его развеяло по ветру. Он чувствовал, что распадается на части, которые какая-то сила уносит в беспощадную вращающуюся темноту.
– Оно идет! – прокричал он, но вокруг не осталось никого, кто мог его услышать, лишь бесконечный рев ветра, который дул ниоткуда.
– Они меня хотят! Они меня хотят! Мать хочет меня! Дерево! – Он не знал, что говорит, но не мог остановиться, хотя в это время разлетался на тысячу кусочков, слепых и ничего не понимающих. – Дерево! – кричал он снова и снова, словно оставил свое тело далеко позади.
А потом к нему приблизилось нечто, отличное от ревущей черноты. Оно походило на человека, но сияло, точно пламя множества свечей в часовне во время мансы, когда их знакомое мерцание озаряло алтарь перед огромным изображением Усириса в День Подведения итогов.
Когда диковинное существо плыло к нему, он увидел, что оно не в обычной одежде и даже не в небесных одеяниях, как на церковных картинах, но облачено в плащ из звезд, бесчисленных, ярких, точно бриллианты, точек света.
– Мы еще не закончили – пока нет, – сказало ему непонятное существо, и он услышал это сердцем, а не ушами. – Наша раса еще существует.
А потом Кафф снова стал самим собой, он лежал на мокрой земле и слышал, как говорят люди вокруг него.
– У него случился очередной приступ, – сказал кто-то.
– Бедняжка, он недолго протянет, – ответил другой. – Как и все мы.
Кафф открыл глаза. На мгновение ему показалось, что вокруг него ангелы – покрытые грязью. А потом он понял, что это всего лишь мужчина и женщина, двое других рабов.
– Н-н-не бойтесь, – сказал он им, растирая холодное мокрое лицо и чувствуя на зубах песок. – Грядет ангел из звезд.
– Бедняжка, – повторила женщина.
Вместе они помогли ему сесть, оставили в грязи, под дождем и вернулись к остальным рабам.
– Он грядет, – повторил Кафф, хотя рядом не осталось никого, кто мог его услышать.
Вийеки сражался с задачей более сложной и мучительной, чем самые трудные инженерные расчеты неравных масс на неравных расстояниях, и она грозила наказанием за неверное решение, возможно, более пугающим, чем ошибка при расчетах, связанных с тяжелым камнем.
Леди Кимабу из Эндуйа,
Моя добрая жена и госпожа моего дома, я приветствую тебя и надеюсь, что твое здоровье в порядке. Я пишу тебе из места, расположенного далеко от Наккиги, но все мои мысли с тобой и теми, кто нам служит.
Вийеки с неудовольствием смотрел на строчки, однако вовсе не руны вызывали раздражение Верховного магистра: они были выведены с его обычной тщательностью, каждая линия исполнена четкости и расчета, именно так его учили в детстве, в доме Ордена Строителей. Скорее, ему не нравилось очевидное отсутствие чувств. Если даже он сам видит этот недостаток, насколько больше поймет Кимабу, дочь почтенной старой семьи, привыкшая к придворным беседам? Но в Вийеки не осталось поэзии, не было новостей – во всяком случае таких, о которых он мог рассказать, – ему хотелось спросить у Кимабу только о любовнице Зои и дочери Нежеру, но о них он писать не осмеливался. Зои отчаянно боялась Кимабу, что тревожило Вийеки, но он отмахивался от ее страхов. И не хотел давать жене дополнительные поводы для ненависти к смертной женщине.
Вийеки даже раздумывал, не написать ли самой Зои, но он сомневался, что она получит его послание, – Кимабу наверняка его перехватит, а письмо любовнице только еще сильнее настроит жену против Зои.
В последнем письме, которое Кимабу написала в жаркие дни Луны Слушающего камни, она вообще не упоминала Нежеру, не говоря уже о ее смертной матери. Кимабу жаловалась на слуг, а также на то, что при дворе к ней относятся недостаточно уважительно. Завуалированные намеки, лишь частично скрытые покорными словами, говорили, что в этом виноват сам Вийеки. Его же наполняло раздражение из-за того, что он ступил на очень опасную территорию, отвечает за проект, имеющий огромное значение для королевы, хотя и не обладает контролем над ситуацией, и если существовал момент, когда он нуждался в доброй воле жены из богатой и древней семьи, ярых сторонников Хамака еще со времен Сада, то он наступил сейчас.
«Порадуй ее, – подумал он. – Это не будет сложно – она ведь твоя жена. Поэзия нашего народа полна успокаивающих слов. Найди такие, которые ей понравятся».
Но, казалось, расстояние между Вийеки и его женой больше, чем разделявшие их лиги. Его удивляло и даже тревожило то, как мало в эти дни он думал о Кимабу и как часто вспоминал свою смертную любовницу.
«Именно по Зои я скучаю по-настоящему, – понял он со смесью удивления и стыда. – Я одинок в этих странных землях смертных. Но я бывал одинок и в доме клана Эндуйа, а рядом с Зои мое сердце всегда испытывало радость.
Глупец, – выругал он себя. – Найди слова, которые станут песней для Кимабу, и тогда даже твой не слишком искренний голос не будет иметь значения».
Он даже подумал было о том, чтобы попросить совета у Пратики, – ведь принц-храмовник являлся известным покровителем и любителем поэтического искусства. Но Вийеки знал, что нельзя показывать слабость перед аристократом Хамака, будь то война или династический брак, это может привести к непредсказуемым последствиям, по большей части плохим.
И тут он вспомнил слова Пратики: «с проблемой, которой нет». Вийеки не сомневался, что это строка из поэмы, хотя никак не мог вспомнить автора. Почему-то тогда она показалась ему странной, и цитата застряла в памяти, но он до сих пор не мог понять почему.
Продолжая размышлять на эту тему, Вийеки почувствовал, что кто-то стоит за дверью его импровизированных покоев.
– Это ты, Нонао? – спросил он. – Заходи. Я не отдыхаю, а пытаюсь кое-что написать.
– Я рад, Верховный магистр, потому что с севера только что прибыл отряд Жертв и караван фургонов.
Все мысли о письме жене разом исчезли, и Вийеки вскочил на ноги.
– Что? Королева уже здесь? Ее ждали значительно позже! – Его сердце забилось быстрее. – На нас снизошло благословение Сада, ведь мы с первой попытки сумели снять крышку саркофага.
Нонао вежливо нахмурился.
– Этот бесполезный наблюдатель думает, что недавно подошедший отряд слишком мал, чтобы вместе с ним прибыла королева. Кое-кто также предполагает, что руны на самом большом фургоне указывают на его принадлежность лорду Ахенаби.
Сердце Вийеки немного успокоилось, но внутри он почувствовал жжение.
– О, как удачно все складывается. Прибыл лорд Песни, несомненно, он хочет проверить, готовы ли мы к прибытию Матери всего сущего.
– Несомненно.
Вийеки свернул пергамент и убрал в шкатулку с принадлежностями для письма.
– Пойдем, – сказал он. – Помоги мне надеть церемониальные одежды. Я должен приветствовать фаворита королевы.
Небольшой отряд прошел через руины крепости к разбитым воротам, где ждал Лорд Песни – Пратики и его стража, Вийеки и генерал Кикити с несколькими собственными солдатами. Ахенаби, который хорошо знал Вийеки, едва заметно склонил голову, когда Пратики его представил, но Вийеки показалось, что полукровка Саомеджи, сопровождавший Ахенаби, с трудом сдержал удивление, когда услышал имя Вийеки, хотя Верховный магистр не сумел понять почему.
Однако не все приветствия оказались поверхностными. Лорд Песни и принц-храмовник Пратики устроили короткую войну пристойности, обмениваясь пустыми комплиментами с безупречным мастерством, чрезмерно преувеличивая важность друг друга для королевы и народа хикеда’я, хвалебными фразами и впечатляющими обходительными жестами. Но для любого наблюдателя с глазами и ушами – а Вийеки обладал и тем, и другим – их взаимная неприязнь не вызывала сомнений. Или была бы таковой, если бы не способность каждого одним движением пальца уничтожить Верховного магистра вроде Вийеки.
«Ближайший родственник королевы и ее волшебник, – подумал Вийеки. – Я знаю, кому из них я доверяю больше, но здравый смысл подсказывает, что доверять не следует никому».
Терпение Ахенаби иссякло раньше, чем у Пратики, и великий Певец неожиданно закончил обмен ритуальными приветствиями.
– Немедленно отведите меня к гробнице, принц-храмовник, – сказал Ахенаби, и его голос был подобен скрежету лопаты по гравию. – Мы должны подготовиться к прибытию Матери всего сущего.
Согейу и ее облаченные в особые одеяния Певцы встретили их у гробницы. Ахенаби предоставил заниматься менее существенными приготовлениями своему помощнику-полукровке, пока сам беседовал с Согейу шепотом и знаками, которые понимали только Певцы. Толпа слуг Ахенаби в темных плащах и шарфах, закрывавших лица, устремилась к гробнице, и они принялись доставать доспехи Руяна из саркофага.
Пратики стоял чуть в стороне, у самого края шатра, возведенного над ямой. Луна уже давно зашла. Сильный ветер нес по небу дождевые тучи, скрывавшие звезды, и Вийеки едва различал лицо принца-храмовника, но на нем не было радости, скорее Верховный магистр увидел озабоченность. И только теперь слова, которые он никак не мог вспомнить, всплыли у него в памяти.
Когда те, что любят свой народ,
должны испытывать молчаливый страх,
Когда честность создает суровые проблемы,
но сила утверждает, что их нет,
Те, что хотят сохранить честь в своем сердце,
должны игнорировать ложь
И перейти к решению проблемы, которой нет.
Не стихотворение, а слова из «Письма изгнанника», написанного Ксанико сей-Хамака, когда он покидал Наккигу, и, хотя королева и ее клан сделали все, чтобы стереть память о нем, – его до сих пор повторяли шепотом, пусть и едва слышным. «Письмо изгнанника» являлось печально известным, предательским документом, вспомнил Вийеки, о котором он сам знал лишь благодаря тому, что его наставник Яарик однажды прочитал ему письмо – конечно, по памяти, ведь никто после отъезда Ксанико не осмеливался хранить его на бумаге.