燵
котацу
В доме доктора Ака живется жизнью западных варваров.
Сердце семьи лопается с грохотом колокола; переломан стол; гаснет жар ужина; о, как холодно!, как мертво!
И теперь задвинь в голове бумажные стенки.
В доме доктора Ака живется жизнью западных варваров. Весь первый этаж дома доктора Ака выстроен на европейский манер. Доктор Ака один из рангакуся, ученых в голландских науках.
Каждый второй день, едва лишь рассветет, Кийоко путешествует снизу, из деревушки, к нему домой, на склон заболевшего вулкана. Двумя руками неся узелок с книжками, завернутыми в фуросики, произнося про себя немецкие, французские, английские словечки.
В Окаму нет теракойя, как нет и государственной школы.
По распоряжению министра бесконечно милосердного императора, все дети обоего полу, независимо от положения и благосостояния семьи, обязаны учиться не менее трех лет.
Но Кийоко будет учиться пять, десять, тринадцать лет. Рангаку – это ее приговор. Рангаку – это кандалы, замкнутые на душах изменников.
В гостином помещении площадью двенадцать татами находится квадратный стол с абсурдно высокими ножками и четыре почти столь же высоких стула, словно троны со спинками-досками из темного, тяжелого дерева.
Кийоко влезает на стул, словно бы вздымается на коня. Такуми, старший из их четверки, только-только выпрямился, подскочил на пятках с громким "ух!". Хибики – он самый младший, раз за разом сползает с гладкого дерева. Доктор Ака терпеливо ожидает, пока красный от смущения Хибики не застынет на твердом сидении.
На обратной дороге в Окамо Сакурако по-обезьяньи кривит рожи, массирует ягодицы. "Я тоже почитала бы распятого бога, словно бы всю жизнь высиживала на den Stühlen".
В доме доктора Ака живется жизнью западных варваров. Доктор Ака одевается в узкие штаны из шершавой шерсти. Он весь одет в шерсть. Вместо кимоно носит узкие рубашки и jackets. У него нет оби, зато есть куча пуговиц. Даже его ступни обнимают не таби, а кожаные башмаки: коробочки для тех же ступней. На носу доктора – круглые очки в толстой оправе. Шея доктора – в петле жесткого воротничка.
Кийоко видит увечные, угловатые движения связанного таким вот образом рангакуся и чувствует – как будто бы и это тоже видела – почему отец встал под знаменем jōi против императорской парчи.
Весна. Дождь, запах теплой зелени, печальные глазища луж. Плененные по причине злобной погоды под крышей доктора. Тропа с вулкана снова осыпалась: с мясистого склона содрали тонкую кожу грязи. Дети молча глядят на свежие раны гор. Горы страдают в извечной, скотской тупости.
Только лишь тот шелест капель, только вибрация дождя.
Такуми колупается в носу. Сакурако выставляет голову за пределы веранды и глотает серые потоки. Хибики заснул стоя, опершись лбом о резной столб веранды. Кийоко снова вскользнула в дом. Никто не заметил, никто не услышал.
Здесь, в доме доктора Ако, сандалий никто не снимает. Полы выложены толстыми тканями. Доктора нет, он вышел по делам с началом ливня, под бамбуково-бумажным зонтиком, забрав с собой служащего и служанку.
Кийоко проскальзывает по коридору в тенях. Заглядывает в комнату на задах. Стены застроены полками с книгами. Между книгами – темные картины. Кийоко глядит. Не люди создали эти изображения. Черно-белые заросли пятен. Их рисуют машины западных варваров Кийоко знает: это фотографии. На одной – гора. Ее внешность ей известна. Это гора Фудзи. Кийоко увидела гору Фудзи. На другой – серые равнины с холмиками, большие лодки. Море. Океан. Корабли в океане. С этих пор у Кийоко океан в голове. На третьей – господин доктор Ака в европйском костюме, а за ним семеро белых дьяволов, с бородами, в цилиндрах и котелках, более высокие, еще более европейские Кийоко имеет Европу.
Она заглядывает в комнату п другой стороне лестницы. Женщина в шелковом кимоно сидит на высоком стуле за высоким столом; на столе – остывший чай и вставленные в шерсть спицы; женщина читает газету. Она поднимает взгляд на Кийоко. Та глядит на женщину, словно на четвертую фотографию.
"Чего ищешь, дитя?". "Не знаю".
У супруги доктора Ака имелась работа, она была задействована в Бюро Колонизации Хоккайдо. Супруга доктора Ака родом из провинции Сацума.
Доктор Ака был доверенным человеком Куроды Киётаки, когда тот, будучи директором Бюро, сам себе и своим наушникам продавал половину Хоккайдо. Скандал чуть ли не привел к низвержению правительства. Сейчас они живут здесь словно в изгнании, ожидая удачной перемены ветров. А ветра уже меняются.
Супруга доктора Ака выписывает "Джогаку Зашши" и ""Ирацуме". Супруга доктора Ака еще более современна, чем доктор Ака. У нее имеются парижские платья, есть косметика для того, чтобы раскрашивать лицо по-западному. В Академии для Женщин Атоми она научилась любить и восхищаться всем, что западное. Она расскажет Киок о Трех Непослушаниях, о будущем семей по любви, и о мятеже женщин против разводов, и что только из денег берется власть, а деньги – от работы, работа же – из образования, ибо возлюбленный Небесами император ликвидировал закон хань, и самураи утратили ренту от двора суверена; самураи возят на рикшах жирных торговцев и ростовщиков, а жены самураев продаются в кварталы наслаждений.
Кийоко – дочь самурая.
Дождь открыл раны.
"Дочь".
Возьми в руку кисть. Напиши.
Написала. Гляди. "Дочь" на кандзи , это "женщина" и "добро". Всякая ли дочка – это добрая женщина? Разве не бывает дочерей – нехороших женщин? Может ли быть доброй женщиной не дочь?
"Тогда напиши иначе". У господ Ака нет детей.
Чай отодвинут в сторону. Развернувшийся клубок шерсти, забытые спицы.
Когда доктор Ака возвращается, горят tōrō над верандой. Среди листов бумаги, покрытых знаками не существующей письменности, в которой мыслят иными очевидностями – маленькая Кийоко. С пальцами, черными от чернил, и со смеющимися глазами. Она высоко согнулась на столе и каллиграфически выписывает свои кандзи и кана.
Супруга доктора Ака курит папиросу. Доктор Ака снимает очки. Доктор Ака протирает очки. Господин и госпожа Ака обмениваются взглядами.
"Не знаю".
Рука к кисточке у Кийоко от матери. Доктор Ака всегда хвалил ее кандзи, хвалил плавность сплетения корней знаков, ритм движений руки.
На следующем уроке он вручит им ручки со стальными перьями. Они станут изучать латинский алфавит, станут учиться писать, словно курица клювом.
Поскольку ее отец уж слишком полюбил эту Стану Богов, Кийоко овладеет секретами мысли, речи и письменности чужеземцев. В доме доктора Ака, где женщины читают газеты, а дочь – это выражение мира, о котором Конфуцию и не снилось.
Сердце семьи лопается с грохотом колокола; переломан стол; гаснет жар ужина; о, как холодно!, как мертво! Кийоко прижимает к себе соломенных кукол. Светлое лицо матери – закрыто крылом волос цвета воронова крыла.
"Как же низко мы пали!".
Дедушка Кийоко – это не ее дедушка. Он не отец ее отца, он не отец е матери.
Мать Кийоко не обращается к дедушке. Не обращается и к бабушке. Она не видит их и не слышит.
Все обитатели деревушки Окаму – это дядьки и тетки Кийоко, Такуми, Хибики и Сакурако, по милости императора. Кийоко, Такуми, Хибики и Сакурако проживают у них. Живут с ними. "Дядя!". "Тетя!". По милости императора.
Помилованные после переселения в Окаму были размещены в домах сирот и вдов, где после последней эпидемии оспы пустота и тишина высосали из спасшихся жизнь и желание жизни. Прививки против оспы – это одна из тайн западного знания, посредством которого чужеземцы изменяют дух Нихон. Комеи, император, отец императора Муцухито, неожиданно умер, заразившись оспой от придворного. Муцухито привили еще ребенком, по уговору отца своей матери, вот он и живет.
На Хоккайдо до сих пор прибывают семьи с южных островов, никто не удивляется. Кто отличит одну деревушку от другой. Кто там станет помнить родословные рыбаков и земледельцев.
Колонизация идет дальше. Айну уходят на север, в чащобу и туман, вместе со своими богами и медведями.
Сакурако живет на другой стороне речки, в доме трех братьев Рюко. Дядькам Рюко уже более семидесяти лет, и они выпекают самые отвратительные сенбеи. Однорукий отец Сакурако ездит от деревушки к деревушке, продавая лечебные меды из горной святыни Инари, вечно его никогда нет. Это Сакурако правит дядьками Рюко, управляет домом и пекарней.
У Рюко всегда тепло. Сакурако приглашает Кийоко, как только той не нужно помогать по хозяйству.
У дядек Рюко было пятеро детей и шестнадцать внучат; всех их убила оспа.
Потом Кийоко приносит домой выпечку-кошмарики. Дедушка крошит сухари, смешивает их с водой и медом и, осчастливленный, часами сосет эту кашицу часами. Согласившийся с миром и временем. Беззубая усмешка мира.
В доме Кийоко правит дядюшка Масайоши. Дядюшка пережил оспу, вот только оспа никогда его не отпустила: на лице он носит карту кладбища своего семейства. Крайне пьяный, он нажимает ногтем один шрам за другим, называя их именами своих детей, сестер, кузенов.
Дядюшка Масайоши видит маму, видит Кийоко и видит всех остальных обитателей деревушки, что в трезвом, что в нетрезвом состоянии.
Мать Кийоко проходит мимо него, словно бы тот и не существовал.
Дядюшка Масайоши склоняется над матерью Кийоко и кричит, и плюет ей в лицо рисом и пивом.
Мать Кийоко прислушивается к отдаленным звукам. Словно бы дядюшки и не существует.
Дядюшка Масайоши вырывает миску с рисом. Дедушка ругает его и пинает ногами. Бабка Рейна стучит его ложкой по голове. Дядюшка выбрасывает миску на двор. "Мы еще и кормить их обязаны!". С дядюшкой они валятся на котацу. Грохот! Треск! Зловоние!
А дело в том, будто бы мать Кийоко видели на северном мостике с господином Айго Санджо, и роса блестела на лугах, и кукушка призывала из кроны дерева тахибана.
Она отводит взгляд. Никто не существует. Черное вороново крыло заслоняет костяную бледность лица.