Он садится на берегу канала, в тени наклонившегося платана. Его весьма искушает идея окунуть ноги в холодной воде. Но здесь он находится на виду, причем – на виду белых. Сразу же слева от него находится Британская Миссия; на другом берегу канала – Японская Миссия. Ежеминутно под нее подъезжали красные и зеленые двуколки, в них садятся и из них высаживаются мужчины в мундирах; переносятся стопки бумаг. Личку изумляет огромное количество белых женщин, в светлых, развевающихся платьях, ширококрылых шляпах, под зонтиками, в компании слуг или целой туземной свиты. Потом он замечает, что некоторые из этих белых дам имеют китайские и японские физиономии. Мужчин-азиатов в европейской одежде он в состоянии распознать быстро; но вот азиатские женщины иногда застают его врасплох. То в перспективе канала, то главной улицы Квартала Миссий, куда не глянешь, попадаются фигуры солдат одной из экспедиционных сил, оккупирующих Пекин после восстания боксеров; все вооружены cap-â-pie (с головы до ног - фр.). Личка съедает дыню, персики, сгрызает орехи, хотя чувствует, как шатаются в деснах коренные зубы.
Когда он прибывает в Австро-Венгерскую Миссию, рабочий день чиновников уже близится к концу. Герберт Личка заходит через главный вход с Ориентал Плаза; охранники не задерживают его, похоже, только лишь потому, что он не китаец. Чего уже недостаточно в коридоре отдела коммерческого атташе, где приходится показать паспорт. Личка спрашивает господина Иоганна Шуллера из отдела по вопросам концессий Австрийской Империи и Апостольского Королевства Венгрии для города Тьенсин. Герр Шуллер должен вернуться со встречи с таможенниками сэра Харта в пять часов. Часов у Лички нет, он заложил их в ломбарде Каннаи в Иокогаме, чтобы заплатить за нанесение татуировки. Лишь усевшись на скамейке в зале ожидания, он допускает к себе мысль, что пять часов – это ложь и отговорка, чтобы избавиться из помещений, предназначенных для дипломатов, просителя, портящего им рабочий комфорт самим своим видом и запахом.
Личку будит молодой чиновник, метис из Макао, закрывающий бюро миссии. Сегодня больше приема уже не будет. Личка выходит на боковой газон перед представительством. С Моррисон Стрит, со стороны Ориентал Плаза доходит нервная какофония барабанов и пищалок. Какая-то процессия, движущаяся под покрытыми иероглифами транспарантами и хоругвями, марширует к восточным воротам Императорского Города. Цепочка экипажей с Грет Ист Стрит остановилась перед перекрестком. Из таможенного управления по другой стороне улицы Ванг-та выходит пара британских джентльменов, они надевают котелки, закуривают сигары. Герберт Личка массирует бедро. От Донг'ан Мен его атакует протяжное рычание-стон бронзовых труб. Старый китаец с очень длинной косой что-то говорит Личке. Тот пялится на старика с очень близкого расстояния, не мигая, не позволяя, чтобы возникло хоть какое-то выражение, лицом к лицу. Китаец отступает, так до конца и не отведя взгляда.
Одна из двуколок под полотняным навесом останавливается перед Гербертом. Высовывается европеец в костюме из перкаля. "Заскакивайте!".
По дороге в гостиницу.
"В миссии я не мог, никак, когда вы так выглядите". "Хорошо еще, что вы успели". "А?". "Да уже собирался устроить какую-нибудь глупость". "И что бы вы такого сделали?". "Убил бы кого-нибудь". Шуллер глядит на Личку. Тот, согнувшись, расшнуровывает башмаки.
По дороге в гостиницу.
"Делегации прибывают уже вот с неделю. Потому такое движение и пожар. Вы слышали про результат битвы над Тайци?". "Еще в Тьенсине. Японцы снова побили москалей. Такие числа, что это наверняка чушь. Триста, четыреста тысяч солдат". "Весьма небольшое преувеличение, если преувеличение вообще имеется. Здесь не европейские войны. Вы способны представить себе в Европе поле битвы на полмиллиона солдат? Пффх! Да еще бомбардировки с воздушных машин. Варварство!". Ладно. Ведь если бы не переговоры Одиннадцати, меня бы здесь не было. Я могу иметь два-три десятка верных людей из Мацуямы, как только бумаги пройдут через Тьенсин. Деньги, оружие, оперативные сведения – это все от вас". "Не тут и не сейчас!".
В гостинице.
"Это номер миссии, в гостиницах свободных мест нет. Долго его занимать для вас не могу, завтра же поищу для вас квартиру. Пока же что, освежитесь, хмм… после путешествия". "Мне нужна наличность". "Я пришлю человека. Ага! Если будете в силе, после заката в садах британской делегации будет проведен банкет, замечательная способность увидеть, кто есть кто". "Мне нужна одежда, обувь. Абсолютно все". "Вижу".
В гостинице, в комнате, прикоснувшись к чистой постели. Личка уселся на полу, у него нет силы подняться. Голову положил на простыне. Небритая щека на прохладной белизне пахнущей лимоном ткани.
Заснул? Не заснул? Пока что никто его не будит, но в какой-то момент этот Герберт Личка вскакивает, словно только что заведенная игрушка, вновь он голоден движения, действия, цели.
Комплекс Британской Миссии охраняют сипаи из Седьмого Полка Раджпутов герцога Коннота, в красных кителях и м темно-синих тюрбанах, все с оружием. Личка с Шуллером, никем не задерживаемые, достаточным приглашением и удостоверением личности является цвет его кожи и покрой костюма. Костюм принадлежал подчиненному Шуллера, кантонский портной (все сообщение с ним осуществлялась жестами), перекроил его на Личку в течение получаса. Сипаи провели взглядом по коже и по костюму. "Что это вы в них так всматриваетесь?". "Эта фанатичная гордость янычар. В подобном я мог бы найти себя".
Сэр Эрнест Сатоу, седоватый джентльмен с патрицианским лбом и по-солдатски выпрямленной спиной, провозглашает короткий тост из умело сплетенных общих слов о неизбежности сотрудничества между Могущественными Державами и надежде на справедливый мир. Сады переполнены жгучими глаза китайскими лампионами, в их разноцветном сиянии это собрание веселых военных, шпионов и дипломатов одиннадцати наций принимает вид извращенного бала-маскарада. Слишком много военных форм, слишком много орденов, слишком много полномочных министров и принцев крови. С какого-то момента перестаешь верить в собственную страну, язык и печать. Все мы послы держав из наших снов. Личка не успел съесть ничего, кроме тех сворованных фруктов, и теперь опасается последствий спиртного, принятого практически на пустой желудок. Ежесекундно слуга-китаец подсовывает поднос с полными рюмками. Следует еще следить за неочевидной топографией газона, это не шедевр английского садового искусства. Личка спотыкается на кучках сорняков, сплетениях корней. Или это до сих пор последствия фальшивой инвалидности. Охромел на самом деле.
Шуллер из-под усов шепчет титулы, фамилии, язвительные анекдоты об участниках банкета. "Мадам Лотье. Это если бы вы пожелали, к примеру, молоденькую наложницу Хань". "Оно вам надо, сразу же брать себе рабыню!". "О, китайская торговля людьми это искусство, вознесенное далеко над насилие примитивного рабства. Подобным образом попадаешь в самые знаменитые дома, на самые высокие посты. Вот как вы себе представляете, как делают карьеру при дворе старухи Цыси?". "По примеру евнухов, как я слышал". "И какого удовольствия ищет у них эта косоглазая Виктория? Вы неверно оцениваете значение семьи для человека Востока". "Евнух и семья!". "О, тонкости конфуцианского ума! Здесь у евнухов имеются жены, дети. А почему нет? Мадам Лотье только-только знакомится с этим искусством; а они уже тысячелетиями покупают себе сыновей, наследников. Ветвями семейства управляют, словно акционерными обществами. По усыновлению или по крови – ты являешься тем, чье имя проживаешь".
Под крышей низкого павильона, стилизованного под пагоду, ведется очень культурная дискуссия в кругу одетых в мундиры лиц полдюжины национальностей, в том числе – японской и русской. Личка заходит поближе, он не пропустит столь редкой возможности подслушать конфронтацию участников все еще ведущейся войны. Здесь комментируются новейшие известия с фронта. Высвобожденная после захвата Порт Артура Третья Армия Японской Империи соединилась с Первой, Второй и Четвертой, тем не менее, русские силы, собранные над рекой Тайци, имели перевес в численности. Продолжается дискуссия, что явилось тем фактором, который решил о победе желтой расы над белой расой: личное пожертвование солдат микадо и превосходство рыцарской дисциплины над феодальной грубостью кнута в московской армии, либо же применение воздушного флота. Адмирал военно-морского флота США, доверенный человек президента Рузвельта, несмотря на известную всем симпатию Америки к Японии, проклинает подобные методы сражения как "unfair". Ему возражает наиболее неожиданный союзник Ниппона, полномочный посол Кайзера.
Шуллер, на ухо: "Не верьте во все это ни на секунду. Из надежного источника я знаю, что Германия сама подстрекала Токио к войне, потихоньку и за кулисами, понятное дело. Они рассчитывали на то, что Россия жестоко разобьет японцев, на что все здесь, говоря по правде, и рассчитывали, и тогда фон Бюлов имел бы развязанные руки в провинциях Шантунг и Чихли, как было у царя в Маньчжурии. Теперь все они боятся. Будут изображать из себя крупнейших союзников Токио. Уже внесли в бюджет на будущий год миллиона с три марок на фортификацию возвышенностей вокруг Кьяочоу. Только что это даст? С этих пор Япония правит здесь морем и небом. Все перевернулось. Неожиданно главной осью политики и войны уже не является Константинополь, но Пекин".
Личка выпил бокал шампанского. Потом второй. И третий. Он прислушивается к французско-немецко-итальянской беседе, постепенно лица, голоса, политики начинают в его голове меняться.
И он совершенно не удивляется китайским и японским дамам в европейских платьях, беседующим по-английски с итонским акцентом, не удивляется он белому офицеру в мундире войск микадо, равно как и германскому дипломату в браслетах и женском макияже, ни громадному монголу в одеянии католического епископа, в мантелетте, дзуккетто[4] и с моноклем. Шуллер сочит сладкий яд двузначных истин. Личка извиняется, выходит за павильон, за клумбу отцветших рододендронов. Где блюет: незаметно, быстро, умело.