танахайа остановилась. Морган подумал, что она собирается снова запеть, но выражение ее лица сказало ему, что сейчас ей не до музыки. Танахайа устремилась вверх по склону быстрыми, решительными шагами, и Моргану пришлось приложить немало усилий, чтобы от нее не отстать.
И что на нее нашло? Плохие воспоминания? Однако она так хотела сюда вернуться.
Когда Морган, наконец, ее догнал, она безмолвно стояла возле обрубка дерева, сырого и бледного. Рядом валялись разбросанные ветки, но сам ствол отсутствовал, и Морган увидел на лице Танахайи нечто, похожее на страх.
– Что это? – спросил он, чувствуя, как сердце сильнее забилось у него в груди. – Что не так?
– Я не знаю. Может быть, все. Лорд Имано никогда не стал бы рубить лунное дерево на дрова, а если это сделал бы кто-то другой, посадил бы новое.
– Я все равно не понимаю, – признался Морган.
– Как и я, но я чувствую, что-то здесь не так. Оставайся здесь и постарайся не издавать ни единого звука, пока я не вернусь. – Танахайа сошла с тропы и бесшумно шагнула в траву, а потом заскользила по склону, словно тень.
Уже через несколько мгновений она скрылась из вида, оставив Моргана одиноко стоять на тропе в сгущавшихся сумерках. Внезапно поросший лесом склон холма превратился в место, где его могли поджидать дюжины врагов. Раздался одинокий крик дрозда, и этот звук показался Моргану таким печальным, что он тут же зашагал вверх по тропе, несмотря на предупреждение Танахайи.
Теперь в просветах между деревьями он увидел, что вершина холма выглядит как-то странно. Она уходила вверх чистым известняковым клином, точно гордый нос корабля, хотя белый камень пересекала широкая черная вертикальная полоса. Морган подумал, что, возможно, там находится вход, а дом Имано представляет собой увеличенную версию расселины, где нашли приют Морган и маленькая РиРи, дворцовая резиденция, построенная в пещере. Одно не вызывало сомнений: с какой бы гордостью Имано ни относился к своим садам, их было трудно или даже невозможно увидеть, пока ты не оказывался прямо перед ними, поскольку они составляли единое целое с лесом.
Но когда Морган сделал последний поворот, все мысли исчезли у него из головы, как летучие мыши после восхода солнца. Танахайа стояла на коленях возле тропы, чуть ниже вершины холма, и ее поза была такой безжизненной и одновременно горестной, что ему вдруг показалось, будто она получила серьезное ранение. Морган поспешил к ней по тропе и увидел, что она смотрит на груду грязного, истрепанного ветром тряпья.
– Это Гайали, – сказала она, не поворачивая головы. – Он стал учеником Имано перед тем, как я ушла.
Сначала Морган не понял, что имела в виду Танахайа, но потом увидел, что из тряпья торчит рука, и у него сжался желудок.
– Что… что здесь произошло?
– Ужасные вещи. – Она переместила часть тряпок, пока не открылось то, что когда-то было лицом. – Вот, смотри. Они перерезали ему горло.
Морган отшатнулся от лишенного глаз ужаса.
– Но я не понимаю – кто? Норны?
– Да, хикеда’я, проклятые хикеда’я. – Танахайа поднялась на ноги, но из ее движений исчезла былая грация. – Смотри. – Она указала в сторону вершины. – Смотри!
Чуть ниже верхней части пика, где между двумя невысокими кипарисами заканчивалась тропа, в обнажение пород известняка были врезаны дверной проем с деревянной дверью и окно со ставнями. Перекосившаяся, сильно обожженная дверь была распахнута и едва держалась на нижних петлях. А за ней виднелась широкая черная полоса, которую Морган заметил снизу, уходившая по известняковой стене почти до самого верха, оставленная пожаром, бушевавшим внутри пещеры.
Танахайа прошла мимо него и наклонилась, чтобы заглянуть внутрь пещеры. Когда она повернулась обратно, на ее лице с высокими скулами застыла такая холодная ненависть, что Танахайа показалась Моргану страшнее того, что тут произошло.
– Они сложили в одну груду посреди комнаты его книги и свитки и сожгли их, – сказала она жутким безжизненным голосом. – Все уничтожено. Сто Великих лет разума – даже дважды по сто! – и все исчезло за один час.
– А… твой мастер?.. – Он не закончил мысль.
– Я не видела его внутри, хотя там многое сгорело, и наверняка мы сможем сказать только после того, как появится утренний свет. Быть может, ему удалось спастись. – Однако по ее голосу и позе Морган знал, что Танахайа в это не верит.
Морган понял, что он видит переполненную яростью ситхи, и внутри у него снова все сжалось.
– Почему? – неожиданно спросила Танахайа. – Зачем совершать такое, если только тебя не переполняет ненависть к знанию? Неужели обитатели Наккиги перестали ценить чистое знание – даже те вещи, что мы познали вместе в Саду? – Больше она ничего не сказала и стала спускаться вниз по склону, пробираясь между деревьями, кустарником и рядами камней, которые выглядели слишком естественными, чтобы быть украшением, и слишком искусственными, чтобы быть естественными. Теперь Моргану еще меньше хотелось оставаться в одиночестве, поэтому он поспешил за ней.
Но это оказалось совсем непросто – Танахайа ускорила шаг, словно услышала недоступный Моргану призыв. Ему казалось, будто она парит над плотной растительностью, точно бесплотный призрак. Морган был менее ловким или не таким удачливым, каждая ветка и шип пытались его схватить, каждый корень цеплялся за лодыжки, словно голодная кошка. Наконец он оказался на небольшой поляне перед сожженным домом Имано и снова увидел стоявшую на коленях Танахайю. На сей раз он догадался, что означает темная груда запыленной одежды на земле. Подойдя ближе, Морган увидел одинокую черную стрелу, торчавшую, словно обожженный тростник, из останков.
– Это он, – сказала Танахайа, и ее голос был подобен корке льда, скрывающей глубокие темные воды. – Они убили моего учителя и оставили его здесь без чести. Хикеда’я убили лорда Имано.
Почти час Танахайа оставалась на коленях – молча молилась или просто хотела почтить память своего наставника. Морган не знал, что ему делать, к тому же он опасался, что убийцы двух ситхи все еще где-то рядом, поэтому не отходил от Танахайи, и страх вел в нем диковинную битву со скукой. Какая-то малая эгоистичная часть Моргана переживала из-за отсутствия еды, но он понимал, что эти смерти много значат не только для Танахайи, но и для безопасности всех.