Социальной почвой отшельничества была тенденция к автаркии местного общества, что хорошо видно из истории царствования Ван Мана и последних десятилетий правления позднеханьской династии. С того же времени отшельничество превращается в символ всего истинного, неподдельного в жизни, противопоставляемого фальши и суете служилого света. В этом пункте культура ши многое усвоила из даосской традиции, придав ей подчеркнуто элитарное звучание: отказ от почестей был значим, очевидно, лишь в том случае, если они были доступны.
Итак, героизм и отшельничество были двумя аспектами единой социокультурной ситуации. Отшельничество часто мыслилось ханьскими современниками как предпочтительная альтернатива героизму, во многом благодаря особой ограниченности последнего в условиях империи. Дело в том, что героическое самопожертвование, как подлинно социальное действие, имеет смысл лишь в рамках социума. Империи же действительная общественность была принципиально чужда. Быть может, именно надсоциальная природа имперского порядка обусловила свойственные хранителям традиции ши пессимистический взгляд на историю, сознание бессмысленности жертвы при искреннем преклонении перед мучениками добродетели. В свою очередь отшельничество не отрицало политических амбиций ши, в том числе выгод служебной карьеры. В спорах о смысле «истинного отшельничества» отобразилась внутренняя связь отшельнического идеала с социальными претензиями ши. Судить эти споры не наша задача. Важнее заметить, что неразрешимой дилемме героизма и отшельничества в культуре ши сопутствовало глубокое чувство отчужденности.
Исторический подтекст этой нормы самосознания ши состоит, вероятно, в том, что наследники, обнимавшие две противоположные социальные тенденции, два уровня публичной жизни, не могли целиком вписаться ни в один из них. Ситуация, когда «некуда деть себя», – классическая ситуация ши. Как бы ни восторгались современники и позднейшие поколения кумирами «чистой» критики, достоин внимания и отзыв Гэ Хуна о Го Тае: «Хотел поддержать династию, но мир уже погряз в великой смуте. Хотел уединиться и молчать, но было ему невыносимо тесно» [Гэ Хун, с. 187]. Каким бы почетом ни были окружены «безумные» отшельники, они шли по стопам Цюн Юаня – жертвы коллизии благородного мужа и «пошлого света». Опыту «тоски на чужбине» мы обязаны преимущественно эстетическим характером культуры ши, элегическим тоном ее поэзии и риторикой персональных оценок.
Не будем забывать, что этот опыт был явлением историческим и, как таковой, претерпел определенное развитие. Впервые он явственно заявляет о себе в ханьскую эпоху, в условиях отчужденности служилых людей от бюрократической машины, господства политического и идейного конформизма, вытеснения культа гениального правителя культом традиции и морали. Опыт «тоски на чужбине» резко усиливается после краха империи, когда «чистая» критика утратила смысл, а ши оказались на положении своего рода почетных пленников военной диктатуры. Этот опыт, наконец, полностью раскрылся в культуре раннесредневековой аристократии.
Культура ши вдохновлена в конечном счете пафосом освобождения от оков «пошлой действительности» и самой истории; освобождения, продиктованного не нигилизмом, а сознанием своего долга и ответственности перед миром. Она являет собой апологию людей, не знающих, «куда себя деть», скитание в поисках несуществующей родины. Но в этом ее безрассудстве сокрыто ее бессмертие.
Примечания
ПРОЛОГ
1 Сходные явления в общественном сознании Китая XVII в., знаменовавшие забвение символического измерения культурной традиции, рассмотрены в книге: Малявин В.В. Сумерки Дао. Культура Китая на пороге Нового времени. – М., 2001.
2 Заслуживает отдельного рассмотрения вопрос о том, в какой степени тоталитарная утопия законников наследует конфуцианскому ритуализму, который утверждает вездесущность игрового начала в жизни. Интересно также, что именно в канун триумфа законнического тоталитаризма в Древнем Китае приобретает популярность фантасм человека-робота, представление о человеке как искусно сделанной кукле. (Ср. увлечение автоматами в Европе накануне промышленной революции.)
3 Сами по себе приведенные утверждения вполне согласуются с символическим миропониманием традиции и в том или ином виде проявляются на разных этапах истории китайской мысли. Однако отождествление «всеобщей пользы» Пути затемняет наличие символической дистанции между восприятием и действительностью.
ГЛАВА 1
1 Так объясняют значение титулов «хуан ди» и «тянь цзы» ханьские ученые, в частности Чжэн Сюань. Ханьские императоры владели двумя наборами из трех яшмовых печатей, использовавшимися для скрепления указов, касавшихся соответственно внутренних и внешнеполитических дел.
2 Сэфу – довольно распространенное в ханьскую эпоху название разного рода должностей, существовавших не только в сянах, но и при дворе, в уездных управах, при заставах, на рынках и т. д.
3 Китайцы с древности делили сутки на 12 частей, так что традиционный китайский час соответствует двум европейским.
4 В империи Цинь Шихуана действовал указ о присвоении хозяевам всех зарегистрированных дворов низшего ранга знатности. В позднеханьский период с 58 по 132 г. было обнародовано 15 эдиктов, даровавших низший ранг знатности беглым, пожелавшим вновь зарегистрироваться. В дальнейшем издание таких эдиктов прекратилось, возможно ввиду полной неэффективности этой меры.
5 Цуй Ши в своих «Помесячных указаниях для четырех групп народа» также изображает поместье сложным и многоотраслевым хозяйством, в котором выращиваются все основные виды зерновых культур и овощей, имеются кузни, плантации плодовых деревьев, рыбные пруды, выделываются ткани и производится вино. Подобное же разнообразие хозяйственных занятий в быте «сильных домов» запечатлено и на обнаруженных в разных районах Китая, в частности в Шаньдуне, Хэнани, Сычуани, настенных рельефах в гробницах позднеханьского времени.
6 Так характеризуется, в частности, земляк Фань Чжуна Лю Сю, о котором, благодаря его счастливой судьбе, известно сравнительно много. Предки Лю Сю первоначально получили в Наньяне удел размером около 200 цин, а к рубежу новой эры семейство Лю, по-видимому, более чем вдвое увеличило свои земельные владения за счет распашки нови. Согласно книге Фань Е, Лю Сю в молодости уделял так много времени хозяйственным делам, что навлек на себя насмешки братьев. Между тем в «Дунгуань ханьцзи» дается иной портрет основателя позднеханьской династии. Там сказано, что он «обладал незаурядным талантом, любил учение, увлекался петушиными боями и лошадиными скачками, а кроме того, знал порочных и нечестивых людей округи» [Хоу Хань шу, цз. 1, с. 1а]. Известно также, что молодой Лю Сю «прятал у себя беглых преступников, и чиновники не смели приблизиться к его дому» [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 4б].
7 Нередко такие клятвы скреплялись кровью участников союза или жертвенных животных, зарезанных на специально воздвигнутом алтаре. В Цзяннани в III в. присяга взаимной верности сопровождалась закланием собаки и петуха на земляном алтаре. При этом произносилась клятва следующего содержания: «Пусть будешь ты ездить в экипаже, а я носить бамбуковую шляпу крестьянина, но, если мы встретимся, ты сойдешь на землю. Если я буду идти пешком, а ты скакать на коне, при встрече ты должен сойти» [Ши цзи, с. 435].
8 Несколько позднее Чжунчан Тун, по-видимому, независимо от Цуй Ши писал о засилье магнатов почти в тех же словах: «Не будучи даже начальником пятидворки, они распоряжаются повинностями тысяч дворов, что равно населению целого удела. Славой и роскошью они затмевают удельных правителей, могуществом не уступают правителям областей и уездов. Их обуревает жажда богатства, а когда они совершают преступление, то не несут наказания. Телохранители и удальцы готовы отдать за них жизнь. Дошло до того, что слабые и невежественные имеют [в своих домах] лишь рваные одеяла вместо занавесей. Они умирают вдали от дома, и никто не заботится об их телах» [Хоу Хань шу, цз. 49, с. 26а].
9 Характерный эпизод относится к временам Гуан У-ди. В области Пинъ-юань взбунтовались пять влиятельных семей одного из уездов, которые убили правителей своего уезда и области. Всю вину за конфликт Гуан У-ди взвалил на погибших чиновников [Хоу Хань шу, цз. 18, с. 7а].
10 Двумя последними терминами охарактеризована, например, в хвалебном указе императора деятельность Хуан Ба на посту правителя Инчуани. По отзыву биографа, Хуан Ба, правивший Инчуанью несколько позднее Чжао Гуанханя, поощрял земледелие и шелководство, помогал бедным, был мягок и добился в области «всеобщего довольства и мира» [Хань цзи, цз. 82, с. 4б-5б]. Хуан Ба слыл образцовым чиновником в позднеханьское время [Ван Чун, с. 197].
11 Любопытен порядок проведения экзаменов. Существовали своего рода экзаменационные билеты, каковыми служили таблички с написанными на них темами сочинений. Таблички выставлялись в качестве мишени, и каждый учащийся стрелял по ним из лука, беря ту, в которую попала его стрела [Лунь хэн, цз. 78, с. 2а]. Сохранился анекдот на эту тему, относящийся к III в. Некоему Пан Цзину на экзамене досталась табличка с темой «непочтительный сын». «Выдвигаемый на службу муж – непочтительный сын?» – шутливо спросил Пан Цзина учитель. «Ныне я преданный подданный и не могу быть почтительным сыном!» – парировал Пан Цзин [Шо фу, с. 1702].
12 Ланы, готовившиеся к службе, были разделены на три категории. К высшей относились «ланы-советники» (и лан) и «ланы внутри дворца» (чжун лан), имевшие ранг, эквивалентный 600 даням. Служить «ланом-советником» считалось почетным даже среди высоких провинциальных чинов. Известен случай, когда на эту должность был назначен инспектор округа, признанный лучшим среди его коллег [Хоу Хань шу, цз. 31, с. 24а]. Среднюю категорию составляли «прислуживающие ланы» (ши лан) в ранге, эквивалентном 400 даням, низшую – «ланы при дворце» (лан чжун) в ранге, эквивалентном 300 даням. По-видимому, большинство «почтительных и бескорыстных» зачис