Мы живем по отдельности. Мыслим по отдельности. Кто нас пишет – мы даже и не подозреваем.
А если даже и подозревали – забываем. В темных углах. На чердаке детства. Забыли уже.
Дитя – кривая куколка слепых восхищений, лес, деревушка, горы, долины, звери, чужестранцы, ками, боги, чудеса, страхи.
С большого расстояния, из громадного забытья с трудом мы распознаем себя в бесцельных жизнях пустых кукол.
Кийоко проведет на этом чердаке десять лет. До тех пор, пока не столкнутся полумиллионные армии, Небо падет на Запретный Город, и О Хо Кий повернет против себя и императора.
броненосная бабочка
выше
выше
выше
ох
Солнце льет ржавые слезы
雲
海
море туч
Женщины, о!, женщины узнают о любви из газет.
На двадцать седьмом году Мейдзи Нихон добыл и потерял крепость Люйшунькоу; варвары потоптались по гордости победной Империи.
Тонут их слова, бросаемые в Море Туч.
"Женщины, о!, женщины узнают о любви из газет". Госпожа Ака читает вслух переводы европейских романов, печатаемых фрагментами в "Мияко Но Хана". Все знают, что это еще и пропаганда национальной модернизации; знают и читают.
"Любовника для каждой дамы! И вот мы уже Европа". Доктор Ака не может удержаться от добродушно язвительных комментариев.
Кийоко никогда не спросила, а не возникло ли их супружество как раз по причине любви к заморским фикциям романтической любви. Или же только после того, как их семьи устроили этот брак, только лишь под влиянием доктора госпожа Ака поверила в love. Или, возможно, уже в Академии Атоми она научилась видеть сны и мечтать по-европейски. А может, они, мужчина и женщина, встретились сами, совершенно случайно, на улице, в салонах, на танцах, вовсе не по причине своих семей или сватий. Возможно.
"С господином Айго".
Кийоко просыпается. Разговаривали о браке матери Кийоко.
"С господином Айго?""Уже прошло приличествующее время со времени его супруги".
Кийоко полностью просыпается. Поднимает взгляд на госпожу Ака.
Осенний вечер после теплого дождя. Ладони женщин на чашечках с чаем.
Они позволяют молчанию спокойно стекать между предложениями. С лицами, повернутыми слегка в сторону. С улыбками – вглубь.
"Не потому ли ты поселилась в Долине за Тучами? Когда господин Айго взял ее в качестве содержанки. Ты же знала. Он оплачивал служанку, снял у господина Жабы дом над водопадом. В деревушке знали. Не потому ли ты не возвращалась в Окаму? Кийоко, Кийоко".
Кийоко уже совсем проснулась. Она глядит на доктора Ака. Тот перелистнул газету. Доктор думает о деньгах, о карьере, о власти – желтые от табака пальцы потирают край бумаги.
Много лет назад – та ли это самая веранда? Или это другой дом? Кийоко теперь видит, как сильно доктор Ака расстроил свое поместье на склоне вулкана, вроде бы как временное место изгнания. Объединенные и перемешанные архитектурные стили санка, макия и хонмуне-цукури окружают двор, открытый к резным воротам и садик с небольшим прудом. В имении проживают двенадцать служащих, не считая нянек маленькой дочурки и сыночка господ Ака, а еще секретаря доктора Ака. Доктор уже не учит чужих детей Весьма часто у него ночуют генералы, министры, предприниматели. Рассказы Кийоко про Долины он слушает с вежливой рассеянностью. Кийоко видит сейчас роговую оправу его очков и не может припомнить, это сколько же лет тому назад он сменил свою старую, проволочную.
"Тебя не пригласили?". "Даже и не знаю, пошла бы я".
Сладкая ходжиха не гасит жажды. Чай для питья, чай для задумчивости.
Вместо того, чтобы отправиться по выбитой в горе тропе назад, в Три Долины, Кийоко спускается в Окаму.
Еще достаточно видно. Она удивляется тому, что дети с северных полей ее не узнали. Может, это по причине темно-синего кимоно с Солнцем-Хризантемой? Из-за китайской ступенчатой косы? Из-за соломенного аджирогаса?
В доме дядюшки Маса она никого не застает. На новом котацу греется котелок с супом. Молодые коты присматриваются к Кийоко с детским изумлением.
На ступенях дома братьев Рюко однорукий старик чистит деревянные башмаки. "Сакурако?". В ответ тот улыбается Кийоко усмешкой счастливого идиота. "О, Сакурако в Хакодате, еще до первых снегов, так чт Сакурако в Хакодате".
Кийоко обдумывает, идти ли к дому господина Айго. Или прямиком к водопаду.
В свинарнике кто-то играет на тростниковой флейте придворную балладу.
На северном мостике Кийоко разминулась с низкорослым худым типом в костюме чиновника низкого ранга. Уже разойдясь, оба глядят через левое плечо. Кийоко. Хибики.
"Не". "Узнал". "Тебя". Один вздох.
Они сидят над рекой, в то время как густеют сумерки.
"На втором году в Школе Администрации и Прогресса". "Семь? Восемь? Восемь лет для гайкокудзина в Долине". "Когда-то мы пытались следить за тобой". "Ох". "Мы пошли за тобой через Пьяную Луну". Куда это ходит Кийоко, что делает Кийоко, где спит Кийоко". "Ах! Тайны". "Тайны". Нас схватили солдаты в лесу. Такуми дергался. Ему чуть не оторвали ухо, сломали нос". "Ой".
Нет Луны в волнах тихой речки. Мелкие ладони Хибики мнут фуражку кадета. Свою круглую шляпу Кийоко устроила себе на коленях.
"А ты всегда счастлива". "Мы помилованы, Хибики". "Почти что как сироты. Сироты императора". "То был не плохой мир. Помнишь, как мы ловили звезды на удочки из лапши соба?".
Рыба, всплеск, тишина.
"Погляди".
Нет Луны.
"Но ты возвращаешься сюда". "Мы получаем выходные. Куда мне возвращаться?".
Кийоко удерживается от того, чтобы не поглядеть в направлении неожиданного пьяного окрика; то мог кричать дядюшка Масайоши. Куда мне возвращаться. Ее не узнали дети, ее не узнали коты. Окаму уже и не родная деревушка, и не место, куда она может возвращаться. Кийоко выехала, не выехав. Взрослая, не выросши. Живет так, словно бы все так же плыла в тучах.
"Пошли, я покажу тебе". "Что?". "Тайну".
Хибику еще нужно заскочить к себе, оставить дорожный багаж. Они выходят, когда заснул мир, и когда заснули люди.
Свежая сырость на каменных ступенях заставляет церемонно осторожно ставить шаги. Кийоко тоже притормаживает. Она могла бы назвать отдельные деревья в лесу именами членов семьи, как Маса – свои шрамы на лице. Неоднократно она ходила здесь в одиночестве. А сколько раз ночью.
Они выходят на последний певал в Час Тигра, что в это время года означает чуть ли не шесть часов после полуночи. Ункаи нет. И Кийоко видит, в одном взгляде с Хибики.
Бамбуковые чаши лесов Верфи, высотой чуть ли не в два десятка ярдов, обширные на несколько десятков, в которых колышутся зеленые скорлупы судов tetsг tamasi. Три судна уже спущены на ветер, они висят выше, в в якорях воздушных змеев. Из-под их шероховатых панцирей вырастают картечницы Гатлинга, канделябры пусковых установок для бомб прусского патента, плодоножки нацеливающих увеличительных труб. Цвет Императорского Флота Неба – темно-синий, и как раз такая краска покрывает естественный нефритовый оттенок tetsu tamasi. Герб Императорского Военного Флота Неба – это золотая хризантема в окружности Солнца, и этот знак опечатывает животь, бока, флаги судов; знамена Долин, крыши зданий верфи, стены казарм. Перд казармами начинается утренняя муштра, ряды полуголых матросов Неба выполняют гипнотически ритмичную гимнастику. Из подземных металлургических производств и кузниц в утро вытекают потоки опилок и железного дыма. Из склада за стынущим локомотивом паучьи руки перегрузочных подъемных кранов поднимают двигатели внутреннего сгорания системы Дизеля и закутанные в белую материю роторы аэропланов. Лезвие Неустойчивого Меча в зените пересекают горизонтальные лучи Солнца.
"Мне не разрешат". Потому что к ним уже карабкается вверх охранник с ружьем на спине.
Кийоко снимает шляпу. "Мы помилованы, Хибики".
Охранник узнает ее. Поклон – поклон.
Они спускаются в Долины, женщина и мужчина. Случайно встретились.
На двадцать седьмом году Мейдзи Нихон добыл и потерял крепость Люйшунькоу; варвары потоптались по гордости победной Империи. Война продолжалась пятнадцать месяцев; Нихон заняла Корею и территорию Китая вплоть до Шеньян; после чего три западные державы выставили ультиматум.
"Именно так. Пока их флоты шантажируют нас угрозой вторжения, как минимум – угрозой блокады, мы обязаны гнуть шеи перед Москвой, Парижем и Берлином". Министр Курода подливал гайкокудзину вина, глядя на громадную зеленую самку богомола, спазматично вибрирующую над Долиной между мачтами флагов: нагой скелет haku tetsu tamasi, первого на то время судна из линейки Камакири, стабилизируемый на ветру бумажными крыльями и воздушными змеями.
Тень Кийоко растягивается на стене веранды Врат Туманов за спинами мужчин, словно ветряная ками, стекающая сквозь бумажную ширму быобу. Она не дрогнет, не произнесет слова – но все происходит и говорит на ее фоне.
Плечо министра, кулак, зажатый на графине. "Так точно! Гнуть шеи! Растоптали нас! Растоптали!
Корея, Китай, Россия, костяшки домино. Великий Князь Кореи весьма способствовал идеям модернизации и практически во всем следовал советам соседей из Нихон. Это потому, что Нихон первым преодолел путь от рыцарственной гордости прошлого к гордости промышленного будущего.Только ведь Великий Князь Кореи – не бог-император. Его власть не является безусловной. Это означает, что к власти он обязан стремиться. Он обязан сражаться за власть. Регентом он остается только до тех пор, пока сын его не станет взрослым. И время уходит. И необходимо предусмотреть намерения соперников. Он отравляет первородного сына королевы Мин. Насылает наемных убийцы на членов ее клана и на оппозицию. Специальностью Великого Князя Кореи являются подкладываемые с немалой сообразительностью и наглостью бомбы. Он взрывает брата королевы; в начавшемся после того пожаре гибнут ее мать и племянник. Он подкладывает бомбы и в спальню самой королевы. Весь дворец превращен в развалины – только по счастливой случайности королева ночевала в другом месте. В отчаянии клан Мин ищет защиты в союзе с Китаем. А Великий Князь ни в коей мере не единственный реформатор среди элит Кореи. Гаэхваданг, Партия Просвещения, в союзе с Нихон издавна уже планирует переворот; в этой партии впереди идет клан Кимов, столь же могущественный. Ким Ок-Кюн там председательствует энергичной клике аристократов-модернизаторов. В шестнадцатом году Мейдзи, обеспечив себе поддержку нихонского гарнизона, они поджигают здание почты, после чего берут штурмом проходивший неподалеку банкет сторонников старого режима. Где отрубают головы шести министрам, не считая убийств поменьше. Это серьезная тактичная ошибка. Так складывается, что в это время Китай держит в Сеуле и окрестностях в семь раз больше войск, чем Нихон. Так что Китай осуществляет интервенцию практически открыто. Сковав клан Мин чуть ли не вассальными цепями. Ким и его сторонники по заговору бегут в Нихон. Клан М