Этан невольно покачал головой.
– Боюсь, я вас не понимаю, леди Файера. Что вы сказали Джошуа?
– Ты меня слушаешь, монах, или ты беспросветно глуп? – На мгновение, во время вспышки гнева, Этан увидел гордую аристократку, какой она была прежде, наполненную собственной значимостью и болью. – Неужели ты ничего не понимаешь в мужчинах и женщинах? Я сказала Джошуа правду и тем самым прокляла себя. Я открыла ему, что люблю его. – И, пока она сражалась с охватившей ее скорбью, лицо Файеры превратилось в маску глубочайшего страдания. Этан не знал, что сказать. Когда Файера заговорила снова, ее голос стал хриплым. – Всего несколькими словами я уничтожила счастье своей жизни. – Она допила содержимое чашки одним большим глотком и налила себе еще вина так поспешно, что половина выплеснулась на землю рядом с бревном. – Что ему оставалось делать – он мог лишь от меня отвернуться.
После долгой паузы Этан решился задать новый вопрос:
– Что сказал Джошуа, когда вы признались ему в своих чувствах?
Файера посмотрела на него покрасневшими глазами.
– Обычные слова, которые произносят в таких случаях. Что я ему не безразлична. Что много для него значу. Но у него есть жена, и он ее любит. – Ее губы дрогнули, как у ребенка, собирающегося заплакать. – Я была в ярости и испытывала такую боль, что едва могла говорить. Вместо того чтобы принять от меня жизнь двух родственных умов, он выбрал цепи, которые приковали его к этой… варварской женщине, к ревнивой дикарке, совершенно его не понимавшей. Но хуже всего была его доброта. Пока я бушевала, оскорбляла его жену и называла его глупцом, он ни разу не потерял терпения.
Я до сих пор просыпаюсь посреди ночи и вспоминаю его печальное лицо и страшные слова, произнесенные так мягко, что я наконец замолчала, чтобы его выслушать. Джошуа сказал: «Я хочу остаться твоим коллегой и другом, Файера. Не заставляй меня выбирать между дружбой и браком, который я заключил». Но, клянусь Богом и Его святым сыном, монах, я бы предпочла, чтобы он меня ударил, – я бы хотела, чтобы он пронзил мое сердце. На самом деле он так и сделал, пронзил мое сердце, но при помощи слов, с безупречным королевским участием. А потом он ушел. И оставил меня в огромном пустом доме. Я отослала слуг после ужина, чтобы мы могли провести вечер вдвоем. Он собрал свои вещи и покинул мой дом, постоянно принося извинения, словно был в чем-то виноват.
Но виновата была я, когда повела себя как последняя дура. Вина моя состояла в том, что я не могла заставить его меня полюбить. Вина состояла в том, что я слишком долго жила с чувствами к Джошуа и не могла поверить, что он не разделяет их хотя бы частично.
На этот раз Этан промолчал. Файера смотрела на заросший лесом склон холма за маленьким садом, точно усталая хищная птица, чудом спасшаяся после ужасающей бури.
– Наверное, я немного обезумела, – наконец заговорила Файера. – Я пила вино и расхаживала взад и вперед, взад и вперед. Я желала снова увидеть Джошуа, повернуть время вспять, сказать, что я все выдумала, решила неудачно пошутить – все, что угодно, чтобы изменить то, как он от меня ушел. И, охваченная безумием, я взяла зеркало ситхи. Я хотела только одного: взглянуть на его лицо и узнать, что на нем написано. Печален ли он? Переживает ли из-за меня хотя бы немного? Или я увижу лишь презрение? Я смотрела в хрустальное стекло, в Свидетеля, и думала о нем с горечью и надеждой, кипевшими у меня внутри. И постепенно отражение стало меняться. Там кто-то находился – но не Джошуа.
– Что вы увидели?
Она снова махнула рукой, но то был усталый жест умирающего.
– Я не помню. Или помню совсем немного. Я была пьяна и безумна от горя и любви. В зеркале что-то находилось, и оно обращалось ко мне, но я не слышала слов и не помню, что оно говорило. Однако оно потянуло меня к себе, и я провалилась.
– Провалились? Упали в зеркало?
– Я не знаю подходящих слов, монах. Упала, пролетела насквозь, оказалась на другой стороне… я не знаю. Как я уже сказала, у меня в памяти сохранилось совсем немного. Через какое-то время я обнаружила, что хожу по дому, чувствуя себя холодной, жесткой и лишенной жизни, точно каменная статуя, я подожгла картины, мебель и собственную кровать, и вскоре все горело. А потом я оказалась снаружи и смотрела на пожар так, словно это сделал кто-то другой. – Файера тяжело дышала, острые ключицы поднимались и опускались над корсажем потрепанного платья. – Мне больше нечего рассказать. Я сошла с ума.
Я жила во мраке дольше, чем в силах вспомнить, – как животное. Затем какие-то добрые люди отвели меня к Сестрам Пеллипы, и они ухаживали за мной, как могли. Шли годы, и постепенно разум ко мне вернулся. Снова став прежней, я ушла из аббатства и вернулась в мир, но там для меня больше ничего не осталось. Моего дома не было, все считали, что я умерла, и, если честно, я чувствовала себя мертвой. Позднее я узнала, что Джошуа исчез после той ночи, и с тех пор часто спрашивала себя, могло ли существо из зеркала причинить ему вред или еще того хуже, позволило мне причинить вред Джошуа. – Она ломала руки, которые изгибались немыслимым образом. – Монах, если ты обладаешь глазами самого Бога и способен заглянуть в мою грудь, ты увидишь сердце из пепла. Но мое тело не умерло, и я должна в нем жить, пока меня не заберет Искупитель. Я постаралась устроить свою жизнь, как могла. Во всяком случае, мои знания позволили мне делать лекарственные настойки и стать целительницей. Я долго жила одна. И часто думала о том, что тогда произошло. И все же я жалею, что ты сегодня ко мне пришел.
Файера с усилием оттолкнулась от дверного проема, Этан увидел, как дрожат ее ноги, потом повернулась к нему, и ее глаза стали холодными и далекими.
– Я не знаю, что случилось с Джошуа, если не считать того, что последние мгновения, которые он провел со мной, будут преследовать меня до самой смерти или даже и после нее. Я сомневаюсь, что ты его найдешь. Либо он мертв, либо не хочет, чтобы его нашли. А теперь, брат Этан из Эрчестера, я думаю, тебе пора уходить.
Глава 42Единственная стрела
Фремур и Унвер последними пришли к камню, который прозвали Молчун. Фремур считал, что сцена пыток не самое лучшее место для сбора, но Унвер думал иначе.
Фремур подошел, чтобы помочь ему сойти с лошади. Раны шана исцелились, превратившись в глубокие сине-пурпурные шрамы на лице, груди и спине, но он все еще сильно хромал.
– Если ты еще раз предложишь мне руку на глазах у всех, я тебе ее отрублю, – сказал Унвер. – Многие из этих людей называли меня бесполезным полукровкой и смеялись, когда Рудур устроил мне испытание Летней Розой. Они не должны видеть мою слабость.
Он соскочил с седла и пошел вверх по склону, скрывая хромоту только усилием воли. Две дюжины мужчин, представлявших главным образом западные и южные кланы, ждали его возле Камня Духов – таны Утки и Стрекозы, Гадюки, Лисицы и Рыси. Лица большинства оставались пустыми, на других застыло открытое подозрение. Только Одобрег и высокий бородатый шаман Вольфраг выглядели совершенно спокойными.
К удивлению ждавших его танов, Унвер прошел мимо них к высокому камню со следами его засохшей крови. Подойдя к нему, он повернулся и сел на землю, скрестив ноги и прислонившись спиной к шесту так, что Молчун возвышался за ним, точно спинка высокого трона короля обитателей каменных городов. Фремур сел справа от Унвера, Одобрег занял место слева. Остальные присоединились к ним, образовав полумесяц напротив шана. Фремур смотрел на танов и вспоминал следы волчьей стаи, которая сидела на их месте в ту долгую ночь – точно подданные перед великим повелителем. Он надеялся, что и они это помнят.
Полуденное солнце уже начало клониться к горизонту, и его косые лучи окутывали вершины Холмов Духов почти неземным сиянием, таны сидели и молча смотрели на Унвера, а тот сделал нечто совершенно обычное, взял бурдюк сделал пару глотков и протянул его Фремуру, который отпил кислого огненного джерута и передал Анбальту, тану Клана Гадюки из Озерных земель.
Бурдюк переходил от одного тана к другому, и Фремур почувствовал, как они постепенно расслабляются. Поделиться джерутом было не жестом будущего монарха, но старого лугового вождя, первого среди равных. К тому моменту, когда бурдюк обошел всех и вернулся к Одобрегу, который перевернул его и вылил в рот остатки густой огненной жидкости, таны уже смотрели на Унвера по-другому.
Вольфраг начал напевать молитву, но Унвер поднял руку.
– Духи сберегли и спасли меня здесь, – сказал он. – У нас нет нужды просить у них разрешения тут находиться. Я не остался бы в живых, если бы они не хотели видеть меня в этом месте.
Лицо шамана оставалось невозмутимым.
– Как пожелаешь, шан Унвер.
– Если я шан, это не мой выбор. – Таны зашевелились и стали обмениваться взглядами. – Но раз уж духи-хранители всех кланов поверили мне, я не могу от них отвернуться. Я отдаю мою жизнь нашим кланам. Я отдаю мою жизнь вам, вождям кланов. – Он помолчал, и всем показалось, что сейчас Унвер попросит танов вверить ему свои жизни, но он сказал: – Кто с нами, Одобрег?
– Все, кого ты здесь видишь, – ответил тан Клана Барсука. – И многие другие из тех, что покинули Кровавое озеро со своими людьми, потому что Первая красная луна прибывает, а им далеко идти. Клан Антилопы и Клан Фазанов отказались принести клятву верности. Таны Выдры, Дикой лошади и Канрет Седобородый, вождь Клана Грифа, приносят свои извинения, но у них маленькие сердца, и они приползут к тебе, если ты останешься сильным.
– А что значит слово сильный? – Унвер положил руки на колени, и его спина была прямой, как копье рядом с забрызганным кровью шестом. – Означает ли это защиту наших людей и земель? Тогда я буду сильным. Означает ли развязывание войн, которые принесут нам больше вреда, чем пользы? В таком случае я разочарую некоторых из вас.
– Нас не может разочаровать выбор духов, – сказал Этвин, тан Белоголовой Утки, один из молодых вождей. – Мы все видели, что произошло. Ты шан.