Только после того, как его благородная кровь залила камни часовни, Друсис прекратил сопротивляться. Они убили великого человека.
Рев толпы стал более грозным, и Мириамель поняла, что еще немного, и начнется насилие. Она вдруг подумала, что Далло может попытаться штурмовать Санцеллан Маистревис.
– Мы стоим перед дворцом наших правителей, – продолжал Далло. – Перед сердцем нашей нации, и я спрашиваю герцога Салюсера: где убийцы твоего брата? Быть может, их кто-то скрывает? Почему их еще не предали справедливому суду?
Мири слышала крики тех, кто находился рядом.
– Сожжем дворец! – закричал кто-то, и Юрген построил своих людей так, что они окружили королеву, графа Фройе и других придворных, которые выглядели напуганными. Мириамель прекрасно понимала грозящую опасность и уже хотела отдать приказ Юргену и солдатам начать пробираться сквозь толпу, когда Далло неожиданно поднял руки вверх.
– Но сегодня не просто день скорби, – закричал он. – Это день празднования жизни Друсиса, который заботился о своем народе больше, чем о себе. Потому что граф Друсис не только сражался за Наббан против варваров луговых земель и всех предателей и бесчестных людей здесь, в нашем великом городе, но оставил завещание, в котором разделил все свое состояние с вами, с народом, который любил больше всего на свете.
Далло сделал знак своим солдатам, и двое взобрались на повозку с деревянным ящиком в руках, который они с трудом подняли наверх. Далло отбросил крышку, засунул внутрь руку и снова поднял ее вверх, чтобы показать толпе. Под серыми небесами и косым дождем ярко вспыхнуло золото.
– Друсис сказал: «Если моя смерть будет безвременной, отдайте мое золото народу!» И я не могу не исполнить его желание. – С этими словами Далло швырнул горсть золотых и серебряных монет в толпу. Часть из них кто-то умудрился схватить на лету, многие падали на землю у ног скорбящих, и те, подобно выдрам, преследующим рыбу, принялись кричать и бороться, чтобы схватить разлетевшиеся в стороны монеты.
– Не нужно драться! Друсис этого не хотел бы! Здесь достаточно, чтобы получили все, кто его любили! – Далло вытащил новую пригоршню монет и бросил их в другую часть толпы. – Друсис сказал: «Отдайте людям мое золото!»
Монеты носились в воздухе, точно сияющие кусочки солнца и звезд, часть из них удавалось поймать на лету, другие падали в лужи, мужчины и женщины сражались за них в грязи, а ошеломленная Мири застыла на месте. Граф Далло явно получал удовольствие, и ему, наверное, было все равно, что погиб его союзник, он продолжал швырять золото в толпу, наблюдая за отчаянными схватками, возникавшими тут и там.
– Нам нужно уходить, ваше величество, – сказал запаниковавший Фройе. – Даже если они не собираются штурмовать дворец, Ингадарис начнет мятеж. Здесь нельзя оставаться. Вам грозит опасность.
Юрген и остальные солдаты начали прокладывать дорогу к воротам замка, а Мири продолжала оглядываться назад, пытаясь понять, на что рассчитывает Далло, устроив этот безумный спектакль. Сначала он практически прямо обвинил брата Друсиса в том, что тот прячет убийц, но вместо того, чтобы раздуть пламя ненависти в чудовищный пожар гнева, превратил похоронную процессию в фестиваль грязи и золота.
Толпа возле повозки с гробом становилась все больше, несмотря на все усилия Буревестников Далло. Тут и там толкались нищие, не имевшие шансов на победу в схватках за монеты, которые продолжал разбрасывать Далло, поэтому они штурмовали повозку, и множество рук тянулось к Далло Ингадарису и гробу графа. Некоторым даже удалось пробиться мимо стражников, они забирались на повозку, и она начала терять устойчивость, откатываясь то в одну сторону, то в другую, пока солдаты стаскивали нищих обратно.
Наконец, на глазах у Мириамель один упорный нищий в рваном плаще взобрался на повозку и пополз вдоль гроба к ногам Далло, но вместо того, чтобы схватить золото из ящика или поднять руки и просить, как остальные, вцепился в ноги Далло. Пока граф раскачивался и пытался его оторвать, нищий махнул рукой, задел живот Далло, словно хотел его оттолкнуть, продолжая за него держаться, потом резко отпустил графа, скатился с повозки и исчез в озверевшей толпе. Далло продолжал стоять прямо, не понимая, куда исчез нищий в рваном плаще, затем посмотрел на себя и медленно поднес руки к лицу.
На мгновение из-за продолжавшегося дождя и тусклого света Мири подумала, что пальцы Далло испачканы грязью, но граф покачнулся, сделал шаг и рухнул на гроб Друсиса, пачкая его кровью. Стражники упали на колени рядом с ним, а люди, находившиеся рядом с повозкой, закричали от ужаса.
– Да хранит нас Матерь Божья! – крикнула Мири. – На Далло напали! Поспеши, Юрген. Мы должны уйти отсюда как можно скорее.
Как лосось, плывущий в стремнинах Гратуваска, королева и ее отряд пробирались сквозь толпу, которая устремилась к повозке, чтобы выяснить, что происходит. Мгновения наступившей тишины сменились криками ужаса и отчаяния. Один из стражников залез на место возницы погребальной повозки и направил лошадей вперед, пока другой держал на руках Далло. Многие не успевали уступить дорогу и оказывались под копытами лошадей или огромными колесами.
– Быстрее! – сказала королева. – Быстрее! Мы должны добраться до дворца, или мы здесь погибнем!
Солнце снова исчезло за тучами, дождь полил сильнее, и люди в толпе превратились в орущие существа с широко раскрытыми глазами.
Джеса снова оказалась в их хижине в лагуне Красной свиньи. Поскрипывала лестница. Снаружи завывал ветер, и дождь стучал по соломенной крыше, но она все равно слышала характерный звук и поняла, что кто-то поднимается по ступенькам лестницы.
И вот она стоит возле дверного проема. Дом опустел, она одна. Сначала Джеса увидела голову, красивое лицо с пухлыми губами и вьющимися волосами, мокрыми после дождя. Она попыталась сказать лорду Друсису, что не она ему нужна и он пришел не туда, – но не смогла произнести ни слова, словно кто-то наложил на нее заклинание молчания, и она отступила от двери, беспомощно вскинув вверх руки.
Друсис поднимался все выше, и Джеса увидела, что он завернулся в белую простыню, на которой во многих местах проступила кровь. Это не показалось ей странным, хотя пустое выражение лица пугало. Но когда нежданный гость вошел в хижину и выпрямился во весь рост, она увидела, что у него вывернуты назад руки, а локти направлены на нее, и она узнала дхуту, злого, вечно голодного призрака. Джеса попыталась закричать, но ее голос все еще оставался запечатанным в горле. Друсис сделал сначала один шаг к ней, потом еще и еще, и каждый следующий звучал громче предыдущего…
Джеса застонала и проснулась, и в тот же миг в ночном небе прогремел гром.
Она скатилась с кровати на пол и осталась стоять на четвереньках, чувствуя, что сердце пытается выскочить у нее из груди, словно пойманная птица. Как только Джеса снова смогла дышать, она, все так же на четвереньках, метнулась к колыбели Серасины, но девочка мирно спала на животе, повернув голову в сторону, а ее пухлые щечки растеклись по подушке, словно сгустки теста. Джеса уселась на полу рядом с кроваткой и немного поплакала.
Ей уже не в первый раз снился этот жуткий сон. Однажды мать рассказала, как ее дядя Джаравег, которого сожрал кокиндрил, пришел к ней во сне в виде призрака с вывернутыми назад руками, преследовал ее в болотах и кричал, что ему холодно спать так долго в глубинах лагуны. В детстве история о дяде матери вызывала у Джесы ужас, и, хотя она никогда его не видела и понятия не имела, как он выглядел, он нередко приходил к ней в кошмарах.
Теперь у призрака было новое лицо.
Джеса над спящим ребенком вознесла молитву к Тому, Кто Всегда Ступает по Песку, и Той, Что Заберет Нас Всех.
«Берегите ее, – умоляла она. – И не уводите от нас прежде ее времени. Позвольте пережить эти страшные дни».
Снаружи полыхнула молния, и через несколько мгновений, когда Джеса закончила молитву, громыхнул гром, точно взревел злобный кокиндрил.
«Что с нами будет? – подумала Джеса. – Сначала брат герцога, теперь граф Далло. Быть может, бог людей суши решил расправиться с врагами герцога? Или решил убить нас всех, одного за другим?!»
«Большой Дом сгорит изнутри. – Голос старой женщины-вранн с рынка снова прозвучал у нее в голове, и каждое слово было ледяным и болезненным, точно удар ножа. – Многие погибнут».
Джеса понимала, что ей больше нельзя оставаться в этом обреченном месте, но не могла оставить маленькую Серасину. Она подошла к шкафу и нашла заранее собранную сумку для побега. От мысли, как будет напугана герцогиня, если она заберет ребенка и унесет его в безопасное место, у Джесы заболело сердце, но она сказала себе, что потом Кантия поблагодарит ее за то, что она спасла ее дочь. Почему никто не понимает, что их бог, все боги – разгневаны… и вот-вот случится что-то еще более страшное?
Когда Джеса открыла сумку, она услышала шум за спиной и обернулась. В дверях стояла фигура в белом, и Джеса издала сдавленный крик.
– Ой! – сказала герцогиня. – Я не хотела тебя напугать, но я встревожена и никак не могу заснуть. Я хочу подержать на руках мою малышку.
Джеса могла лишь смотреть на свою госпожу, внезапно, как только что во сне, лишившись дара речи. Кантия пересекла комнату и вынула Серасину из колыбели. Девочка принялась возмущаться, но не проснулась.
– Пойдем с нами, Джеса, – сказала герцогиня. – Пойдем и ляжем вместе, дорогая Джеса. Мой муж наверху – он сегодня не будет спать. Герцог и его советники пытаются… пытаются… – Внезапно она смолкла, лишившись голоса, совсем как Джеса, и вышла из комнаты с ребенком, прижимая девочку к груди.
Джеса выдохнула, быстро засунула сумку в шкаф и поспешила за герцогиней.
Это был один из редких дней, когда небо вдруг очистилось, хотя воздух оставался холодным. Мириамель со своими дамами отправилась в сад, но, если она и рассчитывала, что прогулка между лишенными листвы фруктовыми деревьями их подбодрит, она ошиблась. Женщины могли говорить лишь об опасностях и роке, введении комендантского часа, смертях Друсиса и Далло, улицах Наббана, куда они уже не осмеливались выходить даже в сопровождении солдат герцога.