Что-то случилось после прибытия Помилованных в Окаму.
Кийоко не знает – что. Кийоко даже не знает, о чем спросить.
Тогда она была настолько маленькой, что мать все еще кормила ее грудью.
Мать обрезала себе волосы после смерти отца; сейчас те отросли, но тогда она представляла собой образ молодой вдовы, которой овладело благородное отчаяние.
Спасшиеся от оспы обитатели Окаму приветствовали свои новые семьи – по милости императора – закаленной ненавистью. Кийоко этой ненависти не знает.
Из развалившегося столика-печки высыпаются красные угольки, мертвый жар прожигает старые футоны и доски. Дядюшка душит дедушку, потому что не может задушить мать Кийоко.
Кийоко глядит широко распахнутыми глазами.
Что-то тогда произошло, много лет тому назад, что-то здесь произошло. Мать Кийоко была красавицей при дворе даймё, ее принимали в Эдо и Киото, она была из долгой линии генералов и генро. Ее дед всю жизнь служил сегунату Токугава. Сводная сестра ее деда учредила рюхе заваривания чая Гай-рю.
Мать Кийоко наверняка отправилась бы в монастырь, если бы не маленькая дочь. По причине Кийоко она избрала изгнание на Хоккайдо.
Что-то тогда произошло.
Из-за чего теперь они ничего не видят и не слышат.
Кийоко прижимает к себе соломенных кукол.
"Дядюшка? Бабушка?".
Сердце семейства лопнуло с грохотом колокола. Дедушка Кийоко – не ее дедушка; бабушка Кийоко – не бабушка ей. И ничего не объединяет дедушку и бабушку помимо принуждения жить под одной крышей.
Так что уже не должна больше Кийоко так говорить с ними, думать о них, видеть, писать.
Дядюшка душит дедушку, поскольку не может задушить мать Кийоко. Завалился детский маленький театрик дома и семейства.
Коты привыкли засыпать, прижавшись к теплому котацу. Печурка под столовым накрытием даже урчала им по-кошачьи, огромный, нагретый живот кошки-матери. Не раз и сама Кийоко засыпала возле теплого котацу.
Сейчас котацу в развалинах.
Угли остыли.
Домашние разошлись, каждый в свой угол.
Дома нет. Есть холодная хижина из дерева и бумаги, с выжженной дырой посредине.
"Как же низко мы пали!". Но это в домах самураев живут без сердца. Дома самураев не знают сердца котацу. В домах самураев никто совместно не ест.
Крестьяне и беднота – они а, они толкутся, пихаются, болтают один с другим – словно животные, объединившись вокруг горячего стола.
Мать Кийоко ест, отвернувшись боком, в своем углу возле угольной корзины. Заслоняя рот. Дешевое кимоно матери – всегда уложенное завязанное с той же самой церемонной тщательностью слоев и складок.
Она обучала каллиграфии и икебане принцессу Сакато. Управляла домом с доходом в сто двадцать рё. Сейчас же штопает оби крестьянок и помогает банным женщинам в оме Купания Господина Жабы.
Никогда Кийоко не видела, чтобы мать позволила своему спокойному, мягкому улыбчивому лицу оскорбить мир обнаженным чувством.
Только один раз, ночью, Кийоко расслышала ее спазматичный шепот.
"Как же низко мы пали!".
А теперь задвинь в голове бумажные стенки. Только лишь так цивилизованный человек живет среди цивилизованных людей.
Мы их слышим и видим, но как будто бы не слышали и не видели.
Задвинула. А теперь не забывай не приходить к ним непрошенной.
Они живут в твоей голове, ты живешь в их головах. И только лишь те тоненькие перегородки из бумаги защищают вас от помешательства: от безумия. От безжалостной резни отрубленных конечностей, распоротых животов, кровавого дождя. Так вы живете.
Так мы живем. Изображая вежливое одиночество, которое взаимно отражается вежливостью других. Хотя ведь, мы их слышим и их видим.
А между – лишь те тонюсенькие акари сёдзи, только они. Бумага против безумия.
И достаточно неосторожного огня. Мы улетим серым дымом в царство Будды Амиды, объединенные оргией громадного пожара.
無
我
муга
Как-то раз та сожгла себе волосы и выгрызла половину ладони, и говорит, что не знает - почему так.
Так Кагагу-сан тренируется в лучном искусстве, так Кагаку-сан исчезает и рассеивается, и так мастерство лука Кагаку-сан попадает в цель в горной тишине.
Тучи на земле – дома на небе – мир переворачивается на другой бок.
Как-то раз та сожгла себе волосы и выгрызла половину ладони, и говорит, что не знает - почему так. Все немного побаиваются бабку Рейну и немного посмеиваются над ней. Бабка Рейна бродит по деревушке, в кторорой проживает уже вот шестьдесят лет, и теряется за первым поворотом.
После полудня и вечерами Хибики, Такуми, Кийоко и Сакурако ходили за бабкой Рейной, делая вид, будто бы следят за ней, и прятались, делая вид, будто бы бабка Рейна не знает, что они за ней ходят.
Бабка Рейна ходила и в лес, а в лесу тоже терялась.
Бабка Рейна переходила на другую сторону притока реки через южный мостик, а возвращалась вброд, по беда в воде.
Тридцать три года назад, когда в Окаму пришел бродячий мастер Йёсё, бабка Рейна вышла в горы, и в этих горах оставалась последующие пять лет. Мастер Йёсе привел ее назад, голую, с живущими в коже червями и в волосах, с огромным шрамом на спине.
Он посетил ее еще два раза. "Находит мудрость в жизни, не заполненной поиском мудрости".
После смерти Йёсё его ученики привезли бабке Рейне любимый посох учителя. Месяц, и она позабыла, где этот посох делся.
Бабка Рейна бродит по деревушке, в которой проживает уже шестьдесят лет, и теряется за первым же поворотом.
Как-то раз она присела у обрыва над водяной мельницей и стала себя поедать.
В тот день за ней ходили Кийоко и Хибики. Хибики стоял и глядел. Кийоко побежала за дедушкой. Пока она его привела, бабка Рейна съела свои два пальца, начала третий и пережевывала плоть, выгрызенную из бока ладони.
"Зачем? Зачем? Зачем?". "Не знаю".
И Кийоко видит, что бабка Рейна и вправду не знает.
Зачем ходит она так по деревушке и по горам, теряется в ту или иную сторону, заворачивает и заворачивает, теряет дни, пялясь в пустоту над долинами, останавливается в нескольких шагах от дома, вместо того, чтобы войти в дом. Почему и зачем?
В конце концов, в Кийоко рождается уверенность, что бабка Рейна вовсе не теряется.
Дядюшка часами называет ее старой сумасшедшей и обманщицей.
"Бабка Рейна говорит правду".
Склонившись над угольной корзиной (котацу лежит холодное, разломанное), та сунула в огонь волосы, и те загорелись. Дом пропитался терпкой вонью испепеленной старухи.
"Не знаю".
Рейна – это имя из Нихон. Настоящее имя бабки другое. Она не произносит его вслух.
Родом она не южных островов. Род ее не прибыл сюда из империи Аматерасу. Она не дитя географии Идзанами.
Прежде чем подданные императора захватили их в свое владение, эти горы и леса, реки и тучи укрывали народ айну.
Прежде чем их освятила Аматерасу эти горы и леса, реки и тучи почитали богов-медведей.
Бабка Рейна шепчет в ночь древние рассказы перехода: о богах, принимаемых и потребляемых людьми, а так же о людях, принимаемых и потребляемых богами. Кийоко спит, но слушает. Слушает, но – спит.
Бабка Рейна всякий раз приветствует Кийоко одинаково: "Кто ты такая?".
Наконец Кийоко поняла, что бабка Рейна вовсе не забывает. Что это не у бабки Рейны дырявая голова. "Кто ты такая?".
"Не знаю".
Так Кийоко отвечает доктору Ака и супруге доктора Ака. Кийоко говорит правду.
Доктор Ака обучает их сокки. Сокки – это искусство скорописи.
Бесконечно предусмотрительный император открыл Страну Богов переменам, в том числе, изменениям в самом способе осуществления власти. Творятся новые законы. Творятся новые учреждения. Нихон должна догнать и перегнать Запад, то есть сделать то, то же самое, что и Запад, только быстрее и лучше. Чтобы иметь парламентаризм, необходимо иметь политические партии, необходимо иметь выборщиков и избираемых, а еще политические дискуссии и ангажированную прессу. Язык становится орудием массовой политики. Тем не менее, в одном месте и в одно время речь одного человека способна выслушать небольшая часть лиц. Зато прочитать напечатанную запись выступления могут сотни тысяч.
В отличие от латинского алфавита, ни китайские ханджи, ни японские кандзи и кана не позволяют записывать речь в момент ее произнесения. Даже чистая хирагана, хотя и основанная не на знаках идеи, но на знаках звуков, слишком медленна для этого. И тогда Коки Такусари придумал систему сокки.
Имеется круг из восьми основных звуков японского языка. Доктор Ака открывает Шиншики Соккидзюцу авторства Коки.
Для Кийоко письменность сокки походит на очертания животных на бегу. Длинные волнистые линии – словно профили диких спин, вычерченные одним движением руки.
И только лишь из этих быстрых касаний кистью извлекают значения дл образов и мыслей.
Доктор Ака обучат сокки четверых детей Помилованных.
Сокки Кийоко не походят на какие-либо известные доктору знаки. Это не система Коки. Это же ни хирагана, ни катакана. Линии сворачиваются, пересекаются, образуя формы, которые невозможно описать.
Доктор Ака подозревает, что Кийоко сама не способна их прочитать. Что это не письменность, а живопись.
И он просит переписать ее сокки на кандзи.
Кийоко переписывает. И звучание кандзи Кийоко совпадает со звучанием продиктованной речи – только значение кандзи Кийоко очень часто совершенно иное, чем значение тех, которые доктор Ака видит перед собой в оригинале.
Супруга доктра скрупулезно собирает листки со скорописью Кийоко.
Вечером, в задумчивости, с горящей папиросой.
"Откуда ты берешь эти знаки? Что это означает? Тебе они знакомы заранее? Или ты всякий раз создаешь их заново?".
"Не знаю". С широко распахнутыми глазами извечного любопытства, откровенная, словно сокол в полете. "Не знаю".
Так Кагаку-сан тренируется в лучном искусстве, так Кагаку-сан исчезает и рассеивается, и так лучное мастерство попадает в цель в горной тишине. Кийоко сама практически исчезает, втянув в себя вдох прохладного воздуха.