Таким образом, уклад «сильных домов» базировался на личностных отношениях патрона и клиента (в Китае говорили «хозяина» и «гостя») с их принципом взаимообразности (бао), реципрокности в рамках асимметричных отношений «старших» и «младших». Соответственно «сильные дома» нередко описываются в литературе как объединение «родственников и гостей».
Принцип личных связей «хозяина» и «гостя» воплощен в этике так называемых людей долга (ся), обычно снабжавшихся эпитетами «своенравный», «лихой» и т. п. Идеографически знак «ся» являет картину одного большого человека в окружении двух маленьких. Поведение «людей долга» определялось особым кодексом чести, предписывавшим им даже ценой жизни мстить за обиды и заботиться о тех, кто им предан; свой союз ся скрепляли клятвой личной верности7.
Сыма Цянь, положивший начало традиции «человека долга» в китайской литературе, нарисовал довольно романтический образ благородного поборника справедливости, который, «не жалея собственной жизни, помогает попавшим в беду», «всегда держит слово», «стыдится бравировать своей добротой перед людьми». Но Сыма Цянь, и сам, впрочем, признававший, что среди «людей долга» были заурядные разбойники, остался одинок в своих похвалах их образу жизни. Идеологи империи единодушно видели в ся антисоциальный элемент и узурпаторов государственной власти, сеятелей беззакония и анархии, заслуживавших самой суровой кары. Недаром «людьми долга» в ханьском Китае именовали шайки наемных убийц и обыкновенных грабителей [Хань шу, цз. 90, с. 20а-б; Хоу Хань шу, цз. 45, с. 24б].
Между тем в образе ся нетрудно разглядеть фигуру предводителя «сильного дома». Считалось, что господин оказывает «милость» (энь) своим людям, а те служат ему, «воздавая за милость» (бао энь), выполняя свой личный долг. С позднеханьского времени зависимый люд «сильных домов» нередко так и называли – «преданные из чувства долга» (и минь, и ту). В комментариях Жу Шуня (III в.) к труду Бань Гу ся определяются как союз людей, доверяющих друг другу, имеющих общие взгляды на добро и зло, способных властвовать в округе и достаточно сильных, чтобы навязывать свою волю высокопоставленным сановникам [Хань шу, цз. 37, с. 1а]. Могущественный тиран, терроризирующий окрестное население, – стереотипная и едва ли не самая распространенная характеристика вождя «сильного дома».
О жизненном укладе союзов ся сравнительно подробно повествуется в эпизоде, с которого Фань Е начинает историю восстания «краснобровых». В уезде Хайцюэ области Ланъе жила некая матушка Люй, сын которой, мелкий служащий, был казнен за какой-то проступок. Матушка Люй, говорится далее, «жила зажиточно, владела состоянием в несколько миллионов монет. Она наготовила угощения и вина, купила оружие и одежду, и молодцам, приходившим воспользоваться ее щедротами, давала всего в избытке. Тем, кто нуждался, она тут же давала одежду, не спрашивая, много ли требуется». Когда сбережения матушки Люй иссякли, она попросила кормившихся у нее удальцов отомстить за убитого сына, что и было исполнено [Хоу Хань шу, цз. 11, с. 12б].
Единство всей тьмы вещей сосредоточено в одном отверстии; корень сотен дел выходит из одной двери.
«Хуай Нань-цзы»
В годы краха режима Ван Мана и междоусобных войн усадьбы у местных властителей преображались в крепости, куда в поисках убежища стекались окрестные жители. Типичный пример – судьба поместья того же Фань Хуна, который в начале 20-х годов I в. выстроил крепость со рвом, а «примкнувших к нему семей старых и слабых насчитывалось более тысячи» [Хоу Хань шу, цз. 32, с. 2б]. Тогда же Фэн Фан, земляк Фань Хуна, «собрал гостей, призвал мужей сильных и выдающихся, воздвиг крепость со рвом и стал ждать того, кому он мог бы предложить свою помощь» [Хоу Хань шу, цз. 33, с. 12а]. Уже после реставрации ханьской династии Чжао Ган, глава «большой фамилии» из Цинхэ, построил на границе уезда крепость, обучил латников и творил бесчинства [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 6б]. То же самое в еще больших масштабах повторилось после распада ханьской империи.
Вопрос о формах эксплуатации и статусе зависимого люда в хозяйствах «сильных домов» относится к числу фундаментальных в социально-экономической истории раннеимператорского Китая. К сожалению, источники не позволяют дать на него четкий ответ. За исключением рабства, какие бы то ни было формы зависимости между частными лицами официальным законодательством не фиксировались. Зачастую лица, подчиненные домашнему патриарху, именуются просто «толпой», «множеством» (чжун). Для обозначения личнозависимых употреблялся целый ряд терминов: рабы (нубэй, нупу), «домашние мальчики» (цзятун), «зеленые повязки» (цинтоу), наконец, просто «рты» (шэнкоу) и пр. Работники в хозяйствах «сильных домов» звались обычно «арендаторы-гости» (дянькэ), «нанявшиеся гости» (инкэ), «работающие взаймы» (цзяцзо), т. е. работники, получавшие землю и орудия труда от хозяина. Иногда они фигурируют под общим названием «зависимые люди» (туфу). По мнению большинства исследователей, основную массу держателей земли «сильных домов» составляли арендаторы-издольщики, связанные с землевладельцем отношениями кабального должничества и выплачивавшие ему от половины до двух третей урожая (см. [Ebrey,с. 201; 73]).
Несомненно, крупные землевладельцы пользовались неустойчивостью экономического положения простых крестьян, значительная часть которых, если не большинство, не могла свести концы с концами. Доказательств тому немало, но мы ограничимся лишь несколькими. Интересные данные об экономической жизни раннеханьской деревни содержатся в документах, найденных близ Цзянлина (пров. Хубэй) в могиле некоего Чжан Яна, выполнявшего обязанности сельского старосты. Среди них имеются записи о выдаче ссуд семенного зерна 25 крестьянским дворам. Указанных в списках земельных участков крестьян – в среднем по 25 му на семью из 4 – 5 человек – не хватало даже для прокорма, так как с одного му хорошей земли в ханьский период получали около 3 даней зерна, а взрослому человеку для пропитания требовалось в месяц 1,5-2 даня [Ёсинами, 1978, с. 278]. О том, что множество крестьян постоянно не могли дотянуть до нового урожая, свидетельствует Цуй Ши, который в своих «Помесячных указаниях для четырех сословий народа» советует поздней весной «усилить охрану усадьбы, чтобы защититься от набегов разбойников, которые, словно трава, появляются в весеннюю пору, когда голодно» [Хрестоматия, 1980, с. 221].
Естественно, деревенские богатеи выступали в роли ростовщиков и кредиторов малоимущих крестьян. Так было со знакомым нам Фань Чжуном, который на поверку отнюдь не бескорыстно «оказывал милость» жителям деревни. Он, по сообщению его биографа, «ссудил людям много миллионов, а перед смертью велел сжечь долговые расписки. Услыхав про это, все должники устыдились и наперебой ринулись к дому Фаней, чтобы рассчитаться» [Хоу Хань шу, цз. 32, с. 2а]. В надписи на стеле в честь некоего У Чжуншаня (II в.) сообщается, что он давал ссуды весной и осенью (то же советовал Цуй Ши) и не настаивал на уплате долга. Люди «отовсюду приходили к нему просить взаймы, и он никогда не говорил, что у него нет средств». У Чжуншань восхваляется также за то, что он раздавал беднякам еду, оставшуюся после пиршеств [Хуань Гунчжу, с. 143].
Панегирики благодетелям деревни не могут скрыть обратной стороны медали. Тот же Цуй Ши ярко обрисовал произвол «сильных домов» и горькую долю простых крестьян, задавленных беспросветной нуждой. «Высшие семьи, – писал Цуй Ши, – накапливают миллионные богатства, приобретают земельные владения, не уступающие пожалованиям удельной знати. Они дают взятки, чтобы заставить власти поступить несправедливо, держат у себя телохранителей, чтобы запугивать простой народ. Они убивают невинных и хвастаются, что никто из их людей не был казнен, как преступник, на рыночной площади. Так они живут, а после смерти пользуются почестями, как государи. Посему люди низших дворов в страхе топчутся, не зная, куда ступить. Отцы и дети, склонив головы, рабски прислуживают богатеям и приводят к ним в услужение жен и детей. Оттого богатеи, всего имея в избытке, день ото дня становятся еще богаче. Бедняки, не имея необходимого, с каждым годом беднеют. Из поколения в поколение они живут, словно пленники, и все же не имеют достаточно пищи и одежды. При жизни они изнемогают от непосильного труда, после смерти их постигает несчастье остаться непогребенными. Если случится небольшой недород, им приходится идти по миру, хоронясь в придорожных канавах, продавать жен и детей. Никакими словами не высказать, что значит не иметь никакой радости в жизни!» [Цюань Хань вэнь, цз. 46, с. 9б]8.
Приведенный отрывок свидетельствует о существовании в то время многочисленной категории крестьян, прочно привязанных к землевладельцу узами кабальной аренды. Они стояли явно ниже свободных крестьян, что, по-видимому, было вообще характерно для отношений так называемых аренды и найма в ту эпоху. Правда, для позднеханьского периода известно более десятка случаев, когда ученые мужи и даже отпрыски служилых семей арендовали землю или нанимались на работу. Однако работали они вдали от родных мест, причем нередко жили под чужим именем и даже изменяли внешность [Ёсинами, 1978, с. 516-517]. Надо полагать, наниматься было неприлично для тех, кто претендовал на высокое положение в обществе. Сам Цуй Ши противопоставляет «высшие семьи» «низшим дворам». Вероятно, главы последних не имели в его глазах всей полноты власти, подобающей семейному патриарху. Если в начале правления Хань «гости» были призваны украшать дом патрона и имели личную свободу, то во II в. они уже могли обрабатывать землю своего патрона. Тогда же появляются устойчивые словосочетания «слуги и гости», «рабы и гости», «подлые гости». Таким образом, «гости» составили новую категорию личнозависимого люда, получившую официальное признание в раннесредневековую эпоху. То же относится и к такой категории невольного люда, как буцюй, зафиксированной в источниках с конца II в. (см. [Крюков, с. 41]). Вместе с тем крестьяне-издольщики в правовом и социальном отношении, как видно и из слов Цуй Ши, явственно отличались от рабов. В позднеханьской империи они числились в государственных реестрах [Ёсинами, 1978, с. 383].