Генерал барон присоединяется к начальнику штаба.
Это не самая высокая точка над фортом и портом Люйшунь. Чтобы получить непосредственный обзор крепости и позиции для ее эффективного обстрела, сейчас нужно будет захватить штурмом Высоту 203, расположенную в миле к югу, за еще более сильными укреплениями. У русских было время укрепить ее. Пулеметы срезают атакующих, словно серпы – колосья.
Генерал Ноги получил вступительный рапорт за последнюю неделю: одних только смертных жертв более двенадцати тысяч. Только на его лице ничего не проявилось.
Планы были другими. Вот только закупленная у Круппа тяжелая артиллерия пошла на дно два месяца назад, когда русский крейсер затопил транспортирующую ее "Хитачи Мару".
Генерал Ноги не жалуется, не шлет в Токио оправданий. Сейчас война. Нужно сражаться, не обращая внимания на неудачи и удачи.
Он глядит через двойные стекла гипоскопа на затянутый дымами подход к крепости Люйшунь как земледелец глядит на поле, которое злорадно отказывает ему в плодах. У генерала барона Анатолия Стесселя в Люйшунь больше пятидесяти тысяч солдат, пятьсот пушек, полное снаряжение и комфорт победной бездеятельности. Третья Армия Японии насчитывает сейчас семьдесят тысяч, артиллерийская поддержка с моря ограничена высотой территории, все направления атаки – крутые и практически самоубийственные против самым крепким военным конструкциям на восточном полушарии.
Адъютанты выспрашивают генерала Ноги про шансы. "Согласно наших наилучших сведений, штурм не должен завершиться неуспехом".
Адъютанты показывают снимки, сделанные с разведывательного воздушного шара. Генерал удивляется тому, что русские шар не сбили. "Его заметили?". "Так точно, господин генерал, но его не могли достать, не разбирая стрелковых позиций".
Высота 203 – это не одна вершина, но две. Каждая из них охвачена окружностями укреплений из дерева и стали, двойными четками стрелковых позиций над коронами засеков из колючей проволоки. Гарнизон под командованием полковника Третьякова дополнительно усилен моряками обездвиженного ниже, в заливе флота.
"Даже обезьяна не вскарабкается по такому крутому подъему, господин генерал". "Только с этой высоты мы сможем достать огнем суда в порту. Не забывайте, что им на помощь идет Балтийский Флот. Приготовьтесь вечером к атаке".
Все время, под капониром и в окопах, когда генерал осматривает в бинокль препполье крепости и окружающий ее округ фортов на холмах пониже, когда изучает карты и еще сырые фотографии, когда выпытывает у адъютантов и отвечает на вопросы курьеров – Ноги носит маску дружелюбного, спокойного лица против не кончающегося хора стонов и криков раненых и умирающих, сносимых с болотистых склонов Бан-у-сан. На носилках, на тачках, на спинах, несомые и притягиваемые, десятками и сотнями они стекаются в палатки под белым крестом и конные госпитальные повозки.
"Первые оценки из Седьмого Полка, господин генерал". "Сколько?". "Выжило не более двухсот, господин генерал". Седьмой Полк пошел в атаку в количестве тысячи восьмисот солдат.
Ноги отдает себе отчет в том, что молодые офицеры считают его рабом старых идей и старых методов военного дела. Что духом он не принадлежит Японии Модернизации и Просвещения, что он не генерал Мейдзи.
Но именно ему доверили это ключевое для судеб Империи задание. И он выполнит его со всей скрупулезностью и хитроумием, которые он может себе позволить.
Меняется направление ветра, и временный наблюдательный пункт штаба Третьей Армии тут же накрывает теплая волна смрада человеческого мяса, гари и пороха.
Кашель, плевки, хрип.
Десятиминутный окоп.
Ноги заставляет себя дышать ровно. И ничего, ничего на лице.
Горы трупов под рукой этого Художника Войны.
"Где тот англичанин?". "Наверняка на наблюдательном пункте на Хо-о-шань".
Генерал Ноги жестом руки приказывает подчиненным оставаться на вершине только что добытых укреплений. Он спускается на западный склон возвышенности п спиральной тропке, утоптанной для санитаров.
Солдаты отдают ему салют и кланяются с огромным уважением, и с чем-то, весьма похожим на почтение, даже любовь. Ноги настолько стыдно, что он способен ответить лишь суровым, гордым молчанием.
Фредерик Вильерс ожидает решения японского командования возле своего осла, на первом повороте к деревушке Содиако, где, при штаб-квартире Третьей Армии, разместили заграничных корреспондентов. Он делает эскизы идиллического пейзажа, растягивающегося отсюда на вторую сторону Долины Суичи. Летнее солнце вышло из-за туч. Поля желты от кукурузы. Селяне заняты проблемами земли и воды в своем крестьянском темпе, безразличные к появляющимся то тут, то там солдатам. Женщины прогоняют играющихся во дворах и полях практически голых детей. Только лишь когда Фредерик повернется в другую сторону, в картину вступят колонны раненых и мертвых, и похожая на группу Лаокоона путаница потных и покрытых грязью членов взвода пехотинцев, безуспешно толкающих вверх по разъезженной дороге громадную пушку, снятую с поврежденного судна.
"Господин генерал". "Господин Вильерс".
Удивляется ли он тому, что главнокомандующий осадой Порт Артура побеспокоился прибыть лично? Фредерик знает, почему в отношении него проявляют знаки особого почтения, почему его пускают туда, куда никому не дают доступа. Десять лет назад он был здесь с подобной миссией, рассказывая миру рисунками и словами о том, как Япония добывает Порт Артур, в то время защищаемый китайцами. Если, конечно, это можно было назвать обороной. Потому что в 1894 году регулярной осады никак не было. Японцы захватили крепость за половину дня. Генерал Ноги Маресуке тогда командовал бригадой. Вильерса помнят.
"Мое соболезнование по поводу смерти сына". Генерал Ноги в ответ лишь кивнул. Второй его сын все так же сражается.
Взгляд генерала падает на раскрытый альбом с эскизами. Вильерс инстинктивно поднимает руки в жесте защиты.
"Я рисую только то, что вижу". "Вы рисовали столько смертей, что никто иной уже не видит того, что видите вы".
Военный корреспондент, портретист сотен битв, приятель министров, генералов и сатрапов, автор статей и военных мемуаров. Он прибыл на сцену повторной осады Порт Артура четвертого августа, в группе из десяти журналистов и высоко урожденных авантюристов, выдающих себя за журналистов. Белая повязка на рукаве оглашает красными буквами: "United Kingdom of Great Britain nd Ireland – Illustrated London News".
Он знает, что японцы читают его военные сообщения. В них он не скрывает своего восхищения чрезвычайным развитием этой островной нации и героизмом солдат микадо. Захват Бан-у-сан не имеющими штатной численности отрядами, которые лично вели капитан Кайюкава и лейтенант Танаке (оба пали), было, похоже, наиболее выдающимся проявлением самопожертвования и непоколебимости боевого духа, которым он дал свидетельство в своей карьере художника, хроникера Беллоны.
И все же, и тем более, страшные людские потери невозможно скрыть. У командования Третьей Армии есть все причины для раздражения. В любой момент Вильерса могут посадить на судно и отослать в Сингапур. Только что таким вот образом Ноги отослал некоего Джека Лондона. Правда, тот регулярно устраивал пьяные разборки и как бы на злость всем лазил повсюду вдоль и поперек линии фронта и линии огня.
С юго-запада, из-за Драконова Хребта, прокатывается грохот судовых пушек, бомбардирующих укрепления Порт Артура. Из-за стен Старого Города им отвечают звуки православных молитв, непрерывно проводимых там служб с просьбами о божественном вмешательстве.
Англичанин и японец встречаются взглядами. Генерал считывает рисовальщика; рисовальщик считывает генерала. Как будто бы они по сути делили один алфавит душ.
"Да. Вечером мы осуществим следующий штурм".
Ноги принял решение, и Вильерс чувствует, что это решение не относится только лишь к нему; что на нем только лишь провернулись шарниры войны. Он выпрямляется, закрывает и прячет альбом для эскизов.
Генерал спускается в Содиако. "Мир смотрит на это противоборство вашими глазами. Я должен довериться силам, которым предпочел бы не верить. Я дрожу при мысли, что все великие битвы, будут с этих пор выглядеть подобным образом. Мы растим здесь войну, которой не нужны воины. Прошу. Я направлю вас в то подразделение. Грандиозное поражение и осмеяние либо же великий триумф, только не в моих силах откладывать приговор. Я могу лишь выбрать стиль сентенции. Руку хроникера вечности".
Содиако отделяют от побережья несколько сотен ярдов. На каменистый пляж вытащены дюжины лодок и шаланд; большие и меньшие кучи ящиков и мешков, защищаемые от дождя огромными кусками пропитанного полотна в цвете хаки Имперской Армии. Штаб-квартира Третьей Армии находится в состоянии переноса в ближайшее к возвышенностям Суичи местечко Тобешин.
Здесь генерал Ноги нисколько не беспокоился Фредериком Вильерсом. Между пирамидами и рядами армейского оснащения происходит спешное совещание высших офицеров. Вильерс понимает лишь мелодию напряжения и ритмику жестов. Ни главного переводчика, Ямагучи, ни приставленного к корреспондентам лейтенанта Гото на пляже нет. Фредерик концентрируется на том, чтобы передать в изображениях энергии силуэтов и покрой мундиров. Четверо из собравшихся офицеров в униформах темно-синего цвета; таких ранее он не видел.
Совещание завершается взрывом боевого возбуждения, к которому Вильерс у солдат Страны Цветущей Вишни уже привык. "Банзай!". "Банзай!". "Банзай!".
Затем англичанина передали под опеку молодого офицера в темно-синем. Слуга-китаец забирает осла с вещами. Вильерс с офицером спускаются на пляж. Армейская медсестра ведет здесь полевую бухгалтерию. Еще появляется европеец в синем мундире – он разговаривает по-японски с самыми высокими чинами.
Вильерс испытывает нечто больше, чем напряжение перед боем – неуверенность, словно в отношении приговора капризных природных стихий.
Солнце скатывается к горизонту, небо чистое, море сияет аквамарином и пурпуром.