Однако все мысли Пасеваллеса сейчас занимал Тиамак. Если бы маленького человечка не связывали такие близкие отношения с королем, его давно можно было убрать, впрочем, существовало слишком много препятствий, не последним из которых являлась осторожность вранна. Пасеваллес подумал, не станет ли леди Телия более простой целью, но не смог убедить себя, что ее смерть принесет больше пользы, чем вреда. Овдовевшему Тиамаку будет совсем нечего терять, и он приложит еще больше усилий, чтобы отыскать предателя, в существовании которого уже почти не сомневался.
Пасеваллес даже рассматривал вариант просто отправиться к ним в спальню однажды ночью и убрать обоих с игровой доски раз и навсегда, но он знал, что в нем говорит разочарование. Он не для того зашел так далеко, чтобы потерпеть поражение из-за очевидных ошибок. Два десятилетия он потратил на то, чтобы стать незаменимым и полностью заслужить доверие короля и королевы.
Пока он шел к своим покоям, Пасеваллес на лестничной площадке натолкнулся на молодую горничную. Рядом с ней стояла большая корзина с бельем, и она опиралась руками в колени, переводя дыхание. Увидев Пасеваллеса, она покраснела еще сильнее, выпрямилась и сделала неуклюжий реверанс.
– О, милорд! Простите меня!
– Тебе нехорошо, дорогая?
– Нет. Просто корзинка очень тяжелая. Я остановилась, чтобы немного отдохнуть. – Она схватилась за ручки и начала поднимать корзину.
– Остановись, юная леди, ты себе навредишь. – Он немного помедлил, раздумывая. Все, кто проходили мимо него по лестнице, уже давно исчезли из виду, поблизости никого не осталось. – Я могу предложить тебе сделку. Но сначала скажи, как тебя зовут?
– Табата, милорд, рада вам помочь, – сказала она и сделала еще один реверанс, на этот раз более уверенно.
Ее лицо было круглым, но хорошеньким под краской румянца.
– Ну, Табата, вот мое предложение. Мне нужна твоя помощь для того, чтобы кое-что сделать наверху. И, если ты мне поможешь, я отнесу твою тяжелую корзинку, куда тебе требуется.
– Нет, милорд, я не могу вам позволить!
– Конечно можешь. Услуга за услугу – это честно, не так ли?
Она посмотрела на него с некоторой опаской.
– Но какая помощь может вам потребоваться от такой, как я?
– Ничего сложного, моя дорогая. Возможно, это даже покажется тебе приятным разнообразием в твоей обычной работе – ты ведь много работаешь, верно?
– О, да, хотя мне не следует так говорить. Старшая горничная иногда дает нам очень много работы, в особенности когда погода становится такой жаркой, как сейчас. – Она убрала локон с влажного лба.
– Тогда оставь белье здесь и пойдем со мной. Нет, сначала я должен быстро кое-что сделать. Отправляйся на верхний этаж и жди меня там. Давай, дитя, поторопись. Я занятой человек и не могу тратить на разговоры целый день.
Табата выглядела смущенной, но пошла вверх по лестнице. Пасеваллес подождал, когда она окажется на следующем этаже, наклонился, взял корзину и понес ее вниз. Он оставил ее на первом этаже рядом с дверью, выходящей в сад, и поднялся наверх. Как Пасеваллес и рассчитывал, его мысли пришли в порядок, ярость почти исчезла, и к нему вернулось спокойствие. Иногда такое случалось. Невозможно добиться серьезных результатов, если иногда не расслабляться.
Она ждала его в коридоре верхнего этажа, озираясь по сторонам так, словно никогда здесь не бывала.
– Кто-нибудь поднимался сюда? – небрежно спросил он, словно его не особенно интересовал ответ.
– Нет, милорд, только вы.
Пасеваллес зажег факел, который принес с собой, от канделябра на стене.
– Я хочу показать тебе комнату в конце коридора. Там ужасно пыльно, и никто не знает, как много слуг привезет с собой графиня Иссола из Пердруина, поэтому нам нужно подготовиться. – Он пропустил горничную вперед, вошел вслед за ней и закрыл за собой дверь.
Несмотря на то что Табата была горничной, ее немного удивило, что ее попросили исполнить работу горничной, но она постаралась сделать вид, что полна энтузиазма.
– Здесь не так уж плохо, милорд. Я все сделаю за час.
– Сначала я хочу показать тебе кое-что еще – ты уже бывала здесь раньше?
– Один или два раза убирала, когда только начала работать в замке.
– Ну, могу спорить, что этого ты не видела. – Он подошел к потайной двери за камином, снял канделябр и толкнул ее вперед. Дверь распахнулась почти бесшумно, но за ней была лишь темнота. Он повернулся к девушке и увидел, что она разинула от удивления рот и широко раскрыла глаза, румянец моментально исчез, и она сильно побледнела.
– Клянусь нашей Леди, что это такое? – спросила она.
– Зайди и увидишь. – Однако девушка не шевелилась, и Пасеваллес направился к ней, продолжая улыбаться. – Это действительно очень интересно, Табата. Ты никогда не догадаешься, что находится в конце прохода.
– Нет, я не могу это сделать, милорд, – в таких местах мне становится ужасно страшно. Я просто не могу.
– О, да, моя дорогая. – Теперь его мысли полностью прояснились, стали прозрачными, как воздух, чистыми, точно лед. Он видел все – представлял ясно и четко, его план открылся ему, точно прозрачный сияющий дворец. – Да, ты можешь. – Пасеваллес схватил ее за руку, зажал рот ладонью и потащил в сторону нетерпеливо ждущей темноты.
Глава 39Дом голосов
– Мне знаком этот участок реки, – сказала Танахайа. – Мы уже почти добрались до первых ворот. – Она впервые за несколько часов заговорила с Морганом.
Он тоже молчал. Морган все еще испытывал стыд из-за прошлой ночи, и всякий раз, когда открывал рот, чтобы что-то сказать, воспоминания о собственной глупости не давали ему говорить.
– Ворота? – спросил он через несколько мгновений. – На реке?
– В некотором смысле. – Казалось, она была полна решимости держаться так, словно он ничего не сделал, но из-за этого Моргану становилось только хуже, как будто он был ребенком или животным, не знавшим, как себя вести. – На самом деле, ворота являются мостами через Т’си Сайасей – когда-то вдоль обоих берегов шли дороги, но те, кто приплывали в Да’ай Чикизу по реке, называли их воротами. Первые, которые мы увидим, называют Ворота Журавлей.
Морган смотрел, как мимо скользят деревья, росшие по обоим берегам. Когда время приблизилось к полудню, свет уже начал добираться между стволами до самой земли, и казалось, будто они плывут через огромную церковь с колоннами, но без стен. Если не считать энергичного плеска воды, Морган слышал лишь пение птиц и ругань белок, и это было хорошо. Он не мог придумать слов, которые следовало произнести, и не знал, что могла сказать Танахайа, чтобы он не чувствовал себя таким глупцом.
По положению солнца Морган определил, что после полудня прошел приблизительно час, когда они наконец добрались до узкого изогнутого моста из полупрозрачного камня, оплетенного плющом и ветвями более сильных растений. Резьба на камнях стала почти неразличимой из-за времени и погоды. Большая каменная птица слепо смотрела на них с самой высокой точки пролета моста. Ситхи могли называть его Воротами Журавля, но длинный клюв птицы и распростертые крылья давно стерлись, и Морган подумал, что теперь она стала больше похожа на кусок глины, ждущий, чтобы руки гончара слепили из нее что-нибудь более изящное.
Они проплыли еще под несколькими каменными мостами, и все они отличались один от другого. Танахайа последовательно произносила их названия: Черепаха, Петух, Волк, Ворон и Олень, хотя Мост Оленей превратился лишь в груду обломков на обоих берегах, а Мост Волков лишился такого количества камней, что не приходилось сомневаться: очень скоро он отправится в реку, вслед за Мостом Оленей.
Морган потерял счет воротам, под которыми проплыла их лодка, когда они оказались возле моста, коричневые камни которого, скрепленные синими швами, выглядели прочнее остальных. Резные детали почти не пострадали от воды и ветра: маленький острый клюв высеченной из камня птицы, сидящей на мосту, открыт в песне, края четко очерчены, Морган даже сумел разглядеть круглые глаза.
Он повернулся к Танахайе, чтобы спросить, почему эти ворота выглядят новее, чем остальные, но так и не открыл рта, когда увидел ее полуприкрытые глаза – казалось, она спит или мечтает. Внезапно Танахайа запела странную навязчивую мелодию, слова, недоступные его пониманию, раз за разом повторялись, лишь с небольшими вариациями.
Затем, так же неожиданно, Танахайа смолкла и направила маленькую лодку в сторону потрескавшегося каменного причала, расположенного за излучиной реки.
– Мы оставим лодку здесь, – сказала она. – Будь осторожен. Пирс очень старый, как и все мосты. Ступай очень медленно, переноси вес с одной ноги на другую только после того, как убедишься в надежности опоры.
– Песня, которую ты пела, – сказал Морган после того, как выбрался на каменный пирс, а потом на берег, заросший папоротником и дикой земляникой. – О чем она?
– Это песня о Дженджияне Соловье – ворота заставили меня ее вспомнить. Друкхи, сына королевы Утук’ку, убили смертные. Его жена, Ненаис’у, была дочерью Дженджияны, и Дженджияна скорбит о потере своего ребенка не меньше, чем Утук’ку горевала о своем, но без гнева. Дженджияна долго жила в Тумет’ай на севере, пока лед и снег не похоронили город и зида’я его не покинули. Но с тех пор она всегда надевала теплое платье, которое носила в том холодном месте, как если бы время остановилось для нее, когда умерла ее дочь. Вот как звучит песня на твоем языке:
Одетое в волны,
Скорбное белое облако,
Нежное, без дождя,
Но оно все еще плачет.
Скорбное белое облако,
Унесенное ветром,
Унесенное печалью,
Где ты сейчас скитаешься?
Она расставила пальцы так, что большие касались друг друга.
– Это лишь малая часть длинной песни. Я не смогу спеть ее на твоем языке, это моя вина, а не твоя. Теперь следуй за мной. Ты увидишь нечто потрясающее.