Времени невозможно коснуться, откусить его. Более всего прямо отражается оно в материи изменениями природы. Проток "сейчас" мы помним через чувственные феномены, характерные для данного времени года или поры дня. Восходом, заходом Солнца. Свежевыпавшим снегом. Бодрящей росой. Сочной травой. Опадающими листьями. Птицами одного месяца, насекомыми одного вечера.
Между переживанием и объектом переживания ничего нет. Вообще-то, невозможно полностью скрыть существования поэта, тем не менее, поэт скрупулезно убирает из себя все миазмы интеллекта, сознания, культуры, которые загрязнили бы и исказили правду мгновения – истину, просвечивающую в этом мгновении.
Отсюда и простота, отсюда легкость, отсюда вывод за рамки стихотворения аппарата анализа. Вывод на задний план самого себя. Мы отодвигаемся в одиночество, в уединение, более интенсивное, чем европейское "бытие одиноким в толпе". Его невозможно отделить от сладкой меланхолии бренности, с которой чувства касаются совершенно округлых камешков мгновений.
Вместо анализа, вместо сетки интерпретаций событий – камешек камешек камешек.
камешек
камешек
камешек
Но который из камешков рядом с которым?
Уложишь два переживания рядом – создашь смысл, который не существовал в каждом отдельном переживании.
Нарисуешь рядом один с другим два знака – создашь новый знак, с собственным значением.
Китайские и японские иероглифы образовались путем сопоставления составных символов, более простых, довольно часто – пиктографических. Картинок природы, животных, обычных предметов.
Среди всех образцов и правильностей именно эта регулярность сильнее всего проявляется в хайку: хайку – это сопоставление с собой мгновений-переживаний таким образом, который открывает новый смысл, не выражаемый вне данного хайку.
"Две вещи – потрясение". (Nibutsu shoogeki).
Для слушателя, читателя хайку этот момент изумления-откровения вспыхивает между переживаниями: в этой заостренной словно лезвие катаны линии, отделяющей одну мысль-символ от другой мысли-символа.
В "рассечении", как говорят хайдзин. 切れ, kire.
У японцев имеется целый набор "рассекающих слов", kire-ji. С нашей точки зрения, это даже не слова, скорее, операторы слов, префиксы и суффиксы, ферматы в партитуре. Западные переводчики передают их вопросительными и восклицательными знаками, паузами или же, попросту, перескоком к новой строке.
Подумайте здесь о беззвучном вздохе, проходящем сквозь душу ребенка, когда он впервые увидел радугу, слона, самолет.
Игру в сравнения проводят фигурами имен существительных.
Что мы друг с другом сопоставляем? Образы, состояния, комплексы впечатлений. И даже когда действия – они представлены как существительные: хождение, мышление, засыпание, плавание, падение, рождение, угасание.
Западные наррации-рассказы в значительной степени глагольны. Глагол, очень конкретным способом соединяющий подлежащее с дополнением, накладывает на мир плотный фильтр объяснений и контекстов. Мы уже не замечаем отдельных сущностей (образов, мгновений, впечатлений) – мы сразу же видим связи между ними. Причинно-следственные связи, связи последствий, связи собственности, связи зависимости и ценностности. Так что нам может показаться, что они сами существуют в мире материи – что их видно и слышно.
Не видно. И не слышно.
"Отец оплакивает сына".
мужчина слезы ребенок
"Юноша ожидает любимую".
мужчина молодость место неподвижность женщина сердце
"Велосипедист сбил пьяницу".
человек велосипед движение человек спиртное падение
Рассечение через предложения, рассечения через грамматику и синтаксис.
Мы рассекаем эти резиновые, слизистые ткани, склеивающие один с другим амешки переживаний. Все те наросли культуры, языка, традиций, которые заслоняют обнаженный опыт бытия в мгновении, бытия в мире.
Рассечение разрушает значения, впечатанные в нас тысячелетними играми камешками переживаний. Открывая сами камешки.
Но действительно ли они несут свои собственные значения? Разве не вынуждены мы самостоятельно досказывать их – прибавляя, до того, как будут произнесены слова, чувства – в то время как те лишены предохранительной сетки культуры, традиций, языка, сетки легких фразеологических значений?
Сколь крупная часть современной философии сводится к рассечению значений, заросших струпьями-шрамами на предсловесных случаях духа?
Мастера игры в бисер, понятное дело, ни в каком бисере не нуждаются.
Первой мудростью такой игры является сознание появления значений путем простого изменения соединений того, что предшествует значению.
Го – это последняя, находящаяся за пределами расчетов игра человека: в нее нельзя выиграть, заранее рассчитав все возможные комбинации камешков. Игрок смотрит на игровую доску, и у него имеется интуиция: вот этот расклад выглядит более выгодным, чем другой. Игрок знает, но не знает, откуда это знает.
Можно ли подобным образом глядеть на мир?
Неужто близость "знаков света" – форм, пропорций, расположения вещей в пространстве – со знаками китайской и японской письменности, близость значительно более тесная, чем в письменностях Запада, лает практикам иероглифического мышления существенное преимущество в игре действительностью?
Я размышляю о губительной легкости языкового мышления. (Сейчас я мыслю языково. Сейчас ты мыслишь языково).
В какой момент твой разум становится, попросту, резонансным корпусом, через который протекают верные, поскольку столь грамматически красивые, последовательности фраз? Ты "мыслишь" эти фразы, словно бы отражая эхо.
Сравни это с мышлением-взглядом. Взгляд падает на тысячи элементов, охваченных в едином пространстве. Что творится в твоей голове? Сможешь ли нанизать все эти элементы на нить линейной языковой наррации? Обмануть всякий акт материальной действительности, выкроить его под грамматику Логоса?
Только из чего рождаются орудия и оружие, дающие преимущество в конкуренции между невольниками действительности? Из чего родились наука и технология?
Из этой грамматики, из этой логики.
Быть может, это преимущества, свойственные только лишь для определенного этапа развития цивилизации знаков. Быть может, с какого-то момента мышление "кратчайшим путем" – более удобными значениями, но более отдаленными от мира материи, от голых камешков переживаний – уже не предлагает такого познавательного бонуса, как игра самими камешками.
Давайте представим себе язык, порожденный из письменности, основанной на трехмерных иероглифах, как те кандзи, которые Хибики подарил Кийоко. Представим себе языковое мышление – в том числе и научное рассуждение, то есть цель которого заключается в открытии законов природы – эффективное, когда можно удачно переставлять местами знаки в пространстве.
Эффективное, то есть "правдивое".
Не можешь представить?
Одна из величайших тайн познания, вероятнее всего, величайшая – это загдка удивительной связи мира материи с миром математики. Мир математики гораздо более обширен, чем мир материи. Перестановки математических символов могут исходить из совершенно фиктивных основ (аксиом). Часто, и все чаще, от них как раз и исходят. Как в случае неэвклидовых геометрий – которые, сотворенные игрой знаками математики фикции, потом оказались истинным языком теории относительности. Который наиболее реалистически описывает нам вселенную.
Философы науки говорят о Загадке Рациональности. Практики науки ссылаются на критерий красоты. Эта вот рациональность и представляет собой эффективность операций со знаками: переставляя знаки местами, мы легче манипулируем действительностью, как будто бы действительность и была написана этими знаками. Эта красота – красота каллиграфии действительности.
А кто писал?
Большинство физиков согласится с тем, что Вселенная не нуждалась в пишущем, чтобы быть написанной.
Давайте представим письменность, в которой всякий избыток значений, порожденный из нового сопоставления знаков – "сотрясение!" – открывает новый образчик мира материи: закон природы.
Поэты третьего рода еще компонуют этики и эстетики.
Но когда играешь всеми давними и возможными образцами "красоты" и "добра", ты не играешь в добро, не играешь в красоту. Во что же играешь?
Я гляжу на игровую доску культуры человека и перемещаю мотивы, разновидности, чувства, миры. Не зная – зачем.
Имя "Кийоко" может быть написано, соединяя друг с другом символ "дитя, ребенок", 子 – и символ "чистота", 清; "святость", 聖; "пора света", 季世; "точность", 精; "сердце", 心; "радость поколения", 喜代, или же "надежда мира", 希世.
НЕБОЛЬШОЙ СЛОВАРИК
Все термины взяты из японского языка, разве что указано иначе.
аджирогаса (ajirogasa)
Разновидность традиционного японского головного убора (kasa), как правило, выполненная из бамбука.
акари сёдзи (akari shōji)
Легкая, прозрачная версия бумажной панели, применяемой в японских домах в качестве стенок, раздвижных дверей, ширм.
боккен (bokken)
Дословно: "деревянный меч". Изготовленный из дерева (не из бамбука) простой меч для тренировок.
Перед контактом с европейцами в Японии применялось название "bokutō".
бунмей кайка (bunmei kaika)
"Цивилизация и Просвещение". Девиз, установка и политика, определяющая 70-е годв XIX века в Японии, когда после объявления императорских эдиктов, приказывающих отбросить традиционные обычаи и обратиться к прогрессу, отождествляемому с Западом, воцарилась горячка "цивилизации Японии", прогрессивности" и вестернизации.
быобу (byōbu)
Разновидность ширмы, как правило, сложенной из множества панелей вдоль вертикальных краев. Очень часто покрывается рисунками или каллиграфическими надписями. Ранее изготовлялись из шелка, затем – из бумаги.
тё (chō)