Глава 16. Асиргарх
Одинокий всадник на черной лошади галопом скакал по равнине, оставляя за собой шлейф красной пыли в неподвижном вечернем воздухе. Хуррам наблюдал с крепостной стены, как он, приблизившись к основанию холма, на котором располагалась крепость Асиргарх, слегка снизил скорость и начал взбираться по крутой дороге, ведущей к стенам крепости. Когда он достаточно приблизился, шахзаде увидел, что, несмотря на жару, на всаднике были надеты стальной шлем и куртка с металлическими пластинами.
– Может быть, стоит пристрелить его? – предложил стоящий рядом Камран Икбал.
– Не надо. Одинокий всадник для нас не опасен. Посмотрим, что ему надо, – ответил Хуррам, не отводя глаз от незнакомца, который добрался до ровной площадки прямо под стеной крепости и теперь вновь пытался поднять свою основательно измученную лошадь в галоп.
В пятидесяти ярдах от ворот он взял мешок, который висел у его седла и, неожиданно натянув поводья коня, так что тот присел на задние ноги, остановил животное. Раскрутив мешок над головой, изо всех сил бросил его в сторону ворот крепости, украшенных острыми пиками.
– Подарок для предателя Хуррама, да гниет он в аду! – крикнул этот человек, а потом развернул лошадь и галопом поскакал вниз по дороге, пригнув голову к самой гриве и двигаясь зигзагами, как будто ждал, что стрелки на стенах крепости откроют по нему огонь.
Когда всадник быстро спустился на равнину, шахзаде окинул взглядом пустынный пейзаж, размышляя, не была ли попытка всадника подъехать к самой крепости прелюдией к началу атаки. Но вокруг не было видно ни единой живой души, за исключением двух стервятников, которые парили в воздушных течениях высоко в небе.
– Пошлите кого-нибудь забрать мешок, – распорядился Хуррам, вытирая струйку пота со щеки. Июнь только начался, но жара росла с каждым днем, и воздух становился все тяжелее и давил на людей.
Через несколько мгновений шахзаде услышал, как начали вращаться шестерни в помещении для подъемных механизмов у ворот. За ними раздался грохот цепей, и громадная решетка, защищавшая въездные ворота, стала медленно подниматься. Потом в правой половинке ворот открылась небольшая дверца, не больше четырех футов в высоту. Из нее появился высокий и стройный молодой человек, с волосами цвета овса, блестевшими на солнце, который подбежал к тому месту, где мешок зацепился за колючий куст. Томас Ро был прав, подумал Хуррам, наблюдая, как Николас Баллантайн наклонился, чтобы поднять мешок. За последние несколько месяцев англичанин показал себя верным и находчивым горчи. В суматохе побега из Агры шахзаде совсем забыл о просьбе Ро взять молодого человека к себе на службу. А вот Николас не забыл. Посадив своего хозяина на один из кораблей, направлявшихся в Англию из порта Сурат, он добрался до Асиргарха, который располагался на северном краю плато Декан.
Хуррам увидел, как Баллантайн неожиданно отшатнулся и чуть не уронил мешок. Затем, чуть успокоившись, англичанин взял мешок обеими руками и, стараясь держать его подальше от себя, осторожно внес его через дверь в крепость. Шахзаде не терпелось узнать, что привез всадник, и он быстро спустился по крутым каменным ступеням в главный внутренний двор. Группа воинов толпилась возле Николаса, у ног которого лежал джутовый мешок. Подойдя, Хуррам почувствовал омерзительную вонь.
– Открой, – велел он Баллантайну, – и побыстрее.
Англичанин кинжалом перерезал толстый шнур, которым был завязан мешок, и приподнял его. Из него выкатился какой-то покрытый пятнами, гниющий предмет. На мгновение Хуррам решил, что это гнилая дыня, но потом в нос ему ударил тяжелый, сладковатый запах смерти.
Один из воинов, долговязый юноша, отвернулся, и его вырвало. Да и сам шахзаде почувствовал, как желчь подступила у него к горлу, когда он понял, на что смотрит.
Присев на корточки, он заставил себя посмотреть на пятнистый, сочащийся гноем предмет, который когда-то был головой Джамал-хана, одного из его доверенных разведчиков. Несколько недель назад сын падишаха послал его с письмом к наместнику провинции Манду – в этом письме он просил о поддержке в случае окончательного разрыва с Джахангиром. Левый глаз разведчика вытек, и в окровавленной глазнице шевелилась пара личинок. Изо рта с поломанными зубами, гнойными деснами и вывернутыми фиолетовыми губами торчал кусок бумаги, на котором Хуррам узнал свою собственную печать. Это могло быть только его письмо к наместнику.
– Светлейший, в мешке есть еще кое-что, – услышал он голос Николаса.
Выпрямившись, шахзаде взял в руки небольшой кожаный мешочек, который протягивал ему горчи, и, отчаянно стараясь подавить рвотные позывы, отступил на пару шагов, чтобы открыть его. Внутри оказалось письмо, адресованное «Предателю Хурраму»:
Я – верный слуга падишаха Джахангира. С твоим посланцем я поступил так, как он того заслуживал. Он умирал долго, но, будучи слугой такого господина, не заслужил милосердия. В последние моменты своей агонии он рассказал все, что знал, – сколько у тебя войска, сколько артиллерии и к скольким еще людям ты послал своих гонцов с письмами, предлагая им совершить предательство. Когда ты будешь читать это письмо, я уже буду при дворе и сообщу о твоем бунтарстве падишаху.
Письмо было подписано: «Али-хан, наместник Манду».
– Это письмо ничего не значит. Обыкновенное оскорбительное высокомерие и бравада, – заметил Хуррам с уверенностью, которой у него не было. – Похороните голову с соблюдением всех религиозных обрядов. Это все, что мы можем сделать для Джамал-хана.
Он отвернулся и, держа письмо в руках, направился в покои Арджуманд, которые располагались на верхнем этаже. Через открытую дверь шахзаде увидел жену, сидевшую в оконном проеме с их новорожденным сыном Аурангзебом на руках. На мгновение Хуррам остановился. Малыш рос здоровым ребенком, но его отец никогда не забудет тот день, наступивший через два месяца после их побега из Агры и на целый месяц раньше срока, когда у Арджуманд начались схватки. Они как раз взбирались на горы Виндхья, где, напоенные муссонными ливнями, все ручейки превратились в опасные потоки, а единственной защитой для их шатров на привалах служили насквозь промокшие ветки деревьев.
Без хакимов и повитух, с помощью лишь двух нянь, которые их сопровождали, Арджуманд родила сына в закрытой повозке, которую везли несколько быков. Стоя под дождем и беспомощно прислушиваясь к ее крикам – всей душой желая, чтобы они прекратились, и в то же время боясь этого, – Хуррам никогда еще не чувствовал себя таким бессильным. Почему его жизнь, которая так хорошо начиналась с благосклонности его деда и отца, с женитьбы на женщине, которую он любит и которая любит его, с победоносных военных кампаний, вдруг столь резко изменилась? «Неужели судьба так испытывает меня, – думал шахзаде, обняв себя руками для тепла, – чтобы проверить, не исчезнут ли мои устремления пред лицом неудач? Ни за что, – твердо решил он, опустив руки и выпрямившись во весь рост – крики Арджуманд в тот момент как раз достигли крещендо. – Все испытания сделают меня только еще более непоколебимым». Мгновения спустя крики его жены стихли, и к ним присоединился энергичный плач ребенка.
Однако сейчас, когда Хуррам стоял в тени двери и наблюдал за женой и сыном, страх за них, который никогда полностью не покидал его, сжал его сердце с новой силой. Он смело вел в бой армии, но, когда дело касалось защиты его семьи, когда, казалось, весь мир ополчился против них, все менялось. Шахзаде надеялся, что его войска в Декане сохранят ему верность, но сразу же после бегства его семьи и задолго до того, как он добрался до своих отрядов, Джахангир направил туда собственных гонцов с приказом прекратить поход против Малика Амбара и возвращаться в Агру. Некоторые военачальники Хуррама – такие как Камран Икбал, – не подчинились приказу и присоединились к шахзаде в Асиргархе. Но тех, кто хорошо знал, в чем заключаются их интересы, и боялся кары Джахангира, оказалось больше. Они вернулись в Агру и там публично принесли клятву на верность падишаху, которую от них требовали. И вот теперь новый удар – убийство Джамал-хана… Ни один человек не может выдержать пыток. Джамал-хан действительно знал некоторые из планов Хуррама, и шахзаде молил Аллаха, чтобы признания, которые у него вырвали, не слишком скомпрометировали его возможных сторонников. Пока ни один из действительно важных правителей и наместников, которых он пытался привлечь на свою сторону, не ответил ему. Без всякого сомнения, все они выжидали, чтобы понять, куда дует ветер, и это может спасти их, если информация о его письмах к ним дойдет до Джахангира. А вот помощь в этом случае они Хурраму не окажут, даже тайную.
Притворившись веселым, шахзаде вошел к Арджуманд, но она слишком хорошо его знала. Услышав его шаги, женщина подняла голову, но ее улыбка увяла, как только она увидела напряженные черты его лица.
– Что случилось, Хуррам?
Он не ответил, наклонившись, чтобы поцеловать ее, а потом прошел к окну и опять посмотрел на высохший ландшафт, который, казалось, подрагивал в раскаленном воздухе. За спиной шахзаде услышал, как Арджуманд позвала служанку, чтобы та забрала Аурангзеба. А потом ее руки мягко коснулись его и повернули лицом к ней.
– Прошу тебя, Хуррам. Что бы ни случилось, ты должен рассказать, – проговорила она.
– Ты помнишь, что я посылал Джамал-хана к наместнику Манду в качестве своего эмиссара? И вот я получил ответ. Надеясь на то, что мой отец вознаградит его, наместник приказал пытать Джамал-хана, чтобы узнать о наших планах, а потом распорядился убить его. Ему хватило безрассудства вернуть мне его голову вместе с высокомерной запиской. Он, видимо, полностью уверовал в то, что отец окончательно рассорился со мной и у меня нет никаких шансов на восстановление отношений, иначе никогда не решился бы на такое. И он, возможно, прав. За все эти месяцы, что мы живем здесь, я не получил от отца ни одной строчки, хотя сам послал ему несколько писем, в которых заявлял о своей невиновности.
– Но и армии против тебя он тоже не послал. Это ведь должно кое-что значить.
– Совсем необязательно. Как и все остальные – как те, кого я пытаюсь убедить и кто мне не отвечает, – он может просто ждать, пока его возможности награждать и миловать, с которыми я не могу тягаться, выиграют за него все битвы. Мои люди уже начинают разбегаться. На последней перекличке их было всего две тысячи… Кто знает, сколько их останется через месяц… через два месяца? Так больше продолжаться не может. Как я смогу достичь того, что принадлежит мне по праву рождения и соответствует моим способностям?
– Но что ты можешь сделать?
– Вернуться в Агру, броситься к ногам отца, еще раз отдать себя в его распоряжение и заставить его выслушать меня…
– Нет! – Горячность супруги испугала шахзаде. – Послушай меня, Хуррам. Поступив так, ты подпишешь себе смертный приговор. Самое меньшее, на что ты сможешь рассчитывать, – это ослепление по примеру Хусрава. Когда ты впервые сказал мне, что Мехрунисса стала нашим врагом, я не могла поверить в то, что моя собственная тетка… Но потом я стала размышлять и поняла, насколько мало ее знаю. Когда я росла, она была со своим первым мужем в Бенгалии. После того как Мехрунисса стала женой падишаха, она, кажется, сильно отдалилась от нас и стала больше внимания уделять себе и своему положению… Я практически не встречалась с ней один на один. А теперь, когда Ладили помолвлена с Шахрияром, мы стали препятствием на ее пути к… Теперь я это хорошо понимаю. А еще я хорошо знаю, насколько моя тетка умна, решительна и сильна. Она использовала эти свои качества, чтобы спасти себя и нашу семью, когда мой дядя, Мир-хан, принял участие в бунте Хусрава, и направит их против нас, если ей это будет нужно. Не возвращайся в Агру… Не отдавай себя в ее руки. Я прихожу в ужас, когда думаю, на что она может уговорить падишаха. Прошу тебя, обещай мне…
В голосе Арджуманд слышалась страстная убежденность. Обычно она доверяла решениям мужа и редко с ним спорила. Но может быть, сейчас она права? Как бы ни верил Хуррам в свою невинность и в свои способности убеждать и спорить, Мехрунисса, занимая прочное положение в сердце Джахангира, скорее всего не позволит ему даже встретиться с отцом.
– Очень хорошо, – наконец сказал шахзаде. – Обещаю, я наберусь терпения и подожду еще…
Джахангир поморщился, когда хаким плотно перебинтовал его руку. Глубокая рана была результатом собственной небрежности падишаха во время соколиной охоты на Джамне. Если б рука была в перчатке, острый желтый клюв его сокола, любимой птицы, которую он сам выдрессировал, не смог бы повредить старый шрам от раны, полученной правителем в бою с раджой Мирзапура.
Когда хаким закончил свою работу, в покои вошел слуга.
– Повелитель, тебя хочет видеть наместник Манду. Он говорит, что его новости не могут ждать.
– Тогда пусть его приведут ко мне.
«Что нужно этому человеку?» – размышлял Джахангир, пока хаким собирал свои инструменты. Провинция Манду находилась далеко на юге, а тучный и стареющий Али-хан не любил перенапрягаться зря.
Через пять минут перед правителем появился наместник. Его пропитанные по́том одежды и грязная обувь говорили о том, что у него действительно что-то срочное.
– В чем дело, Али-хан? – спросил падишах.
– Важные новости. Я хотел, чтобы ты услышал их из моих уст, иначе ты им не поверил бы.
– Продолжай.
– Твой сын, шахзаде Хуррам, поднимает против тебя твоих подданных.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Он написал мне с просьбой о поддержке на тот случай, если между вами возникнет открытая вражда. Я, естественно, отказался – и подумал, что мой долг немедленно сообщить об этом тебе.
– Покажи мне его письмо.
– У меня его больше нет, но я подверг его посланника пыткам, и тот во всем признался. Шахзаде Хуррам пытается создать на юге опорный пункт, откуда сможет угрожать тебе. Я не единственный наместник, к которому он обратился. Вот, посмотри… список имен… – На лице Али-хана появилась улыбка, показавшаяся Джахангиру заискивающей.
Падишах взял бумагу, которую ему протягивал наместник. У него уже однажды были причины сомневаться в верности Али-хана во время последнего бунта Хусрава. Однако этот придворный был человеком хитрым и со связями, а у Джахангира никогда не было достаточно улик против него. Хуррам знал, что верность наместника Манду вызывает у отца сомнения и, вероятно, именно поэтому обратился к нему. То, что Али-хан – несомненно, после тщательного обдумывания – решил все-таки выдать шахзаде отцу, многое говорило о слабости Хуррама.
Мельком взглянув на список, Джахангир заметил, что он достаточно длинный. Неожиданно правитель почувствовал себя усталым и захотел остаться в одиночестве.
– Я хорошо награжу тебя, Али-хан. А теперь оставь меня.
– Благодарю тебя, повелитель. Ты можешь быть уверен в моей верности, – радостно улыбнулся наместник, прежде чем повернуться и выйти из комнаты.
Как только двери за ним закрылись, Джахангир провел тыльной стороной ладони по глазам. Как может быть его некогда самый любимый сын таким вероломным? С их последней встречи на крепостной стене правитель практически каждый день думал о нем, размышляя, что он может предпринять. Часть его надеялась, что Хуррам покается в своем неповиновении и отдаст себя в его руки. Письма сына из Асиргарха вначале укрепляли эту его надежду, но Мехрунисса обратила внимание мужа на то, что они были не чем иным, как высокомерными попытками оправдаться – в них не было ни слова извинения или признания ошибки. Послушавшись ее, Джахангир не стал на них отвечать. Но и войск против своего сына не послал, как этого требовала его супруга. И вот теперь получается, что она, как и всегда, оказалась права… Его бездеятельность подвигла Хуррама на открытое неповиновение.
Уже смеркалось, когда Джахангир подошел к покоям Мехруниссы. Он возвращался с заседания совета, на котором Али-хан, на этот раз одетый в чистый зеленый халат, повторил свой рассказ. Допрос с пристрастием, который его советники устроили наместнику, показал падишаху, что они так же обеспокоены, как и он, или притворяются таковыми. Их имен не было в списке Али-хана, но знал ли кто-нибудь из них о коварных планах Хуррама? При этой мысли лицо Джахангира окаменело. Мехрунисса все видела и слышала сквозь решетку в задней стене зала советов. Он хотел услышать ее мнение, а заодно проконсультироваться с Гияз-беком и Асаф-ханом, которых пригласил присоединиться к ним.
В покоях Мехруниссы только что зажгли вечерние свечи. У Джахангира нестерпимо болела голова. Супруга немедленно подошла к нему, положила руки ему на плечи и легко коснулась своими губами его губ, а потом молча отвернулась и налила ему бокал вина. Падишах сделал большой глоток. «Как же мне не хватало этого утешения и успокаивающего тепла, которое дает вино!» – подумал он, как раз в тот момент, когда двери распахнулись, чтобы пропустить высокую старческую фигуру Гияз-бека, за которой виднелась дородная фигура его сына, Асаф-хана.
– Ну что ж, все вы слышали Али-хана. И что вы думаете по этому поводу? – напрямую спросил Джахангир.
– Повелитель, я не знаю, что сказать. – Гияз-бек покачал своей серебряной шевелюрой. – Никогда не думал, что такое возможно.
– Очень даже возможно. Все, как я и предполагала. Хуррам мечтает о захвате трона. Я была права, когда советовала тебе арестовать его много месяцев назад. Если б стража в тот день шевелилась быстрее… – вступила в разговор Мехрунисса.
– Но, повелитель, задумайся на мгновение – Али-хан сказал только, что шахзаде Хуррам пытается найти себе сторонников. Это не значит, что он собирается выступить против тебя во главе армии, – возразил ее отец.
– А зачем он тогда делает то, что делает? – поинтересовалась правительница.
– Затем, дочь, что он чувствует себя уязвленным. Прости меня за прямоту, повелитель, но ведь ты ни разу не сказал шахзаде, чем он вызвал твой гнев. Именно поэтому твой сын появился в Агре, чтобы попытаться поговорить с тобой, рискуя навлечь на себя твою немилость… Маджид-хан рассказал мне о своем разговоре с шахзаде в ту ночь. Честно говоря, ни я, ни многие другие придворные – мы не понимаем, чем вызвано твое недовольство. Шахзаде Хуррам выполнял все, о чем ты его просил… Преданно и храбро вел твои армии к победам… До недавнего времени он был твоей самой большой гордостью… Все ожидали, что ты провозгласишь его своим наследником…
– Вот именно. Из-за того, что падишах был так открыт и благороден в своих чувствах, он и дал повод для таких ожиданий, но сам шахзаде превратил их в нечто совсем другое – в жадное и нетерпеливое честолюбие… – снова вмешалась Мехрунисса.
– Честолюбие свойственно молодости. Но чем ты можешь доказать, что он замышлял предательство?
– Он оставил свою ставку в Декане и прибыл в Агру.
– Лишь потому, что здесь происходили вещи, которых он не понимал. Такие как, например, передача шахзаде Шахрияру земель, которые были обещаны Хурраму… Что, кстати, соответствует действительности.
– Решать, кому давать эти земли, – прерогатива падишаха. И не тебе ставить под сомнение решения повелителя.
– Так же как не тебе прерывать меня. Может быть, ты и жена падишаха, но я пока что твой отец, – напомнил старик, после чего замолчал, собираясь с мыслями, а потом продолжил: – Повелитель, с того самого момента, как твой почивший отец спас меня и мою семью от нужды, я стараюсь верой и правдой служить твоему дому. И когда я призываю тебя действовать осторожно, это говорит во мне мой жизненный опыт. Не принимай никаких поспешных решений, о которых ты впоследствии можешь пожалеть.
В помещении повисла тишина. Мехрунисса отвернулась. По ее позе и по тому, как его жена наклонила голову, Джахангир мог видеть, насколько она разозлилась. Он никогда не слышал, чтобы Мехрунисса спорила с отцом, так же как не слышал, чтобы Гияз-бек, обычно столь уравновешенный, говорил с такой страстью. Брат правительницы бросал на них взгляды исподлобья.
– Асаф-хан, ты стоишь здесь такой молчаливый и мрачный… Разве тебе нечего сказать? – задал ему вопрос Джахангир. – Ведь крах Хуррама будет крахом и для твоей дочери.
– Я думаю, что мой отец прав, повелитель. Не стоит действовать, пока мы не узнаем подробности, – ответил сын Гияз-бека. – Тебе надо выяснить, о чем думает и что чувствует Хуррам. Пошли к нему кого-нибудь… я сам с удовольствием съезжу.
– Правильно, – вставил его отец. – Дай ему по крайней мере один шанс на восстановление отношений, прежде чем он зайдет так далеко, что это станет невозможным.
– А может быть, он сам этого не хочет?
– Ты никогда не узнаешь этого, пока не попытаешься, повелитель. В любом случае твои подданные будут превозносить тебя за попытку избежать войны с собственным сыном, – настаивал Гияз-бек.
Джахангир уставился на темный осадок в своем бокале. Слова старика затронули его за живое. Может быть, он действительно несправедлив к Хурраму, так же как Акбар был несправедлив к нему самому? Что бы произошло, если б он до конца выслушал Хуррама в ту ночь на крепостной стене? Смогли бы они договориться?
– Отец, в идеальном мире твое предложение было бы правильным, – вновь вступила в разговор Мехрунисса, – но наш мир не идеален. И в нем живут наши враги – как внутри нашей страны, так и за ее пределами, – которые спят и видят, как бы поживиться за счет падишаха. И уже прямо сейчас Хуррам может собирать свои силы, вербуя союзников среди наших врагов.
– У тебя есть какие-то доказательства? – вновь повернулся к ней Гияз-бек.
– Ходят слухи… Каждый новый день, когда мы с вами занимаемся здесь обсуждениями, ослабляет падишаха и делает Хуррама сильнее, о чем он прекрасно осведомлен. – Опустившись на колени перед Джахангиром, Мехрунисса взяла его лицо в свои руки. – Послушай меня. Разве я не была всегда твоим добрым советчиком? Ты должен действовать быстро. Неуверенность – это признак слабости. Я знаю, как это тяжело, но ты должен раздавить Хуррама. Когда он предстанет перед тобой в качестве пленника, у вас будет достаточно времени для разговоров. Ты его отец, но прежде всего ты его падишах. Разве защита державы не является твоей первейшей обязанностью? – Мгновение она, не отрываясь, смотрела мужу в глаза, а потом убрала руки и встала.
– Повелитель, – покачал головой Гияз-бек, – слова моей дочери плохо продуманы. Не надо торопиться. Подумай хотя бы несколько дней…
– Ты же знаешь, что говоришь это только потому, что ставишь моего брата и его дочь выше меня и моей дочери, – заявила Мехрунисса дрожащим голосом. – А ты, брат… – она обернулась к Асаф-хану. – Реши же для себя, наконец, кому в действительности принадлежит твоя верность – падишаху или твоей дочери?
Асаф-хан отступил назад и нервно посмотрел на Джахангира, но Гияз-бека было трудно запугать.
– Мехрунисса, как смеешь ты выдвигать такие обвинения! – воскликнул он. – Мы тоже можем обвинить тебя в том, что ты преследуешь свои собственные интересы, пытаясь поставить интересы твоей дочери и Шахрияра выше интересов Хуррама и Арджуманд.
– Ты стареешь. Твой ум начинает подводить тебя, иначе ты не сказал бы такую глупость, – ответила его дочь. – Сейчас речь идет о безопасности державы, а не о семейных интересах.
– Ты дерзишь мне. И забываешь о том уважении, которое должна мне оказывать…
– Должна? Это ты говоришь о долге? А где был твой долг, когда ты оставил меня, новорожденную, умирать под деревом? И где было тогда твое уважение?
– Мы все были на волосок от смерти. У меня не было выбора, и тебе это хорошо известно. А потом удача улыбнулась нам, я вернулся и нашел тебя…
– И вот теперь ты бросаешь меня еще раз.
– Прекратите! – Голова у Джахангира все еще болела. В какой-то миг он даже почувствовал раздражение в отношении Мехруниссы, чьи обычно прекрасные глаза сейчас сверкали от гнева и чья нижняя губа уродливо выпятилась. – Я хотел выслушать ваше мнение по этому делу, потому что оно касается обеих наших семей, но решения я буду принимать один.
– Конечно. – Казалось, что правительница успокоилась. – Мне жаль, что я так разозлилась, но это все ради тебя, потому что я хочу защитить тебя от неприятностей… Что мы и должны делать для тех, кого любим.
Падишах посмотрел на всех троих – на отца, сына и дочь. Не только его семья разделилась под гнетом последних событий.
– Я подумаю над тем, что вы все здесь наговорили, а сейчас я возвращаюсь к себе.
Он заметил, как Мехрунисса сделала легкое движение в его сторону, но проигнорировал это. Сегодня ему необходимо побыть одному, чтобы поразмышлять.
Джахангир сидел в темноте возле оконного проема; рядом с ним стоял кубок с вином, сдобренным опиумом, которое приготовила Мехрунисса. Когда он делал глоток, боль в голове стихала, но ему все еще трудно было разобраться в собственных мыслях. Его сознание наполнилось неприятными видениями. Вот он ребенком следит за своим отцом Акбаром и думает, сможет ли когда-нибудь заслужить его одобрение; вот он теплой ночью бежит в дом суфийца, шейха Салима Чишти, чтобы рассказать старцу о своих страхах и сомнениях; а вот он бунтует против отца… Всю свою любовь Акбар тратил на сыновей Джахангира, а не на него самого, – и к чему это привело в случае с Хусравом? Крики сторонников его старшего сына, посаженных на кол, эхом отдавались в голове падишаха, а сам Хусрав смотрел на него невидящими глазами.
Испуганный всеми этими ужасами, Джахангир встряхнулся и отставил металлический кубок в самый дальний угол, выплеснув осадок на ковры. У него должно быть незамутненное сознание. Постепенно мягкий бриз, проникавший в комнату через открытое окно, очистил его голову от наркотика и винных паров. Если б Акбар был ему хорошим отцом, а он был бы хорошим отцом своим сыновьям, бунта Хусрава и неприязни Хуррама никогда бы не было. А ведь он так старался не повторить ошибок Акбара! Но может быть, то, что произошло, было неизбежно – может быть, все это результат наследия моголов, которое они привезли с собой из азиатских степей? У них в крови была тяга к трону, так же как в крови у оленя-пятилетки неизбывна тяга проверить свою силу в бою с вожаком стада. И самой природой отцам предназначено преподавать своим сыновьям жестокие уроки…
Джахангир посмотрел на звездное небо. Его дед, падишах Хумаюн, верил, что в звездах кроются разгадки всех тайн жития. Губы правителя изогнулись. Звезды точно не смогли помочь Хумаюну в решении его собственных проблем, которые возникли потому, что он был милосерден, когда должен был быть жесток, и колебался, когда необходимо было действовать решительно. Так он потерял свою державу.
Но с ним, Джахангиром, этого никогда не произойдет. Он слишком долго ждал своего трона… Мехрунисса права, как и всегда. Любая задержка, любое колебание с его стороны могут оказаться фатальными. Он должен отбросить чувства в сторону и разобраться с Хуррамом.
В сумерках следующего вечера, когда весь его двор собрался перед мраморным возвышением в Зале официальных церемоний, Джахангир встал, чтобы обратиться к стоящим перед ним придворным. Теперь, когда решение было принято, он чувствовал себя все увереннее, так же как чувствовал себя, впервые появившись перед своими подданными на балконе-джароке. Ближе всех к возвышению стояли Гияз-бек, Асаф-хан и Маджид-хан. Правитель никому, даже Мехруниссе, не сказал, о чем собирается говорить, но всем было ясно, что сообщение его будет касаться чего-то необычайно важного.
Падишах приказал, чтобы все сто колонн, сделанных из песчаника, были задрапированы черным шелком. Все фонтаны во дворе были выключены, и черный шелк закрывал клумбы с яркими цветами, скрывая их великолепие. Сам Джахангир был одет во все черное, а на голове у него был простой тюрбан того же цвета и ни одной драгоценности. Придворные неловко оглядывались вокруг. Правитель подождал, доводя напряжение до точки кипения, и начал:
– Как вы все знаете, вчера наместник провинции Манду доложил мне, что мой сын шахзаде Хуррам готовит бунт. Он обратился ко многим наместникам, призывая их встать на его сторону против меня. Но это не единственное его преступление. Он бросил свой пост в Декане и без моего разрешения прибыл в Агру. А когда я приказал арестовать его, бежал под покровом ночи. Но даже тогда я надеялся, что Хуррам исправит свою ошибку и вернется на путь долга. Любя его отцовской любовью, я был терпелив, давая ему время раскаяться в его юношеском высокомерии, – и не посылал против него войска. Но собственное честолюбие шахзаде полностью его разрушило. И на все это он ответил не любовью, а дальнейшим неповиновением. И я больше не могу сдерживать себя.
С этими словами Джахангир замолчал. Тишина была абсолютной. Его взгляд упал на Гияз-бека, который стоял с опущенной головой. Отцу Мехруниссы может не понравиться то, что падишах собирается сказать, но его собственная безопасность и безопасность державы должны быть превыше всего. Громким и твердым голосом, чтобы подчеркнуть важность момента, Джахангир скомандовал:
– Пусть принесут мне главную книгу государственных актов, в которую я занес имя этого бидалаута, этого негодяя по имени Хуррам, в тот проклятый Всевышним день, когда он родился!
Вперед вышел слуга с большой переплетенной в зеленую кожу книгой, которую поместил на подставку из тутового дерева, разложенную вторым слугой. Джахангир открыл книгу и стал медленно переворачивать страницы, пока не нашел нужную ему. После этого, взяв из рук слуги перо, обмакнул его в чернильницу из черного оникса, которую ему протянули, и решительным жестом провел линию через всю страницу.
– Перед всеми вами я объявляю, что отказываюсь от бидалаута Хуррама. Так же как на ваших глазах я вычеркнул его из списка своих сыновей, так я навсегда вычеркиваю его из своего сердца. С этого дня Хуррам мне больше не сын.
Еще не закончив говорить, Джахангир услышал, как зашептались шокированные придворные. На лицах Гияз-бека и Асаф-хана, которые стояли в нескольких футах от него, был написан ужас, а его визирь Маджид-хан с закрытыми глазами перебирал четки и слегка покачивался вперед-назад. Но правитель еще не закончил.
– Я не потерплю бунтов в своей державе – кто бы ни был их зачинщиком. Ранее я уже подписал фирман, государственный декрет, в котором объявляю Хуррама вне закона и назначаю награду за его голову – пятьдесят тысяч мохуров тому, кто сможет его захватить. Более того, я направляю против него армию под командованием Махабат-хана. Она выступит через неделю.
Джахангир повернулся и быстро вышел из зала, мечтая о вине с опиумом, которое готовила Мехрунисса и которое могло смягчить тяготы реальной жизни, жизни падишаха и отца, вновь терзающие его.
Глава 17. Бандиты
Запах дождя, падающего на горячую землю – ни на что не похожий запах муссона, – становится все более едким, по мере того как они углубляются в пропахшие сероводородом земли Бенгалии, размышлял Хуррам, двигаясь во главе колонны и через плечо наблюдая за группой людей, в беспорядке следовавших за ним. За последние месяцы эта группа сократилась до пятисот – шестисот человек. Новости о том, что Махабат-хан вышел из Агры во главе большой и хорошо вооруженной армии – двадцать тысяч воинов и триста боевых слонов, – если верить слухам, на охоту за ним, заставили многих из его собственных людей дезертировать.
Хуррам лишь однажды встречался с Махабат-ханом при дворе, но много слышал о храбрости этого военачальника на поле битвы. Он был персом, состоявшим на службе у шаха, пока, как и Гияз-бек, не лишился его благосклонности и не перешел на службу к моголам. Судя по всему, Махабат-хан был человеком, привыкшим рисковать, иногда импульсивным до безрассудства, но всегда успешным – по крайней мере пока. Его личная гвардия, насчитывающая две тысячи элитных раджпутских воинов, была беззаветно ему предана. По-видимому, Махабат-хан действительно был прирожденным лидером, если, будучи иностранцем и мусульманином, смог произвести такое впечатление на бесстрашных, одетых в желто-оранжевые одежды индуистских воинов, которые считали себя детьми Солнца и Луны. «Неудивительно, – подумал Хуррам, – что некоторые из моих людей предпочли испариться». Но лучше иметь за собой небольшую группу верных соратников, чем армию, не способную на решительные действия.
Почувствовав комариный укус, шахзаде хлопнул себя по щеке и, посмотрев на руку, увидел, что та испачкалась в крови. Он редко когда чувствовал себя более измученным и угнетенным. Объявив его вне закона, отец настроил против него все мужское население страны. В душе молодого человека росло ощущение беспомощности, смешанное с гневом. Как вообще мог его отец отказаться от него и так жестоко публично оскорбить, не дав ему ни единого шанса защититься? Как могла вся та гордость, которую падишах испытывал по отношению к нему, к его победам и к благоприятной дате его рождения, превратиться в такую мстительную злобу? Что бы ни думал отец про себя, он был не чем другим, как марионеткой в руках Мехруниссы. Она контролировала Джахангира, используя его пагубную страсть к вину и опиуму, а через него контролировала всю державу. И добивалась всего, чего хотела. Асаф-хан, чей гонец проследовал за отступающим из Асиргарха Хуррамом, написал, что два месяца назад Джахангир призвал Шахрияра и, водрузив ему на голову тюрбан падишаха, провозгласил его своим наследником. И это еще не всё. Придворные астрологи определили дату свадьбы Шахрияра и Ладили – она состоится во время празднований наступления Нового года.
А Хуррам пока был вынужден бежать со своей семьей в попытке спасти собственную жизнь, и, возможно, им придется покинуть пределы державы. Мехрунисса превратила его в такого же безземельного скитальца, какими были его прадед Хумаюн и сам Бабур. Но ей его не победить. Он будет править, так же как Хумаюн и Бабур. Джахангир может делать и говорить все, что хочет, но он, Хуррам, – единственный из его четырех сыновей, который достоин быть падишахом. А отец лишил его этого права…
Услышав неожиданный шум у себя за спиной, Хуррам обернулся. Колесо тяжело груженной повозки завязло в болотистой почве. Если его людям не удастся быстро высвободить его, то повозку придется бросить. Еда и вооружение были менее важны, чем увеличение дистанции между их группой и преследующей их армией отца. Слава Аллаху, его маленькая группа может двигаться быстрее, чем большая армия, вынужденная тащить за собой артиллерию по местности, которая стала практически непроходимой от муссонных дождей, льющих вот уже два месяца. Из-за этого все болота и топи превратились в непреодолимую преграду для большой армии. Именно поэтому Хуррам решил двигаться на восток. Но даже если Махабат-хан настигнет его в Бенгалии, они смогут сесть на корабль и поискать убежище на южном побережье. Всего две недели назад шахзаде получил неожиданное письмо – предложение союза от Малика Амбара. «Мы с тобой были достойными противниками на поле битвы, – писал абиссинец, – так почему бы нам теперь не стать братьями по оружию?» Хуррам ничего ему не ответил, но и не отверг полностью эту идею. Малик Амбар и те, кто стоит за ним – правители княжеств Декана, – потребуют, конечно, значительных уступок за свою поддержку, но с ними у него будет достаточно сил, чтобы противостоять отцу. Правда, вправе ли он объединяться с врагами державы Великих Моголов, даже если это, казалось бы, единственный способ восстановить принадлежащее ему по праву положение?
Пока его люди тянули и раскачивали повозку, Хуррам почувствовал, как его захлестнула волна разочарования. Даже не позвав своего телохранителя, он пятками пришпорил свою лошадь и поскакал вперед по хлюпающей земле. Проехав так не больше полумили, шахзаде увидел сквозь пелену дождя ленту воды и, стерев капли с лица, напряг зрение. Скорее всего они наконец добрались до реки Маханади… Хуррам уже хотел было повернуть лошадь и вернуться с хорошей вестью к своим, когда у него над головой просвистела стрела, не задевшая его, но здорово испугавшая. Еще одна стрела – черная и с черным оперением – попала в его седельную сумку, застряв в покрытой от влаги плесенью позолоченной коже всего в нескольких дюймах от его бедра, а третья стрела воткнулась в землю возле правой передней ноги его лошади. Низко пригнувшись к гриве коня и натянув поводья, чтобы заставить его повернуть, Хуррам поднял животное в галоп и поскакал в сторону своей колонны. Его нервы были натянуты до предела, и он ежеминутно боялся, что вот сейчас ему в спину попадет стрела, которая разом положит конец всем его честолюбивым планам. По пути шахзаде проклинал себя за свое безрассудство. Он обязан был выслать вперед дозорных.
Кто эти напавшие? Неужели один из сторонников его отца, привлеченный суммой награды и путешествующий налегке, смог их догнать? А может быть, это Махабат-хан со своими воинами? Если это так, то он дорого продаст свою жизнь. Хурраму показалось, что прошла целая вечность, хотя в действительности он скакал меньше минуты, прежде чем увидел свою колонну. Как только шахзаде оказался в зоне слышимости, он крикнул:
– Лучники – вперед! Нас атакуют. Прекратить движение. Ружья в такой дождь бесполезны. Приготовить луки и стрелы!
Оказавшись среди своих людей, он спешился и поставил лошадь так, чтобы она загораживала его с той стороны, откуда летели стрелы.
Пока его люди натягивали поводья и доставали оружие, Хуррам оглянулся в сторону реки, но ничего не увидел. Может быть, нападавшие уже скрылись… Но как раз в этот момент в воздухе просвистела еще одна стрела, которая положила конец подобным мыслям. Она попала в горло молодому горчи, который стоял в нескольких футах от Хуррама, и теперь кровь текла меж его пальцами, которыми он сжимал шею. Следующая стрела попала в шею вьючного мула, и животное издало пронзительный крик, прежде чем упасть на колени в густую грязь.
Основной мыслью Хуррама было добраться до Арджуманд и детей. По крайней мере толстые висячие занавеси, которые закрывали кибитку, запряженную волами, могли в какой-то степени защитить их от стрел. Нырнув за телегу с зерном и двигаясь в грязи короткими перебежками, шахзаде смог добраться до кибитки, в которой ехали его жена с дочерями. Добежав до нее, он отодвинул полог и заглянул внутрь. Арджуманд, крепко обнимая девочек, вжалась в угол и была уже готова закричать, когда увидела мужа.
– На нас напали, но я не знаю кто и почему, – задохнувшийся Хуррам тяжело дышал. – Ложись на пол и не поднимайся, пока я не приду за вами. И ни в коем случае не выходи из повозки.
Арджуманд кивнула. Опустив полог и согнувшись в три погибели, ее муж бросился к повозке, в которой находились мальчики с их нянями. Сыновья смотрели на него круглыми глазами, пока шахзаде повторял инструкции, которые дал их матери. Когда он закончил, пронзительный крик сообщил ему о том, что еще одна стрела нашла свою цель.
Весь вымазанный в грязи, Хуррам вернулся под защиту повозки с зерном и с колотящимся сердцем оглянулся вокруг. Тела двух его людей валялись в вязкой грязи. Николас Баллантайн – с розовыми от собственной крови руками – тыкал в свое колено кинжалом, пытаясь извлечь из него наконечник стрелы. Рядом с ним на боку лежал еще один мул, судорожно дергающий ногами. Но прежде чем он смог обдумать ситуацию, над их головами пронеслось еще несколько стрел; одна попала воину в спину, а другая – в ступицу одного из колес повозки Арджуманд. А потом обстрел неожиданно прекратился. Все это время дождь становился все сильнее и сильнее, заливая все вокруг и барабаня по растущим лужам. Должно быть, лучникам с мокрыми пальцами стало сложнее накладывать стрелы на пропитанную водой тетиву луков…
Что же происходит? Осторожно подняв голову, Хуррам разглядел сквозь потоки воды группу всадников, которая приближалась к ним медленной рысью со стороны реки. В серой пелене дождя ему было сложно сосчитать, сколько их. Может быть, они тоже не могут оценить его силы? «Что ж, скоро вы все узнаете», – подумал шахзаде.
– По коням и за мной! – крикнул он своим телохранителям, после чего подбежал к лошади и забрался в мокрое седло. – Остальные защищают повозки и занимаются ранеными.
Через несколько мгновений Хуррам со своими телохранителями уже мчался навстречу неизвестным врагам в облаке воды и грязи, поднятом копытами их лошадей.
– Всем пригнуться! – скомандовал он, пригибаясь к шее лошади, вынимая меч и чувствуя, как теплый дождь бежит по его лицу. Крепко сжав бока коня коленями на тот случай, если он вдруг споткнется в грязи, шахзаде прищурил глаза и выбрал себе цель.
Когда Хуррам и его люди появились из-за завесы дождя, они услышали удивленные и встревоженные крики своих врагов. Те стали беспорядочно дергать за поводья и разворачивать своих животных, чтобы получить возможность скрыться у реки. Подгоняя собственную лошадь, шахзаде проскакал мимо колючего куста, на котором висел грязный обрывок тюрбана. Доехав до поворота тропы, он наконец смог рассмотреть всю группу – она состояла из тридцати или сорока всадников без шлемов с заброшенными за спину луками и колчанами, которые изо всех сил дергали руками и ногами, подгоняя своих утопающих в грязи коней. Однако они двигались недостаточно быстро по сравнению с моголами, лошади которых были лучше.
Теперь они никуда не денутся, подумал Хуррам с мрачным удовлетворением, когда он и его люди оказались рядом с бегущими. Один из них упал с лошади, и сын падишаха услышал, как его череп раскололся под копытами коня телохранителя Хуррама. Быстро догнав следующего, чья небольшая коричневая лошадка с трудом скакала вперед, шахзаде нанес сильнейший удар, практически разрубив ему спину. Взмахом своего меча он обезглавил еще одного – тощего парня в грубом халате мышиного цвета, который был настолько глуп, что придержал свою лошадь, чтобы взглянуть, где находятся его преследователи. Его голова упала в лужу, а тело медленно сползло с седла и через несколько мгновений тоже оказалось в грязи. Хуррам увидел вокруг своих воинов – они ловко действовали своим заточенным и закаленным стальным оружием, которому противники ничего не могли противопоставить. Повсюду виднелись свежие потоки крови темно-красного цвета, которые смешивались с потоками грязной дождевой воды на земле.
Меньше чем за пять минут люди Хуррама покончили практически со всеми врагами, за исключением нескольких, которые по берегу реки смогли добраться до кустов. Шахзаде уже собирался повернуть лошадь и дать приказ отступать, когда в тридцати футах от себя заметил движение в засохших ветках кустарника. Один из нападавших скорее всего спрятался там, после того как лишился лошади. Вытянув свой окровавленный меч из ножен, Хуррам спешился и неслышно подошел к кустам, которые сейчас были неподвижны. Не дойдя до них футов десяти, он стал медленно забирать вправо, а затем нырнул под ветки и увидел перед собой спину скрючившегося мужчины, рядом с которым лежали лук и колчан и который держал в правой руке охотничий нож с зазубренным лезвием. Он не замечал присутствия Хуррама до тех пор, пока не почувствовал, как кончик меча последнего уперся ему прямо в копчик.
– Встань и выходи, – велел шахзаде по-персидски. Скоро он узнает, кто это – воины его отца или нет. Мужчина не пошевелился. Тогда Хуррам повторил свой приказ на хинди и ткнул острием – на порванном и промокшем халате появилась кровь. Его враг вскрикнул, быстро распрямившись, отвел ветви в сторону и повернулся лицом к нему, зажав нож в руке и безумными глазами ища путь к отступлению. Он был невысоким, но крепким, и в его левой мочке висела золотая сережка в виде обода.
– Нож на землю! – крикнул Хуррам. Мужчина выронил оружие, и шахзаде ногой отбросил его в сторону. – Кто ты и почему вы напали на меня и моих людей?
– А почему бы и нет? Любой дурак, которому хватило ума ехать через эти болота, – наша законная добыча.
Значит, это всего лишь местные дакойты, хотя и смертельно опасные, подумал Хуррам, вспомнив своих раненых и убитых людей, тела которых лежали сейчас в грязи на тропе. Это презренное существо за все заплатит, но еще не сейчас.
– Кто главарь? Где ваш лагерь? – принялся расспрашивать пленника сын падишаха.
– У нас нет ни того ни другого. Мы люди свободные. Скитаемся по этим землям и устраиваем лагерь там, где захотим.
– И сколько же вас всего?
– Нас совсем немного, мы ищем себе пропитание. А на вас наткнулись совершенно случайно. Думали, это торговый караван… Если б мы знали, сколько вас, то никогда не напали бы таким количеством. Но скоро подтянутся наши братья – их будут сотни, и они отомстят. Вы узнаете о том, что они здесь, только когда будет уже слишком поздно. Они разрушат ваш лагерь, перебьют воинов, захватят ваше добро и повеселятся с вашими женщинами…
Не закончив, бандит неожиданно отпрыгнул в сторону, отчаянно пытаясь дотянуться до своего ножа, который лежал, наполовину погруженный в лужу. Его пальцы как раз ухватились за его рукоятку, когда Хуррам воткнул ему в живот свой меч. Грабитель упал спиной в грязь и, подергавшись несколько мгновений с вытаращенными глазами и залитым кровью ртом, испустил дух.
Сев на лошадь, Хуррам вернулся назад по тропе, раздумывая над тем, что сказал дакойт. Что это было – тщеславное хвастовство или здесь действительно много разбойников, может быть, целая армия? Он не имеет права рисковать. Его люди должны напрячься и переправиться через реку до наступления темноты. Сколько еще раз ему придется зависеть от милосердия бандитов – таких же преступников, каким объявил его собственный отец, – пока его сторонники не окажутся в безопасности? Всю дорогу опальный шахзаде ощущал горечь от того, что его отец сотворил с ним, и его мучили мрачные мысли о том, как низко он пал.
Через два часа, когда все мертвые были похоронены, а дозоры подтвердили отсутствие следов бандитов, колонна преодолела короткое расстояние до реки. Та была широкой – около двухсот футов в ширину, – но, несмотря на обильные дожди, не очень глубокой. Там, где дозорные нашли брод, глубина была не больше четырех футов. И тем не менее течение было быстрым, а на середине реки виднелись торчащие обломки скал. Хуррам заставил свою лошадь войти в воду, чтобы определить силу течения. К его облегчению, животное легко стояло на ногах – так что если они будут осторожны, то смогут переправиться на другой берег.
– Пошлите отряд воинов через реку, чтобы они закрепились на противоположном берегу, – приказал шахзаде командиру своих телохранителей. – После этого начнем переправлять повозки.
Вскоре Хуррам увидел на другом берегу факел – это был сигнал к началу переправы. Дождь прекратился, и на небе даже появился клочок голубого неба, когда погонщики стали загонять первых быков, впряженных в повозки с багажом, в воду. Протестующие животные двигались невероятно медленно, но все же смогли благополучно добраться до противоположного берега. После этого Хуррам приказал переправить вьючных мулов, поклажа которых была не слишком тяжела, так как основные грузы были размещены на повозках. И хотя вода доходила им до живота, а некоторых из них приходилось загонять в воду наконечниками пик, мулы тоже благополучно добрались до другого берега, где встряхнулись, как собаки, под звон висящих у них на шеях колокольчиков.
Хуррам слегка расслабился. На оставшихся повозках находились только люди, и они были значительно легче, чем багаж. Если им повезет, можно считать, что дневные несчастья закончились. Посмотрев на небо, шахзаде понял, что еще достаточно светло. До вечера они сумеют отойти от реки на две-три мили, а там он уже выберет место для лагеря и расставит пикеты. Первыми отправились две повозки с ранеными. Николас Баллантайн с грубой окровавленной повязкой на колене, видневшейся сквозь сделанный им разрез на штанах, сидел рядом с возницей на первой из них и следил за скрытыми на дне камнями и плывущими кусками деревьев, которых было достаточно много. Следующей двинулась повозка с сыновьями Хуррама и их нянями. После того как они оказались на том берегу, наступила очередь кибитки, в которой передвигалась Арджуманд.
Когда четыре белых вола, запряженные в нее, вошли в воду, Хуррам заставил свою лошадь последовать за кибиткой и постарался держаться поближе к ней на случай аварии. Вода текла сквозь медленно вращающиеся тяжелые, окованные металлом колеса. Возница удачно избегал острых обломков камней на дне, но когда фургон оказался почти на середине реки, один из двух передних волов споткнулся и почти упал на колени. Испустив громкое мычание, он смог снова встать и продолжил упрямо тянуть лямку. В следующее мгновение Хуррам услышал тревожные крики с противоположного берега и увидел, как мужчины бегут к воде. Посмотрев вверх по течению, в ту сторону, куда они все указывали, он увидел массивное сломанное дерево с торчащими в разные стороны поломанными ветвями, которое неслось прямо на них в пенящемся потоке. Он с трудом смог сообразить, что происходит, а дерево уже врезалось в левую сторону кибитки. Ступицы задних колес разлетелись вдребезги, и фургон стал медленно заваливаться набок. Какое-то время дерево лежало прямо на нем, пока сила течения не отправила его вниз по реке. Подогнав свою лошадь ближе к кибитке, Хуррам увидел, что яростно борющиеся за жизнь волы скрылись под водой.
– Перережь их упряжь! Немедленно! – крикнул он вознице, а затем, спрыгнув с лошади, умудрился вцепиться в одну из сломанных ступиц и забраться на то, что раньше было левым боком кибитки, а теперь превратилось в его крышу. Вытащив кинжал, шахзаде проделал неровное отверстие в толстом покрытии и заглянул внутрь. Льющиеся потоки воды доходили Арджуманд почти до подбородка, ее волосы плавали на поверхности реки; сама она правой рукой держалась за одно из деревянных ребер жесткости кибитки, а левой пыталась удержать на поверхности Рошанару. Джоханара тоже держалась обеими руками за другое ребро. У себя за спиной Хуррам услышал крики – люди спешили ему на помощь. Джоханара была к нему ближе всех, и он протянул ей правую руку.
– Отпусти кибитку и держись за меня, – велел он испуганному ребенку, который, поколебавшись мгновение, схватился за него.
Шахзаде вытащил девочку наружу и передал ее одному из воинов, который сумел подогнать свою лошадь поближе к кибитке. Потом вновь вернулся назад.
– Арджуманд, постарайся подобраться поближе, чтобы я мог взять у тебя Рошанару.
В полутьме Хурраму удалось рассмотреть глаза жены – она тяжело задышала, но протянула правую руку вдоль деревянного ребра, которое так и не отпустила, и передала ему Рошанару. Наклонившись, шахзаде смог схватить дочь за руку и, несмотря на ее крики, выдернул ее из фургона.
Но когда Хуррам повернулся, чтобы передать девочку одному из своих людей, кибитка резко качнулась. Он потерял дно под ногами и упал в воду, чувствуя, как сила течения вырвала ребенка у него из рук.
– Рошанара! – закричал шахзаде, стирая воду с глаз. – Рошанара!
Сначала его дочери нигде не было видно, но потом на поверхности показался обрывок чего-то пурпурного – это был цвет халата девочки, – и он увидел, как ее уносит течение.
Арджуманд услышала его отчаянные крики и теперь выбиралась из кибитки. По щеке у нее текла кровь.
– Где Рошанара?! – закричала она.
Хуррам указал вниз по течению.
– Стой там, где стоишь; я догоню ее.
Но не успел он закончить фразу, как Арджуманд бросилась в реку. Она была хорошей пловчихой – любила поплавать в бассейне гарема в их дворце в Агре, – но с сильным течением, которое уже уносило ее, как и с острыми осколками скал, скрытыми под поверхностью воды, ей было не справиться.
Хуррам мгновенно принял решение. Он выбрался из воды на дальнем берегу реки, где теперь находились почти все его люди, и велел им всем двигаться за ним, а сам вскочил на лошадь. После этого поскакал вниз по течению со всей скоростью, которую позволял развить толстый слой грязи, покрывавшей берег, внимательно рассматривая при этом поверхность реки, крутящуюся в водоворотах. В нескольких сотнях ярдов река под деревьями делала резкий поворот налево. Течение там должно было замедляться, а длинные ветви деревьев доставали почти до середины потока. Сердце Хуррама остановилось, когда он увидел Арджуманд, цепляющуюся за кусок дерева, а в ста или около того ярдах впереди нее – нечто ярко-красное размерами не больше куклы. Это была Рошанара. И он должен был добраться до поворота раньше ее и ее матери…
Ветви хлестали его по лицу, пока Хуррам несся в сторону поворота. Резко остановив лошадь, он спрыгнул с седла и забрался на одно из деревьев, нависших над водой. Придерживаясь за толстую гладкую ветвь, которая была в трех футах над водой, шахзаде продвинулся так далеко, как, по его мнению, могло выдержать дерево. Все еще держась за ветвь, он лег на нее и повернулся лицом к воде. И успел как раз вовремя. Вот она, похожая на комок промокших красных лоскутьев… Вытянув вперед свободную руку, сын падишаха смог ухватиться за халат Рошанары, а потом и за ее руку. Ему понадобилась вся его сила, чтобы вытащить девочку из воды одной рукой, но он сделал это, а потом выпрямился на ветке. С облегчением Хуррам услышал прерывистое дыхание ребенка. Тело его дочери обмякло, но она была жива. Один из его воинов взобрался на соседнюю ветку, и шахзаде передал ребенка ему.
Пока Рошанару переносили в безопасное место, Хуррам вновь улегся на ветку. Он видел, как Арджуманд несет в его сторону – она все еще держалась за кусок дерева, но была слишком далеко, чтобы он мог ее поймать. Когда жена почти поравнялась с ним, Хуррам бросился в воду и поплыл в ее сторону. Здесь река была глубже, но, как он и надеялся, изгиб ослаблял течение. Десять гребков – и он уже был возле Арджуманд. Обняв ее левой рукой за талию, Хуррам скомандовал:
– Отпускай бревно, я держу тебя.
Женщина сделала, как он велел, и шахзаде стал двигаться в сторону берега, загребая правой рукой и изо всех сил работая ногами. С залитыми водой глазами он не мог думать ни о чем другом, кроме зеленоватых неясных очертаний берега, и о том, что ни за что не должен выпускать Арджуманд из рук.
А потом он увидел, как что-то протянулось в их сторону.
– Держись за древко копья, светлейший! – раздался крик.
Пальцы Хуррама коснулись дерева. Вцепившись в древко, он почувствовал, как его вытягивают на берег. Через несколько мгновений они с Арджуманд лежали на берегу, хватая воздух открытыми ртами. В том месте, где его жена ударилась об острый осколок скалы, ее рука была ободрана, и из нее потоком текла кровь; на щеке тоже была царапина. Но первыми ее словами были:
– Рошанара… Она жива?
Хуррам смог только кивнуть в ответ. Продрогшие, мокрые и вымазанные в грязи, супруги заключили друг друга в благодарные объятия.
Глава 18. Поддержка чужестранцев
Вязкая, дурно пахнущая коричневая грязь все еще липла к колесам повозок, как будто не хотела их отпускать. Хуррам был близок к полному отчаянию. С момента переправы через реку Маханади прошло уже несколько недель, а продвигались вперед они чрезвычайно медленно – в отдельные дни делали не больше трех-четырех миль в день, двигаясь на северо-восток в сторону дельты Ганга. Муссонные дожди прекратились, но их последствия пока никуда не исчезли – воздух был влажным, землю покрывал ковер из гниющих листьев и поломанных веток, почти черная вода поблескивала в начинающих загнивать топях, через которые они перебирались. Несмотря на то что бандиты их больше не беспокоили, а войск Махабат-хана нигде не было видно, опасности подстерегали их на каждом шагу. В траве ползали ядовитые змеи, над болотами по вечерам поднимались тучи кружащихся, жалящих москитов в поисках теплой крови, и в довершение ко всему воинов Хуррама косили болезни – за последние две недели умерли шестеро, включая пожилого дворецкого Шаха Гала, который вместе с ним отправился в изгнание из Агры. С каждым утром воинов становилось все меньше – многие решали попытать счастья в одиночку.
Погруженный в невеселые мысли, Хуррам отодвинул в сторону запутанный клубок влажного, клочковатого зеленого мха, который покрывал все деревья. Больше всего его волновала жена, которая опять была беременна, и дети. Все малыши выглядели болезненными и худыми, а сама Арджуманд была совершенно измучена, и под глазами у нее залегли темные тени. Рана на предплечье, которую жена получила во время переправы через реку Маханади, так до конца и не зажила – она все еще выглядела воспаленной и опухшей, а время от времени из нее выделялся желтоватый гной. Что же ему делать? Хорошо бы знать, где находится сейчас армия Махабат-хана… Приблизилась ли она к ним с началом сухого сезона или вернулась в лагеря на период муссонов? Без этой информации невозможно было что-либо планировать. Разведчики, которых шахзаде отправил в поисках следов преследователей, еще не вернулись и, может быть, не вернутся уже никогда – соблазн дезертировать мог оказаться слишком велик.
Голова Хуррама раскалывалась от боли. Опустив глаза, он увидел, насколько износилась и испачкалась его одежда, сейчас похожая на тусклую кожу его когда-то великолепной лошади, ребра которой торчали наружу. Вновь подняв глаза, шахзаде попытался убедить себя в том, что растительность вокруг них становится все реже. Наверняка они уже недалеко от побережья или хотя бы от сети протоков, которые и составляют устье реки Ганг. Если б им только удалось найти какой-нибудь проход, по которому они смогли бы спуститься до моря…
Как будто услышав молитвы Хуррама, впереди из зелени леса появились Николас Баллантайн и еще один его телохранитель. Шахзаде высылал их вперед, как делал это теперь всегда после встречи с дакойтами на берегу реки, чтобы разведчики обследовали местность.
– Ну как? – крикнул Хуррам, как только они приблизились достаточно, чтобы услышать его, и лишь потом, к своему удивлению, заметил, что они не одни. В двадцати ярдах позади них, восседая на ухоженном белом муле, следовал мужчина в длинной одежде из грубой коричневой материи, чья странная, плоская широкополая шляпа закрывала его лицо.
– Светлейший! – Николас Баллантайн рысью подъехал к шахзаде; его розовое лицо блестело от пота. – Этот человек – португальский священник. Мы обнаружили его, когда он наблюдал за командой людей, заготавливавших дрова милях в пяти отсюда. Он говорит, что мы недалеко от португальского поселения в Хугли.
– Хугли? – Хуррам нахмурился. Он слышал, как отец говорил об этом торговом поселении. При дворе ходили слухи, что португальские священники в Хугли пытались насильно обращать местных жителей в свою веру и даже продавали тех, кто не соглашался креститься, на корабли работорговцев, бросавшие якорь поблизости… – Этот поп знает, кто я такой?
– Нет, светлейший. Все, что я сказал ему, – это то, что вы могольский аристократ.
– Пусть он приблизится.
Подъехав, священник склонил голову в приветствии. Под полями его шляпы Хуррам разглядел желтые глаза на вытянутом лице с длинным носом и коротко подстриженную бородку.
– Я так понимаю, что ты португальский священник из Хугли, – сказал шахзаде.
– Да, светлейший, – ответил мужчина по-персидски.
– Ты знаешь меня?
– Меня зовут отец Роналду. Я посещал двор вашего отца несколько лет назад. В то время падишах очень интересовался нашей религией – истинной верой. Он даже подумывал о том, чтобы назначить такого же, как я, иезуитского священника учителем к вашему младшему брату.
Хуррам кивнул. Теперь он вспомнил, насколько его отец интересовался иезуитами, – совсем как его дед Акбар. На какое-то время двор заполнился священниками, и муллы стали возражать против их процессий по улицам Агры, во время которых они шли вслед за громадным, грубо сколоченным крестом, и их непрестанных требований разрешить им строительство храмов.
– Падишах поддался влиянию догм своих собственных священников, – отец Роналду выпятил тонкие губы, – а ведь они просто ревновали нас к нашему успеху и боялись нас как открывателей истинного пути Господня.
Хуррам промолчал. Сейчас не время для религиозных дебатов. Ему и его семье необходима помощь, а этот человек может ее предоставить.
– Ты знаешь, что привело меня в Бенгалию? – спросил он, не отрывая глаз от лица иезуита. Желтые глаза чужака сморгнули.
– Мы слышали о каком-то разногласии между вами и вашим отцом, – ответил отец Роналду, подумав мгновение.
– Это не просто разногласие. Мы с ним на грани войны. Я привез сюда свою семью в надежде найти для нее укрытие, пока буду перегруппировывать свои силы. У меня все еще множество союзников.
– Вы действительно думаете, что дело дойдет до войны? – Казалось, что священник в шоке.
– Надеюсь, что нет, но всякое может случиться. Мой отец больше не принадлежит самому себе. Он слишком увлекается вином и опиумом, а управление государством передал своей жене.
– Госпоже Мехруниссе?.. Недавно мы получили декрет, разрешающий нам торговлю индиго, с ее печатью. Мы удивились, но решили, что падишах болен…
– Нет. Страной управляет она, а не мой отец. Позже я расскажу тебе больше, но сначала я должен знать, предоставите ли вы мне и моей семье убежище в Хугли? Мы проделали сотни миль и часто сталкивались с опасностями. Мои дети еще слишком малы, а жена беременна и больна… Они должны отдохнуть.
– Наш христианский долг помочь вам, светлейший. – В первый раз за всю беседу иезуит улыбнулся. – Если вы пошлете своего английского слугу вместе со мной, то я переговорю со своими братьями, и мы приготовим для вас помещение.
Легкий ветерок колыхал муслиновые занавески на окнах беленой комнаты, расположенной в простом одноэтажном доме, крытом соломой, который стоял на сваях на берегу реки Хугли. Здесь, на низком диване, расположилась Арджуманд. На мгновение ее взгляд остановился на темной картине, изображающей прибитого к кресту мужчину, висевшей на стене напротив. Мужчина был так худ, что все его ребра торчали наружу, а кровь, вытекавшая из-под тернового венца, была столь темного оттенка, что казалась черной. Она текла по его восковому лицу, искаженному агонией. Глаза прибитого к кресту в отчаянии смотрели в небо, и зрачков было почти не видно – только белки с сеточкой красных сосудов. Картина вселяла ужас, и по ночам Арджуманд занавешивала ее куском ткани, но днем она не хотела обижать португальских служанок, которые с такой добротой ухаживали за ней. Они готовили и убирали за священниками и взяли на себя заботы о ней, Хурраме и их домочадцах, которые разместились в стенах лагеря иезуитов, – часто кормили их соленой рыбой, которую португальцы, казалось, беззаветно любили. Воины Хуррама встали лагерем на берегу реки в четверти мили ниже по течению, там, где бросали якорь торговые корабли португальцев. Мысли жены шахзаде часто возвращались к Агре, и особенно к ее дедушке Гияз-беку, которого она никогда больше не увидит. Купец-португалец, приехавший в Хугли незадолго до их прибытия, рассказал иезуитам, что государственный казначей умер и двор моголов находится в трауре.
Арджуманд отказывалась верить в это. Дедушка всегда так много значил в ее жизни, да и в жизни всей их семьи… Эти мысли неизбежно заставили ее вспомнить о тетке. Мехрунисса сейчас наверняка в глубоком трауре… или нет? Благодаря ей семья падишаха моголов была расколота так же, как это случалось много раз в прошлом – отец выступал против сына, кровные братья шли друг против друга. Иногда Арджуманд казалось, что их семейные проблемы похожи на червоточину в цветке, которую никто не замечает, пока не становится слишком поздно.
Такие разногласия не должны происходить между ее детьми, подумала Арджуманд, прислушиваясь к их крикам, доносившимся с улицы. Хуррам любит трех своих сыновей, а те, в свою очередь, любят отца. Более того, братья являлись единоутробными, у них была одна любящая их мать, которая растила их, – это не единокровные братья от разных матерей, которые вырастают в разных домах и у которых так и не успевает сформироваться чувство братской любви. А уж опасности и тяготы, с которыми они уже столкнулись и столкнутся в будущем, сблизят их еще больше.
Почувствовав толчок внутри живота, женщина поменяла положение. Кто родится на этот раз? Еще один сын? Ребенок был крупным – ее живот никогда еще так не раздувался. Обычно она легко переносила беременность, и с каждым разом ей становилось все легче и легче рожать. Но на этот раз Арджуманд чувствовала себя усталой и немного испуганной. Все, что ей пришлось перенести, включая и заражение раны на руке, которая все не заживала, сильно ее ослабило… Она чуть не задохнулась, почувствовав, как ее тело пронзила острая боль.
Когда Хуррам подъезжал к поселению иезуитов после нескольких приятных часов, проведенных на охоте на берегах Хугли, он увидел юношу, бежавшего в их сторону, в котором он узнал одного из слуг местных жителей. Тот был обращенным христианином и вместо хлопковой дхоти [62] одевался в европейский камзол и штаны.
– У твоей жены начались схватки! – крикнул паренек, как только Хуррам смог его услышать.
Шахзаде уставился на него, думая только об одном: рано… слишком рано… Быстро въехав в поселение, он спрыгнул с лошади и взбежал по деревянным ступенькам в комнату Арджуманд. Перед закрытой дверью Хуррам остановился, надеясь расслышать обычные крики боли, но за дверью царила тишина, от которой кровь застыла у него в жилах. А потом дверь открылась, и из нее вышла одна из португальских служанок.
– Что случилось? – спросил шахзаде требовательным тоном, но она только непонимающе взглянула на него. Оттолкнув ее в сторону, он вошел в комнату. Арджуманд лежала на полу в луже крови, а повитуха заворачивала в кусок материи что-то совсем крохотное и неподвижное.
Сын падишаха медленно подошел к постели, боясь того, что может увидеть.
– Хуррам, прости… мы потеряли нашего сына, – раздался у него за спиной голос жены.
Прошло несколько мгновений, прежде чем он смог заговорить, но и тогда его голос дрожал:
– Для меня самое главное – это то, что ты жива… Во всем виноват только я. Тебе нельзя было переносить ничего подобного. Я должен был позволить отцу арестовать меня в Агре, а не тащить тебя с детьми через весь Хиндустан, пока мы не превратились в просто загнанных животных, за спинами которых лязгают зубами собаки…
– Нет, – прошептала Арджуманд. – Не говори так. Нас ведь двое, а пока мы вдвоем, мы не должны терять надежду.
Хуррам молча обнял ее, но его переполняла злоба. В том, что он потерял сына, виноват его отец, и это так же верно, как если б он убил его собственными руками. Если б Джахангир не начал преследовать его и его семью, Арджуманд не пришлось бы бежать, и с ней никогда бы не случился этот несчастный случай на переправе, который оставил ее совсем без сил.
– Этого не может быть. – Хуррам не мог поверить в то, что говорил ему отец Роналду.
– Мне очень жаль. Мы сделали все, что было в наших силах. Мы на три месяца обеспечили вас своим гостеприимством, а теперь вам пора…
– У моей жены только что был выкидыш. Она едва может стоять на ногах… Арджуманд не перенесет путешествия.
– Милосердие и сострадание заставили нас протянуть вам руку помощи, пока ваша жена была беременна… Мы и так сделали больше, чем должны были.
– Я тебе не верю. Что настроило вас против нас? – Этот вопрос был задан прямо в лоб.
На мгновение Хурраму показалось, что отец Роналду слегка сконфузился, но потом он выпрямил свой худой стан.
– Падишах, ваш отец, знает, что вы в Хугли. Две недели назад один из наших кораблей доставил письмо из дворца. В нем говорилось, что если мы не изгоним вас, то падишах пошлет против нас войска и сожжет поселение до основания. Этого мы не можем допустить. Мы должны выполнять работу, порученную нам Господом, – спасать из тьмы души…
– А еще зарабатывать деньги, – зло прервал иезуита Хуррам. – Мой отец совершил достаточно ошибок в жизни, но он не позволил вам увлечь себя вашими лживыми и своекорыстными разговорами. Где же ваше христианское милосердие, о котором вы все время говорите; где же ваша любовь к ближнему? Вы заставляете меня отправиться в путь с больной женщиной, которая три дня назад чуть не умерла…
– Мне очень жаль. Но я ничего не могу поделать. Глава моего ордена вместе с президентом купеческой гильдии приняли такое решение на одном из заседаний совета.
Не осознавая, что он делает, Хуррам дотронулся до рукоятки своего кинжала. Как бы ему хотелось заткнуть этот масляный, оправдывающий самого себя голос!
– Это письмо, о котором ты говорил, – его подписал мой отец? – спросил шахзаде.
– Нет. – Иезуит посмотрел на свои пыльные сандалии. – Оно было подписано госпожой и запечатано ее печатью с титулом Нур Джахан, Светоч Вселенной.
– Хорошенько запомни то, что я тебе скажу: госпожа вам не друг. Она презирает всех европейцев, так же как бездомных собак, грызущихся за кусок мяса под столом у моголов. Вы можете избежать ее гнева, выполнив ее команду, но награды вы не получите никогда. А когда я в один прекрасный день сяду на трон моголов – а это обязательно произойдет, – я не забуду вашего черствого равнодушия.
Как только иезуит убежал – без сомнения, он торопился передать все услышанное своим собратьям, – Хуррам вернулся прямо в военный лагерь и быстро оценил ситуацию. Его трехсот воинов хватит для того, чтобы отбить любое нападение стражников, охраняющих поселение португальцев, если они будут настолько глупы, что попытаются захватить его в плен и передать отцу. Надо поставить двойную линию охраны вокруг лагеря, решил шахзаде, а спать сегодня ночью они с Арджуманд и детьми будут в лагере, а не в поселении. Позже он сходит к ней и осторожно расскажет обо всем, что произошло. Но сначала ему надо сделать еще кое-что.
Отдав необходимые приказы, Хуррам прошел в свои личные покои и сел, скрестив ноги, перед низким столом. Подумав немного, он взял лист бумаги, обмакнул птичье перо, оправленное в футляр из слоновой кости, в чернильницу из нефрита и начал писать, тщательно обдумывая слова. Закончив, несколько раз перечитал написанное, а потом встал и приказал позвать к нему Николаса Баллантайна. Горчи явился через пять минут – его приметные волосы были спрятаны под плотно повязанным черным тюрбаном, который он теперь практически не снимал.
– Прежде чем покинуть Хиндустан, – Хуррам дотронулся до его плеча, – твой хозяин, сэр Томас Ро, сказал мне, что, если я возьму тебя на службу, ты будешь верным и надежным слугой. Он не ошибся?
– Нет, светлейший. – В широко открытых голубых глазах Николаса появилось любопытство.
– Тогда послушай – я буду с тобой откровенен. Мы не можем больше оставаться в Хугли. Португальцы боятся, что мой отец покарает их, если они будут продолжать держать нас здесь, о чем мне и сказали. Но я также знаю, что мы не можем и путешествовать дальше без цели. Армии отца очень быстро догонят нас и сотрут с лица земли. Мы можем уплыть на корабле в Персию или какую-нибудь другую страну, но я не хочу покидать родину. Кроме того, моя жена очень слаба, а я должен в первую очередь думать о ней. Поэтому я решил написать отцу письмо с просьбой о примирении. Не знаю, согласится ли он услышать меня, но я должен попробовать. Вопрос следующий – согласишься ли ты быть моим посланником? Как иностранец и бывший слуга Томаса Ро, которого мой отец считал своим другом, ты будешь в большей безопасности, чем любой другой могольский эмиссар. Кроме того, ты хорошо знаешь двор и то, как он функционирует. Так что у тебя хороший шанс доставить письмо до адресата.
– Конечно, светлейший.
Глава 19. Посланник
В райском мире Кашмира все было фиолетового цвета – и поля диких крокусов, которые тянулись до самого озера Дал, и воды самого озера, которое сверкало аметистом в солнечном свете, и пики окружающих гор… Джахангир лежал на спине среди крокусов, вдыхал их сладковатый аромат и время от времени отрывал лепестки цветов и подбрасывал их в воздух – так, что они кружились вокруг него, словно снежинки. Какой же покой он ощущает вокруг… Он может лежать так, пока не начнутся настоящие снегопады, которые укроют его тело своими успокаивающими ледяными хлопьями…
– Повелитель. – Голос слуги вернул его к реальности и разрушил мечты.
Джахангир со стоном повернулся на покрытом светло-желтой парчой диване, который служил ему ложем в его личных апартаментах в Агре, и почувствовал, как чья-то рука осторожно коснулась его плеча.
– Повелитель, прибыл посланник от шахзаде Хуррама.
При упоминании имени сына Джахангир открыл глаза и медленно сел. Изысканный, слегка размытый мир, созданный вином и опиумом, разрушился, и он протер глаза. В потоке солнечных лучей, проникавших через джали напротив его ложа, окружающее казалось слишком резким и слишком ярким. Его взгляд упал на кубок, украшенный драгоценными камнями, который стоял на низком столике возле дивана. В нем еще плескались остатки темно-красного вина. Протянув дрожащую руку, падишах сделал глоток и почувствовал, как горькая жидкость проникла ему в горло. Он закашлялся и выпил воды, которую ему поспешно налил разбудивший его молодой слуга.
– Что ты сказал? – переспросил правитель.
– Твой сын, шахзаде Хуррам, прислал посланника. Тот просит о встрече с тобой.
Хуррам? Джахангир на мгновение задумался. Иногда в своих ярких, реалистичных снах он видел своего третьего сына, но тот всегда был на расстоянии – на противоположном берегу реки, или высоко на стенах крепости, или скакал галопом в клубах пыли. Всегда слишком далеко, чтобы можно было окликнуть его, и, казалось, он совсем не замечал отца. За годы, которые прошли с того момента, как падишах видел Хуррама в последний раз, он достаточно часто вспоминал о нем в предутренние часы, и тогда боль и гнев в его душе смешивались с сожалением о тех временах, когда шахзаде был верным сыном, которым он так гордился, что осы́пал его золотом и драгоценностями… Но, даже одурманенный вином и опиумом, правитель понимал, что послание от Хуррама сейчас, когда Махабат-хан со своей армией догоняет его, могло означать только одно – капитуляцию.
– Я сейчас приду в Зал официальных церемоний, – сказал Джахангир слуге севшим голосом. – Пусть соберут придворных и предупредят госпожу. Она наверняка захочет послушать с женской галереи то, что будет говорить посланник… И убери это, – добавил он, протянув слуге кубок с вином.
Прошел почти час. Наконец Джахангир появился на своем троне, и трубач по его сигналу поднес свой инструмент к губам, чтобы возвестить несколькими короткими звуками, что падишах готов к аудиенции. Когда правитель бросил взгляд на решетку, укрепленную высоко в стене с одной стороны от трона, ему показалось, что он увидел за ней блеск темных глаз под жемчужной диадемой. Отлично – Мехрунисса на месте.
Правитель наблюдал, как посланник Хуррама медленно приближается вслед за четырьмя стражами, одетыми в традиционные зеленые цвета моголов. Джахангир не мог рассмотреть его лицо – оно было загорожено спинами охранников, расступившихся в стороны на расстоянии двадцати футов от трона. Немного неуклюже, как будто он не привык к этому, мужчина бросился на пол, вытянув руки в стороны в формальном приветствии корунуш. Под темным тюрбаном Джахангир увидел багровую кожу. Посланник оказался европейцем.
– Ты можешь встать, – разрешил падишах, наклоняясь вперед, чтобы лучше разглядеть собеседника. Когда тот встал на ноги и поднял голову, Джахангир увидел пару голубых глаз на сожженном солнцем молодом лице. Оно было знакомым, но мозг правителя все еще был затуманен, и он с удивлением посмотрел на молодого человека.
– Кто ты?
– Меня зовут Николас Баллантайн. Когда-то я был слугой сэра Томаса Ро, посла короля Англии при дворе моголов.
Сказав это, Николас низко поклонился и выставил вперед правую ногу, как это часто делал сэр Томас. Как давно, оказывается, это было… Джахангир с теплотой вспомнил о вечерах, проведенных с Ро.
– Сейчас я служу вашему сыну, шахзаде Хурраму, который доверил мне письмо к Вашему Величеству.
Засунув руку в сумку из красной верблюжьей кожи, висевшую у него на плече, Баллантайн достал письмо. Джахангир заметил, что пальцы англичанина нервно подрагивают, хотя голос его, с необычным акцентом, был тверд и спокоен.
– Мы прочитаем, что этот негодяй осмелился нам написать. – Падишах кивнул своему визирю Маджид-хану, который сделал шаг вперед с того места, где он стоял справа от возвышения, взял письмо у Николаса и передал своему господину. Джахангир медленно сломал печать, раскрыл его и посмотрел на мелко исписанный лист. Его собственный отец Акбар – который вообще не умел ни читать, ни писать – гордился изящным почерком Хуррама. Неожиданно падишаху пришла в голову картина, на которой Акбар ведет слоненка с сидящим на его спине четырехлетним Хуррамом во главе величественной процессии по улицам Лахора, а сам он, Джахангир в это время стоит в сторонке, забытый и сыном, и отцом…
Голова правителя разламывалась от боли, но он заставил себя сосредоточиться на письме и стал медленно и внимательно читать:
Отец, по причинам, которые мне до сих пор неясны, я, к несчастью, лишился твоей любви и вызвал твой гнев. Ты отрекся от меня. Ты послал армию, которая меня преследует, и даже объявил меня вне закона, дав право любому своему подданному безнаказанно убить меня. Я не ставлю под сомнение причины, побудившие тебя так поступить. Ты – падишах и имеешь право править так, как считаешь нужным. Но я обращаюсь этим письмом к тебе как к моему отцу и моему правителю. Я сожалею обо всем, что совершил и что могло вызвать твое недовольство, и я отдаю себя в твои руки, рассчитывая на твое милосердие. Моя жена и дети больше не могут вести эту неприкаянную жизнь, не зная, где и когда мы найдем убежище. Ради них, если не ради меня, я умоляю тебя вернуть мне свое расположение. Я повинуюсь любому твоему приказу – поеду туда, куда ты решишь меня послать, – но пусть закончится этот раздор между нами. Клянусь своей собственной жизнью и жизнью членов моей семьи, что я твой верный и послушный сын. Выведи меня вновь из тьмы на свет твоего прощения.
Джахангир опустил письмо и посмотрел вокруг. Глаза придворных смотрели только на него. Он физически ощущал энергию их любопытства. Правитель еще раз взглянул на письмо. «Ты – падишах и имеешь право править так, как считаешь нужным». Действительно ли его сын так считает?
– Шахзаде Хуррам молит меня о прощении, – произнес наконец Джахангир, и по рядам придворных пробежал шепот. – Я обдумаю свой ответ. – Николасу же, который стоял перед ним со склоненной головой, он сказал: – Я пошлю за тобой, когда приму решение.
А потом немного неуверенно, но все еще сжимая в руке письмо Хуррама, падишах встал с трона, спустился с возвышения и покинул зал в совершенно растрепанных мыслях и чувствах.
Оставшись одна в своих покоях в гареме, Мехрунисса мерила комнату шагами, ожидая, когда появится падишах, – она была уверена, что он скоро придет. Что конкретно написал Хуррам? Женщина сгорала от нетерпения, желая узнать это, и в то же время ощущала некоторую тревогу. Если б только она смогла перехватить это письмо, как перехватывала те, которые Хуррам писал отцу в самом начале их разрыва! Что бы шахзаде в нем ни написал, она видела, как сильно это задело Джахангира. Ярость, которую он чувствовал по отношению к сыну и которая позволила ей так легко подтолкнуть его к мысли об объявлении шахзаде вне закона, постепенно сходит на нет. Падишах стареет – и морально, и физически. А когда на них начинают дуть холодные ветры старости, некоторые мужчины иногда пытаются исправить те ошибки, которые совершили в жизни, пока у них есть еще время на это. Может быть, в глубине души Джахангир жаждет воссоединиться с сыном…
Смерть Парвиза, случившаяся два месяца назад – он тогда страшно кричал в белой горячке, – расстроила Джахангира и заставила его более внимательно относиться к тому, сколько он сам поглощает вина и опиума, смягчив, возможно, его отношение к его другим непутевым сыновьям. За последнее время ее муж несколько раз заговаривал о том, что хорошо было бы улучшить условия заключения Хусрава…
Мехрунисса услышала шаги и голоса, провозглашавшие: «Дорогу падишаху!» Потом распахнулись полированные двери из тутового дерева, украшенные инкрустациями из слоновой кости. Когда Джахангир вошел, она подбежала к нему и взяла его за руки.
– Ты выглядишь взволнованным и больным. Что же этот бидалаут посмел написать в своем письме, что тебя так расстроило?
– Прочитай сама.
Мехрунисса схватила письмо и быстро пробежала его глазами.
– Хуррам знает, что против Махабат-хана у него нет никаких шансов, и именно поэтому написал тебе в таком умоляющем тоне. Но даже умоляя тебя о прощении, он не признает своей вины. Посмотри, что он здесь пишет. – Кончиком окрашенного хной пальца женщина указала на строчку «по причинам, которые мне до сих пор неясны, я, к несчастью, лишился твоей любви». – Он все еще раздувается от гордости и самомнения. Как будто это он прощает тебя, а не наоборот.
– Но если он искренне хочет восстановить хорошие отношения, – возразил Джахангир, – то, может быть, мне стоит об этом задуматься. Махабат-хан – один из лучших моих военачальников. Именно поэтому я послал его преследовать Хуррама. Я с гораздо большим удовольствием отправил бы его армию против персов – на тот случай, если они нападут на Кандагар, как сообщают нам наши шпионы. Как перс и бывший воин шаха, он лучше понимает их образ мыслей и тактику. И кроме того, если мой сын вновь склонится перед моей властью и сделает это добровольно, то это лишь прибавит мне величия в глазах подданных.
Мехрунисса внимательно посмотрела на мужа. Она уже давно не видела его таким решительным. И хотя она верила, что в конце концов сможет направить его мысли туда, куда посчитает нужным, возможно, он был прав. Несмотря на все то, что она только что сказала Джахангиру, у нее не было уверенности, что Махабат-хан, каким бы способным он ни был, сможет поймать Хуррама. А ведь все то время, на которое шахзаде останется отщепенцем, он будет представлять угрозу и для Джахангира, и для нее самой, и для ее планов, касающихся Шахрияра и ее дочери Ладили. Хуррам ведь тоже способный и опытный военачальник. И всегда будет существовать вероятность, что он сможет собрать достаточно сил, чтобы выступить против Махабат-хана. Она же сама слышала, что Малик Амбар предложил ему союз против Джахангира. Хуррам вообще может заняться поисками таких сил за пределами державы. Шах Персии, вне всякого сомнения, будет просто счастлив предложить ему войска в обмен на территориальные уступки. А что, если Хуррам предложит шаху столь желанный тому Кандагар? Ее персидские соотечественники уже дважды предлагали свою помощь могольским правителям – сначала Бабуру, а потом Хумаюну – в обмен на то, чего им очень хотелось.
– И каково твое мнение? Мне соглашаться? – настойчиво допытывался Джахангир, вращая на пальце кольцо с головой тигра, которое когда-то принадлежало его великому предку Тимуру.
Мысли Мехруниссы неслись вскачь, но выражение ее лица оставалось спокойным.
– Может быть, ты и прав, – сказала она. – Этот разрыв существует уже слишком долго, и ему пора положить конец. Он вызвал разлад и в моей собственной семье, и уже давно является для меня источником душевной боли. Я знаю, насколько счастлив будет мой брат, Асаф-хан, если этот разлад прекратится. Но надо все тщательно обдумать. Садись рядом.
Пока Джахангир устраивался на валике из бирюзового шелка рядом с ней, Мехрунисса еще раз взяла в руки письмо Хуррама, как будто хотела прочитать его еще раз, но в действительности выигрывая время на размышления. В голову ей пришла одна идея, но ей необходимо очень тщательно все обдумать. Она не может доверять Хурраму, который вернется ко двору, убежденный – а в этом правительница нисколько не сомневалась, – что источником и оплотом недовольства отца была именно она. И Мехрунисса начала говорить мягко, очень тщательно подбирая слова:
– Я часто думала: как жаль, что Хуррам позволил своим амбициям взять над ним верх. С тех пор он своими действиями доказал, что заслуживает трона не больше, чем Хусрав или тот же самый бедняга Парвиз, который так и не смог побороть своего пристрастия к вину. В то же время Хуррам обладает несомненными талантами, и если он будет тебе послушен, то почему бы не использовать их на пользу державы? Кроме того, ты же сам сказал, что если поступишь с ним великодушно, то это лишь усилит уважение твоих подданных к тебе.
Джахангир кивал, явно довольный тем, что слышит.
– Но будет лучше – по крайней мере пока, – если он будет держаться подальше от двора, – продолжила воодушевленная Мехрунисса. – Дай ему в управление какую-нибудь отдаленную провинцию. Пусть он опять докажет свою верность тяжелым и усердным трудом вдали от средоточия власти. Так ты узнаешь, искренен ли он в своих излияниях.
– Я могу послать его наместником в Балагхат…
При упоминании этой крохотной провинции в Центральном Хиндустане – слишком бедной, чтобы на доходы с нее можно было экипировать целую армию, – Мехрунисса улыбнулась. Она сама не смогла бы придумать лучше.
– Отличная идея, – согласилась женщина. – Хотя Балагхат расположен не так далеко от княжеств Декана, которые спят и видят, как бы доставить тебе неприятности. Их правители могут попытаться втянуть Хуррама в восстание против тебя. Говорят, что Малик Амбар предлагал ему объединить силы…
– Тогда, может быть, отправить его еще куда-нибудь? В Кабул, например? – Джахангир улыбнулся, вспомнив свою собственную ссылку, после того как он соблазнил наложницу отца Анаркали. Тогда молодой шахзаде впервые увидел Мехруниссу.
– Нет, это слишком богатое и важное место, – возразила его жена, не зная, о чем он подумал в этот момент. – Это будет выглядеть скорее как награда за его высокомерие. Балагхат гораздо лучше. Если он на него согласится, то ему придется попридержать свою гордость. Но мы должны придумать нечто, гарантирующее нам, что Хуррам не попытается взбунтоваться.
– Что именно? Обложить его шпионами?
– Нет. Шпионов можно подкупить. Мне кажется, что Хуррам сам ответил на этот вопрос. В письме он клянется в своей лояльности не только своей собственной жизнью, но и жизнью своей семьи. Проверь это.
– Как?
– Поставь условием своего прощения направление его старшего сына Дара Шукоха – может быть, вместе с братом – ко двору.
– Ты хочешь сказать – в качестве заложников?
– Что ж, можно сказать и так. Даже Хуррам не посмеет выступить против тебя, пока его сыновья находятся в твоей власти.
– В это я готов поверить… но правильно ли разлучать его сыновей с ним? Я по своему детству знаю, насколько важна для ребенка родительская любовь. – Джахангир вздохнул, как будто ему вновь вспомнилось его безрадостное детство.
– С ними будут хорошо обращаться. И подумай о всех тех преимуществах, которые даст им присутствие при дворе рядом с их дедом… А если Хуррам действительно верит в то, что пишет, то нам никогда не придется принимать против него никаких мер.
Какое-то время Джахангир молчал. Мехрунисса знала, что ее предложение удивило его и, может быть, даже шокировало, но если он хорошенько подумает, то согласится, что в этом есть смысл. Она сама чем больше думала об этом решении, тем больше проникалась им, хотя ей придется следить за тем, чтобы в реальности Джахангир не слишком часто встречался со своими внуками…
– Я ведь думаю только о тебе, – заметила супруга падишаха через какое-то время, придвигаясь к нему и кладя голову ему на плечо; она почувствовала, как он гладит ее волосы. – Поведение Хуррама так сильно тебя расстроило… Соглашаясь на примирение, ты ведешь себя как истинно милосердный повелитель, но тебе надо думать прежде всего о себе. Сделай так, как я предлагаю, и, уверена, все получится так, как ты хочешь. Хурраму придется согласиться на твои условия, и ты сможешь отозвать Махабат-хана и его армию. Ты уже и так достаточно настрадался от своих неблагодарных и мятежных сыновей. Пора положить этому конец.
Джахангир провел рукой по глазам, а потом наконец улыбнулся, хотя улыбка у него получилась тусклой и грустной.
– Я уверен, что ты права. Ты всегда права. Завтра я соберу совет и сообщу им о своем решении. Хорошо будет примириться с Хуррамом. Да и внуков увидеть тоже будет приятно. Дара Шукох, наверное, сильно изменился…
На следующее утро Николас получил приглашение посетить Джахангира в его личных покоях. С того самого момента, как он прибыл в Агру, англичанин нервничал, помня о предостережении Хуррама. Но пока с ним не произошло ничего страшного, и письмо шахзаде оказалось в руках Джахангира.
Когда горчи провел Баллантайна в комнату, он увидел падишаха, стоявшего в самом ее центре, в ночном белье и с распущенными волосами. Когда правитель кивнул в ответ на глубокий поклон посланника, на его морщинистом лице все еще можно было разглядеть печать былого величия, но теперь англичанин, видя его на близком расстоянии, смог понять, насколько постарел падишах по сравнению с теми днями, когда они с сэром Ро были собутыльниками, рассказывавшими друг другу истории до самого рассвета.
– Отвези это моему сыну. – Джахангир протянул посланнику расшитый кожаный бумажник. – В нем – мой ответ на его письмо. Береги его пуще жизни. Я велел подать свежих лошадей, чтобы ты и твой эскорт двигались побыстрее.
– Благодарю вас, Ваше Величество. – Николас взял в руки бумажник, сгорая от любопытства, что же написал падишах. Он поколебался несколько мгновений, надеясь, что Джахангир даст ему хоть какой-то намек, но тот уже отвернулся и теперь умывался в серебряной чаше с водой, которую держал перед ним его слуга.
Спустя полчаса Джахангир наблюдал из окна, как Николас со своими воинами спускается по крутой дороге, ведущей от стен крепости к бурлящим улицам Агры. «Как Хуррам отреагирует на мое письмо?» – размышлял падишах. И тут ему впервые пришла в голову мысль: а что Арджуманд – женщина одной крови с его обожаемой Мехруниссой – скажет по этому поводу? Согласится ли она расстаться со своими детьми или будет уговаривать Хуррама не отсылать их отцу?
Глава 20. Сделка
– Махабат-хан сделает все от него зависящее, чтобы догнать и схватить тебя. – С этими словами Азам Бакхш пошевелил угли в жаровне и пригласил Хуррама придвинуться поближе к огню. Приближалась осень, и холодные ветра уже стали задувать с гор, вершины которых виднелись на горизонте на северо-западе. Сидя во дворе построенного из кирпича форта на берегу реки Гандак, Хуррам и Бакхш, который предложил шахзаде с семьей убежище, слегка замерзли.
– А ты знаешь Махабат-хана? – с удивлением спросил Хуррам. Азам Бакхш был стариком – ему было за семьдесят, – который в молодости воевал в войсках Акбара.
– Только понаслышке. Говорят, что он прирожденный командир, лихой и находчивый, умный и амбициозный. Он настолько хорош, что его всадники-раджпуты поклялись ему в верности до самой смерти, хотя он и не одной с ними веры.
Хуррам смотрел на раскаленные оранжевые угли. По слухам, которые принесли сегодня люди Азама Бакхша, армия Махамад-хана была меньше чем в четырех неделях пути от них. Это известие повергло опального шахзаде в шок. Он надеялся, что по крайней мере какое-то время он будет здесь в безопасности. Приглашение от старого вояки, которого Хуррам помнил только по смутным детским воспоминаниям, укрыться в его фамильном замке, который располагался среди холмов к северу от Патны, стало для него приятным сюрпризом. Дворецкий Азама Бакхша нашел группу Хуррама через неделю после того, как они оставили Хугли. Старик писал, что узнал о тяжелом положении шахзаде и предлагает ему помощь как любимому внуку Акбара и в память о самом Акбаре, которого он глубоко почитает. Хуррам немедленно отправился к нему и теперь находился где-то в двухстах милях к северу от Хугли. Но и это убежище будет только временным. Крохотная крепость не сможет противостоять армии Махабат-хана. Да и не будет он ставить своего друга в рискованное положение. Правда, сейчас шахзаде волновал только один вопрос – почему Махабат-хан все еще преследует его?
– Я надеялся, что отец отзовет его. Прошло уже почти два месяца, как я послал своего человека в Агру, – сказал сын падишаха.
– А твоему курьеру можно доверять?
– Да, я в нем уверен. Но по дороге в Агру он мог столкнуться с массой опасностей, так что я не уверен, что он туда добрался. Госпожа могла узнать о его задании и выслать ему навстречу наемных убийц. Его могли убить бандиты, он мог заболеть… Может быть, мне не стоило посылать европейца; они здесь болеют гораздо чаще нас… Если б все прошло гладко, то он уже должен был бы найти меня. Это место ни для кого не секрет, если по моему следу идет сам Махабат-хан, да и видели нас по пути сюда множество людей…
Хуррам поднял голову и посмотрел на яркую россыпь звезд на ночном небе. Как все-таки ничтожны и краткосрочны жизни людей по сравнению с этим таинственным и бесконечным сиянием над их головами…
– Не стоит так хмуриться, – прервал его мысли хриплый голос Азама Бакхша. – Время еще есть. Годы научили меня одной важной вещи – терпению. Так что все еще может образоваться.
Хуррам кивнул, но только из вежливости. Он не мог позволить себе быть терпеливым, когда жизни его любимых висели на такой тонкой ниточке.
Два дня спустя оказалось, что Азам Бакхш все-таки прав. Хуррам был у Арджуманд, когда услышал, как дробь барабанов возвестила о вновь прибывших. Вскочив на ноги, он бросился вниз по узкой лестнице, которая вела во внутренний двор.
Николас Баллантайн как раз слезал с лошади. Когда англичанин развязал платок, которым было закрыто его лицо, Хуррам увидел, насколько он измучен. Щеки его ввалились, а подбородок покрывала щетина.
– Светлейший…
Николас приготовился опуститься на колени, но Хуррам быстро остановил его:
– Не надо. Расскажи лучше, что с тобой приключилось? Ты передал письмо отцу? Что он сказал?
– Я без происшествий добрался до Агры, хотя мое путешествие заняло больше времени, чем я предполагал. Падишах принял меня в Зале официальных приемов, где и прочитал ваше письмо. На следующий день он передал мне вот это, чтобы я доставил его к вам. – С этими словами Баллантайн засунул руку в камзол и достал бумажник, который ему поручил Джахангир. Даже на отдыхе, в короткие мгновения забытья, он все время помнил об этой вещи, лежащей у него под рубашкой всего в нескольких дюймах от сердца. Протянув бумажник своему господину, англичанин почувствовал, как с его плеч свалился тяжелый груз.
Непослушными пальцами Хуррам открыл бумажник, достал из него письмо и начал читать. Наблюдая за ним, Николас заметил, как у него на лице сначала появилась радость, а потом ее сменило недоумение, на смену которому пришел гнев. Он также услышал, как шахзаде резко вдохнул воздух и стал пальцами мять край листка. Затем, неожиданно вспомнив о посланнике, его сопровождающих и других слугах, заполнявших двор, которые внимательно наблюдали за ним, Хуррам взял себя в руки.
– Благодарю тебя, – негромко сказал он Николасу, – ты с честью справился с этим нелегким заданием. Когда отдохнешь, мы поговорим. Я хочу знать все, что произошло с тобой при дворе, но сначала я должен увидеть свою жену.
Хуррам отвернулся, отошел в тень и стал взбираться по ступенькам лестницы, ведущей на верхний этаж. Баллантайн не мог узнать в нем человека, который всего несколько минут назад радостно выбежал на залитый солнцем двор. Склонив голову, шахзаде еле двигался, как будто старался отложить свою встречу с Арджуманд.
Она ждала его возле двери.
– Это же твой посланник вернулся из дворца, правда?
Сын падишаха кивнул и медленно прикрыл за собой дубовую дверь, чтобы их никто не услышал.
– Хуррам, что у тебя за вид? Что пишет твой отец?
– Он отзовет Махабат-хана вместе с его армией, – начал шахзаде, немного поколебавшись, – в том случае, если я с оставшимися у меня людьми перейду в Балагхат, куда он назначает меня наместником. А еще я должен согласиться не появляться при дворе, пока он сам не пригласит меня туда.
Измученное лицо Арджуманд внезапно расцвело. Она опять была похожа на ту счастливую, энергичную девочку, которую Хуррам впервые увидел на благотворительном базаре.
– Но ведь это же прекрасно! Твой отец согласился восстановить отношения с тобой. Это может означать, что он решил простить тебя. Наконец-то после всех этих лет скитаний мы и наши дети будем в безопасности… – Женщина обняла шахзаде за шею, но он не ответил на ее объятия, и она, опустив руки, отступила на шаг. – В чем дело? Разве не на это мы надеялись? Почему же ты такой несчастный, Хуррам? Скажи же мне…
Ее муж подумал о тех холодных, кратких и высокомерных словах, которыми было написано письмо Джахангира, – это было не письмо прощения от отца к сыну, а список условий, которые правитель посылает своему провинившемуся вассалу. И среди всех этих условий было одно, с которым он с трудом мог согласиться и о котором должен был рассказать Арджуманд.
– В качестве гарантии того, что я буду вести себя хорошо, отец требует, чтобы мы послали Дара Шукоха и одного из его братьев ко двору.
– Что? – прошептала Арджуманд. Обхватив руками голову, как будто по ней только что ударили, она упала на колени на вытертый красный ковер.
Хуррам беспомощно наблюдал за тем, как рыдает его жена. Ему надо было бы обнять и прижать ее к себе, но что он мог сказать ей в утешение, когда чувствовал себя в точно таком же отчаянии?
– Отец пишет, что с мальчиками будут хорошо обращаться, но я не хочу лгать тебе. Они будут заложниками, хотя их и не станут так называть.
– Дара Шукох еще такой маленький… Я даже думать об этом не могу. Как может твой отец быть таким жестоким?! Ведь он когда-то любил Дара… Я помню его подарки, которые он сделал нам на его рождение…
– Я уверен, что отец никогда не причинит вреда нашим сыновьям, но… – Хуррам сделал паузу и посмотрел на жену, зная, что та поймет его.
Вытирая тыльной стороной руки слезы со щек и пытаясь взять себя в руки, Арджуманд смогла выдавить из себя только одно слово:
– Мехрунисса?
Ее муж кивнул.
– Ты действительно думаешь, что она может причинить им зло?
Шахзаде задумался. Как бы он ни ненавидел Мехруниссу – а кто знает, на что способна эта женщина в отчаянных обстоятельствах? – действительно ли он видит в ней хладнокровную убийцу его детей?
– Нет, я так не думаю, – ответил он наконец. – Да и зачем ей это? Для нее достаточно лишь контролировать наших сыновей. Она достаточно умна, чтобы понимать, что любая резкость по отношению к ним вызовет негодование. Наша традиция – а она восходит к временам самого Тимура – говорит о том, что жизни юных и невинных наследников престола священны. Только те из них, кто восстал в более зрелом возрасте, подвергаются самому суровому наказанию.
Арджуманд медленно встала с пола, отбросила с лица растрепавшиеся волосы и подошла к оконному проему. Солнце уже садилось, окрашивая в розовый цвет верхушки далеких гор. Женщина чувствовала едкий запах дыма, поднимавшегося от костров из кизяка, на которых уже начали готовить вечернюю пищу, и видела первые фонари, которые зажгли в нижнем дворе. Вокруг течет обычная жизнь, подумала она, а вот их собственная неожиданно перевернулась с ног на голову. Что она должна делать, будучи матерью? Пожертвовать двумя своими детьми, чтобы гарантировать существование всех остальных? Физическая боль деторождения – ничто по сравнению с той душевной агонией, которую она переживает.
– Мы должны сделать свой выбор. Нам совсем не обязательно соглашаться на условия моего отца, – заметил сын падишаха. – Мы можем уйти на север, высоко в горы, где Махабат-хану будет трудно нас преследовать…
– Нет. – Арджуманд отвернулась от окна с каменным лицом. – Подумай, что скажет твой отец, если мы отвергнем его приглашение: что твое нежелание отдать своих сыновей в его руки – а ведь он их дед – означает, что ты никогда и не собирался хранить ему верность. Он спросит, почему это послушный и покорный сын отказывается послать детей к их родному деду, если только не замышляет восстания? Тогда падишах удвоит усилия по твоей поимке, а что будет с нашими детьми в этом случае?
Несмотря на то что инстинкт отца и принца крови подсказывал шахзаде, что от предложения падишаха надо отказаться, он засомневался. «Разве она не права?» – размышлял Хуррам, потрясенный прямотой и простотой слов его жены. Разве у них в действительности есть выбор? У него не более трехсот всадников и никакой возможности набрать новых. Если б он был один, то мог бы воевать, как его прапрадед Бабур, – уйти в горы, придерживаясь тактики молниеносных налетов, и ждать, когда представится возможность захватить территорию. Но он должен думать о семье…
Теперь, немного успокоившись, Хуррам понял, что предложение отца напоминает утонченный ход на шахматной доске и не оставляет ему возможности отступить куда-либо, кроме того места, которое выбрал его отец. Джахангир когда-то любил играть в шахматы, но Хуррам хорошо понимал, в чьем извращенном сознании зародилась идея заставить его поступиться своими сыновьями. Он ясно представил себе Мехруниссу, наматывающую на палец черный локон и с улыбкой ожидающую, что решат они с Арджуманд. Тетка его жены напоминала паука, который, начав с одной-двух паутинок, постепенно сплетает замысловатую сеть. В один прекрасный день, поклялся себе Хуррам, он уничтожит эту паутину. Он освободит от нее себя, свою семью и даже своего отца – если только того еще не слишком затянет в ловушку Мехруниссы – от ее пут и вновь сделает державу моголов процветающей страной. Но это может произойти только в далеком будущем. А сейчас ему надо думать о настоящем.
– Ты права, – согласился шахзаде и почувствовал тяжесть на сердце. – Правда заключается в том – и ты поняла это быстрее меня, – что у нас практически нет выбора. Но кого еще мы пошлем с Дара Шукохом – Шаха Шуджа или Аурангзеба?
– Аурангзеба, – ответила Арджуманд после минутного размышления. – Хоть он и младше Шаха Шуджа на год, зато гораздо сильнее – он очень редко болеет – и совершенно бесстрашен. Мысль о том, что он отправится во дворец, его даже развеселит. – Голос женщины слегка дрожал. – Когда мальчики должны ехать?
– Отец пишет, что о своем решении я должен немедленно написать командующему гарнизоном Патны, который отправит ему письмо с курьерской эстафетой. Если мы принимаем его условия, то должны отправить сыновей под сильной охраной в Аллахабад, куда он направит людей для их встречи. Дара Шукох – достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, что между мной и моим отцом существовал конфликт. Ему надо будет сказать, что мы помирились и что его дед с нетерпением ждет его и одного из его братьев. И не надо, чтобы он видел, насколько мы встревожены…
Глава 21. Лишенный принципов
Махабат-хан взял из рук курьера падишаха кожаную почтовую сумку. Пятью минутами ранее этот совершенно измученный всадник догнал колонну, которая в туче пыли двигалась навстречу столкновению с Хуррамом. Открыв потертую сумку, Махабат-хан достал из нее единственное письмо и сломал зеленую восковую печать. Быстрый взгляд на письмо сказал ему все, что он хотел узнать. Несмотря на то что на письме была печать Джахангира, оно было написано почерком Мехруниссы, как это часто случалось с отдаваемыми ему письменными приказами. Текст был очень лаконичным:
Негодяй одумался и заключил сделку, передав двух своих сыновей под наше опекунство, как гарантию своего хорошего поведения в будущем. Твоя миссия закончена. Возвращайся в Агру и жди дальнейших указаний, которые мы отправим тебе по прибытии в Кашмир. М.
Дальше шла дата и место написания – Лахор.
Ни слова одобрения или благодарности, подумал Махабат-хан, сжимая письмо в руке.
– Ответа не будет, – сообщил он курьеру. – Просто подтверди, что я получил письмо.
Затем, повернувшись к офицеру, который ехал рядом с ним – это был молодой и стройный раджпут Ашока на гнедой лошади, – военачальник сказал:
– Падишах – или, скорее, госпожа – приказал нам возвращаться. Кампания закончена. Здесь мы остановимся и заночуем. – И, смягчившись, он добавил одному из слуг: – Проследи, чтобы курьера накормили и он отдохнул, а также получил свежую лошадь, прежде чем отправится обратно.
В ту ночь Махабат-хан никак не мог заснуть. Не только потому, что его шатер сильно нагрелся за день и в нем не хватало воздуха – хотя это и правда было так, – и не потому, что он выпил много вина из своего родного Шираза со своими старшими командирами – хотя он действительно это сделал, – а потому, что он был более чем просто недоволен тем, как его армию отозвали в Агру. Причем сделал это даже не падишах, размышлял военачальник, а госпожа. То, что она была автором безапелляционного приказа, только увеличивало его недовольство. Уже не в первый раз он задумался, почему должен позволять Мехруниссе испытывать его верность падишаху, посылая его то туда, то сюда, как будто он обычный воин.
Почему в этот раз она своим волевым решением лишила его и его соратников богатой добычи, которая по праву принадлежала бы им, если б они разбили Хуррама и его союзников? Она ведь просто женщина, пусть и самая хитрая и расчетливая из всех, с кем ему приходилось встречаться, да еще и персиянка – так же как и он…
И хотя она смогла прибрать к рукам падишаха – самого, наверное, могущественного человека на земле – и превратить его в обыкновенного подкаблучника, он, Махабат-хан, гораздо умнее ее или по крайней мере ровня ей. У них в жилах течет персидская кровь, но он происходит из более знатной семьи. У нее не больше прав распоряжаться верховной властью, чем у него. Может быть, она и умна, но не умнее его. В отличие от него она никогда не командовала армиями – и, будучи женщиной, никогда не будет…
Чем больше Махабат-хан рассуждал таким образом, беспокойно ворочаясь под простым хлопковым одеялом, тем больше ему казалось, что он должен положить конец господству Мехруниссы. Он не хуже ее может распоряжаться властью, данной ему падишахом, несмотря на все ее интриги против Хуррама и попытки протащить ее тупого зятя Шахрияра в официальные наследники падишаха, особенно теперь, когда от пьянства наконец умер Парвиз. Может быть, он ошибся, не подумав чуть раньше об объединении своих сил с молодым и харизматичным Хуррамом против его стареющего отца и его расчетливой, действующей в личных интересах и безжалостной любимой жены? То, что они с Хуррамом постоянно находились на войне, привело к тому, что два военачальника только однажды встретились при дворе; но шахзаде по всем признакам был благородным и щедрым командиром, чье военное искусство подтверждалось его способностью ускользать от армии Махабат-хана. Хуррам вызывал такую преданность, что даже сейчас у него при дворе было множество приверженцев, хотя они и предпочитали не высовываться. Может быть, стоит перейти на его сторону прямо сейчас? Все столкновения и стычки со сторонниками Хуррама, которые случались во время его преследования, проходили по правилам ведения войны. Ни с той ни с другой стороны не было ни резни, ни казней, ни потерь близких членов семьи, которые обычно приводят к кровной мести или вечной вражде…
Пока Махабат-хан ворочался, слишком перевозбужденный, чтобы заснуть, ему в голову пришла еще одна мысль. А что, если ему взять на себя роль независимого участника в этой борьбе за власть? От последнего курьера и от тех, которые прибыли до него, он знал, что сейчас, ранней весной, падишах с супругой и со всем своим двором и скарбом – но без сильной охраны – двигаются в сторону Кашмира, пребывая в счастливом заблуждении, что, решив проблему Хуррама, избавились от всех серьезных опасностей. А что, если они ошибаются и он сам превратится из верного – и даже раболепного – полководца, выполняющего любое их приказание, независимо от того, в какой форме оно было ему передано, в верховного властителя и их династии, и их державы?
Разве сейчас он сам не может их контролировать? Что, если он, Махабат-хан, и десять тысяч его воинов, каждый из которых предан ему лично, проследуют за падишахом с госпожой и отберут у них детей Хуррама? Разве в этом случае Хуррам не будет смотреть на него другими глазами, чем если он, Махабат-хан, предложит ему союз прямо сейчас? Или – еще лучше, хотя это и слишком дерзко, – может быть, стоит захватить также самого одурманенного опиумом Джахангира вместе с женой в придачу к детям Хуррама, и тогда уже диктовать свою волю уже обеим сторонам? И пусть падишах и Хуррам поборются за его благосклонность… Сколько же в таком случае он получит трофеев, сколько власти сосредоточит в своих руках? Несравнимо с тем, что он получил бы, продолжая преследовать Хуррама или вступив с ним в немедленный союз. И ведь это не просто фантазии. Его обширный опыт ведения войн учит, что часто наиболее успешными оказываются самые нестандартные и дерзкие планы – может быть, из-за оцепенения и неожиданности, которые они вызывают у противника именно своей необычностью… Все это достаточно рискованно, подумал Махабат-хан, шлепнув рукой по зудящему комару, даже очень рискованно, но иногда он чувствовал себя полноценным человеком лишь перед лицом реальной опасности или пытаясь уравнять изначально неравные шансы. Именно это сделало его воином. Утром он должен будет проверить своих людей, но он не сомневается в их верности или в их любви к трофеям… Решение принято. Он захватит весь отряд Джахангира – и поиграет в создателя и ниспровергателя падишахов.
Через несколько минут после такого решения Махабат-хан уже спал глубоким, спокойным сном, не обращая внимания на жару и жужжащих насекомых.
Джахангир поудобнее устроился на обтянутом парчой валике, лежащем на толстом ковре, покрывающем пол его шатра. «Старею», – подумал он. Его мускулы ныли после восьми часов, проведенных в хаудахе на спине слона. Колонна падишаха, длиной почти в полмили, закончила еще один день медленного продвижения на северо-запад. Правителю было приятно увидеть покрытые пеной воды реки Джелам цвета зеленого нефрита. Это была последняя крупная преграда на их пути к Кашмиру. И красные шатры, которые послали вперед и уже установили на противоположном берегу, тоже радовали его взгляд.
– Когда будем переправляться? – поинтересовалась Мехрунисса, сидевшая на низком стуле возле мужа.
– Командиры говорят, что, для того чтобы переправить нашу колонну, потребуется два дня, если не больше. Это будет непросто. Потребуется время, чтобы построить мост из лодок. Как видишь, уровень воды в Джеламе очень высок из-за таяния снегов в горах. Они предлагают нам самим переправиться утром второго дня.
– Не важно. Здесь хорошее место для того, чтобы передохнуть, а спешить нам некуда. – Мехрунисса убрала локон с лица. – Ты устал. Скоро я прикажу разжечь огонь в банном шатре, и ты сможешь принять ванну.
Джахангир кивнул и прикрыл глаза. Он был рад, что супруга предложила ему поехать в Кашмир. Наконец-то кризис с Хуррамом разрешился, и теперь он может безопасно отъезжать от Агры на большие расстояния… Судя по последнему посланию от Маджид-хана, Хуррам благополучно добрался до Балагхата и приступил к исполнению обязанностей наместника. Время покажет, выполнит ли он, несмотря на все сомнения Мехруниссы, свою часть договора, на что он, его отец, очень надеется. Двое сыновей Хуррама, находящиеся теперь у них, – хорошая тому гарантия.
Теперь, когда гражданская война в стране закончена, ему можно меньше бояться внешних врагов, которые как шакалы, почуявшие неподалеку кровь раненого животного, следили за раздором в державе Великих Моголов. Незадолго до того как правитель покинул Агру, шах Персии прислал ему в качестве подарка шесть идеально подобранных гнедых скакунов. Вместе с ними пришло предложение вечной дружбы. А Джахангир хорошо знал, что, если б шах почувствовал хоть малейшую его слабость, он с радостью захватил бы Кандагар, Герат или еще какую-нибудь крепость рядом с рекой Гемланд и своей границей.
Падишах чувствовал, что после всех недавних событий ему необходимо расслабиться, а озера и сады Кашмира предоставят ему такую возможность. Он влюбился в это место сразу же после того, как впервые увидел смутные очертания полей, заросших крокусами, которые его отец присоединил к державе Моголов. Здесь Джахангир чувствовал себя ближе всего к Акбару. А сейчас он будет проводить время, плавая по озеру Дал на своей барже или рыская по горам в поисках дичи и постепенно приходя в себя после всего, что натворил Хуррам. А может быть, к нему вернется часть его физических сил и прекратится кашель, который почти не покидает его в последние месяцы…
Неожиданно снаружи послышались детские голоса.
– Это Дара Шукох и Аурангзеб? – поинтересовался правитель.
– Я разрешила им потренироваться в стрельбе из лука на берегу, – кивнула Мехрунисса. – У них столько энергии… Путешествие их совсем не утомляет.
– Иногда я сомневаюсь, что мы правильно сделали, забрав их у родителей. Им, должно быть, тяжело.
– У нас не было выбора. В державе должен быть мир, а то, что они у нас, его обеспечивает. Мы хорошо с ними обращаемся. Они ни в чем не испытывают нужды.
– Но мальчики, должно быть, скучают по родителям… Они не видели их вот уже больше трех месяцев. Аурангзеб выглядит достаточно жизнерадостным, а вот Дара Шукох – я сам это видел – иногда смотрит на нас и хмурится. И тогда я задаю себе вопрос, о чем он думает…
– Он еще мальчик. Возможно, он думает о том, когда опять отправится охотиться или дрессировать соколов… – Мехрунисса говорила резко, тоном, не допускающим возражений. – Думаю, что теперь я пойду и лично прослежу за тем, как греют воду для бани. Прошлым вечером она была не слишком горячей – слуги разленились и не собрали достаточно дров для костра. А потом приготовлю твое вечернее вино.
Когда его супруга ушла, Джахангир вновь вытянулся на полу. Он любил Дара Шукоха и Аурангзеба и чувствовал, что их изначальная сдержанность по отношению к нему постепенно исчезает. Взаимоотношения между дедом и внуками должны быть не такими напряженными, как между отцом и сыновьями… Здесь не может быть никакого соперничества. Возможно, именно поэтому его собственный отец, Акбар, так благоволил своим внукам.
– Мы догнали колонну падишаха, ага [63]. Последние две ночи они стоят лагерем на берегу реки Джелам в пяти милях перед нами. Его люди строят из лодок мост, чтобы перейти реку. Основная часть его воинов – думаю, тысячи две из трех, которые его сопровождают, – перешли реку сегодня вечером до наступления темноты, и я слышал приказы прекратить переправу и заняться приготовлением вечерней пищи. Я уверен, что колонна самого падишаха переправится завтра, – закончил доклад разведчик, весь затянутый в темно-коричневые одежды, чтобы легче было сливаться с землей.
Махабат-хан почувствовал облегчение.
Как он и был в этом уверен, его командиры единодушно поддержали его смелый и дерзкий план, несмотря на его очевидные риски и опасности. И точно так же поступили его закаленные в битвах раджпуты. Двигаясь со скоростью, в восемь раз превышающей скорость колонны падишаха, они быстро ее нагнали. Несколько чиновников на пути их следования, которые удивились подобной поспешности, успокоились, когда Махабат-хан объяснил им, что хочет лично сообщить падишаху об еще одной успешной военной кампании. И тем не менее он радовался, что гонка закончена и наступило время претворить его план в жизнь.
– Лагерь защищен удаленными пикетами с тыла? – задал вопрос Махабат-хан.
– Нет, – ответил разведчик. – Есть часовые, но их совсем немного. Они расположены прямо по периметру лагеря и ведут себя очень расслабленно. Единственные патрули, которые я видел, веером двигались по противоположному берегу реки, изучая скорее всего предстоящую дорогу.
Махабат-хан улыбнулся. Обстоятельства складываются в его пользу. Утром ему придется просто подождать, когда еще больше войска переправится на ту сторону, а потом захватить или сжечь мост, обыскать лагерь и взять в плен падишаха, госпожу и сыновей Хуррама. Сегодня же – так, на всякий случай – он и его люди отойдут на пару миль назад и не будут зажигать костры, которые могут выдать их присутствие.
Ночь у подножия гор и холмов, окружающих долину реки Джелам, выдалась холодной. Когда Махабат-хан вывел своих всадников сразу же после восхода солнца, все вокруг было скрыто в морозной дымке. Фортуна явно на его стороне. «Дымка позволит мне незаметно приблизиться к переправе», – подумал он. Но не стоило полагаться только на везение. Надо было сохранять спокойствие и ничего не принимать на веру. Махабат-хан видел множество военачальников, которые терпели поражение лишь потому, что слишком сильно верили в свою удачу и совсем не занимались планированием или не уделяли никакого внимания безопасности собственной атаки. Поэтому он еще раз напомнил своим офицерам о данных накануне распоряжениях.
– Ашока, – обратился Махабат-хан к молодому раджпуту, сидящему на гнедой лошади во главе своих воинов, – ты должен будешь заблокировать переправу – так, чтобы войска с того берега не смогли вернуться. Если надо будет – сожги ее. Теперь ты, Раджеш, – тут он повернулся к опытному воину с кустистой бородой и шрамом, который по диагонали пересекал все его лицо, от линии волос на лбу до самой бороды; его пустая левая глазница была прикрыта куском кожи. – Ты со своими людьми окружишь лагерь и проследишь, чтобы не одна живая душа не выбралась из него на юг, дабы сообщить о наших действиях. А я во главе остальных воинов захвачу семью падишаха. Помните о необходимости избегать ненужных ранений и не только среди наших людей, но и среди войска падишаха. Нам надо, чтобы как можно большее количество его людей перешло на нашу сторону. И самое главное: проследите, чтобы семья падишаха не пострадала. Живые, они для нас в несколько раз дороже, чем их вес в чистом золоте. А мертвыми они превратятся для нас в груз, который будет тащить нас в ад. Все как один восстанут против нас, и взаимное согласие будет невозможно. Вы меня поняли? – Офицеры утвердительно кивнули. – Тогда давайте по максимуму используем преимущество этой дымки.
Развернув лошадь, Махабат-хан поскакал в сторону серой пелены. Следующие несколько часов будут решающими для его будущего. Он или получит контроль над державой, или – если его дерзкий план провалится – умрет медленной смертью. Падишах никогда не позволял предателям умирать легко и быстро. Военачальника передернуло, когда он вспомнил тех, кого видел посаженными на кол или по шею закопанными в горячий песок и оставленными умирать на палящем солнце. А еще тех, у кого палачи с пустыми глазами живьем вытягивали внутренности и наматывали, виток за витком, на палки. Ради самого себя и ради своих людей он должен победить – и он победит… С хмурым лицом перс послал свою высокую черную лошадь вперед.
Через час, без каких-либо приключений или признаков того, что их обнаружили, Махабат-хан со своими людьми оказался среди невысоких глиняных холмов возле реки, прямо над переправой. Хотя дымка еще не исчезла, она стала тонкой и неоднородной. В ее просветах военачальник увидел, что воины падишаха переправляются по мосту вместе с несколькими вьючными слонами, чей вес и неуклюжая походка заставили связанные между собой лодки подпрыгивать и раскачиваться в быстром течении реки, воды которой были серо-зеленого цвета от камней и мусора, принесенных с вершин гор и ледников. Еще через один просвет в медленно текущей дымке Махабат-хан увидел красные шатры падишаха, которые пока оставались на его берегу и перед которыми горели костры для приготовления пищи – вероятно, падишах с госпожой наслаждались неторопливой утренней трапезой.
По своему опыту при дворе Махабат-хан знал, что повелитель, одуревший от вечерних экспериментов с вином или опиумом или с тем и другим одновременно, встает по утрам достаточно поздно и остается в полубессознательном состоянии до самого полудня. Хорошо бы так было и сегодня, но он не может делать на это ставку.
– Не будем терять время, – скомандовал Махабат-хан, повернувшись к своим офицерам. – Действуйте, и действуйте быстро. Следите за дисциплиной среди ваших людей. Пусть они развернут наши знамена, чтобы воины падишаха увидели, кто мы такие, и до самого последнего момента не могли понять, что мы собираемся делать.
С этими словами он пятками ударил по бокам своей черной лошади, которая с удовольствием подчинилась ему и подняла тучи пыли, спускаясь с глиняных холмов в сторону лагеря.
Еще через пять минут Махабат-хан уже скакал сквозь редкую охрану, защищавшую периметр лагеря Джахангира. Первые несколько стражников были, казалось, настолько сбиты с толку происходящим, что потянулись за оружием, только когда было уже слишком поздно, – его собственные превосходящие силы нахлынули еще до того, как они смогли его подготовить. Продвигаясь в сторону реки, военачальник осмотрелся и увидел людей Раджеша, которые разворачивали свою собственную охрану вокруг лагеря, и всадников Ашоки, которые галопом неслись в сторону моста из лодок, разбивая и переворачивая на своем пути горшки, кастрюли и другое лагерное оборудование. Не услышав выстрелов и не увидев летящих стрел, Махабат-хан направился в сторону шатров падишаха. Вскоре он добрался до цели, и на его глазах из них в панике выскочили несколько человек. По их безбородым лицам и мягким, красочным одеждам он догадался, что это евнухи из обслуги гарема. Резко натянув поводья, так, что его лошадь чуть не встала на дыбы, Махабат-хан остановил животное на месте и спрыгнул с седла прямо на одного из евнухов, гибкого юношу, который несколько мгновений вертелся и выкручивался, пытаясь освободиться из хватки военного, но, поняв всю тщетность своих усилий, прекратил сопротивление. Махабат-хан схватил его за плечо и встряхнул.
– Где падишах?
Евнух ничего не сказал и лишь кивнул в направлении места в десяти ярдах от них, огороженного деревянными панелями, искусно разрисованными сценами охоты и связанными вместе кожаными ремнями. Из-под панелей сочилась вода. Значит, вот он где – в банных шатрах, отмокает после вчерашней пьянки, решил Махабат-хан. Отбросив евнуха в сторону, полководец подбежал к месту, огороженному панелями, и ударами ноги сбил несколько из них.
Воздух наполнился ароматом розовой воды. От громадной ванны, вырезанной из единого куска камня, которую падишах везде возил за собой, поднимался пар. Но в ванне не было ничего, кроме горячей воды, а единственными людьми, которых увидел Махабат-хан, были двое слуг, на гладких лицах которых явственно читались ужас и тревога. Неожиданно военачальник услышал треск ружейных выстрелов, доносившийся со стороны берега реки. Где же падишах? Неужели его план провалился? А вдруг, да хранит его Аллах, один из его людей нашел способ во время долгого марша предать его, и сейчас Джахангир приготовил для него ловушку? Махабат-хан развернулся и с колотящимся сердцем побежал в сторону от хаммама.
– Немедленно разыщите падишаха!
Крики и звон стали, ударяющейся о сталь, волнами накатывались на спящего Джахангира. А потом, неожиданно приблизившись, они разбудили его.
Пытаясь собраться с мыслями, он поднялся на ноги, и когда горчи не откликнулся на его призыв, направился к выходу из шатра.
Зацикленный на том, чтобы найти лошадь и добраться до берега реки, Махабат-хан не заметил, как поднялся полог шатра, и чуть не столкнулся с хилой, но прямой фигурой, которая появилась из-под него, все еще одетая в ночное белье. Он мгновенно узнал похудевшего Джахангира с запавшими больше, чем обычно, глазами.
– Что это за суета, Махабат-хан? – первым заговорил падишах.
Военачальник на какое-то время лишился дара речи.
– Я взял тебя под свою охрану ради благополучия державы, – ответил он наконец.
– Охрана ради державы? Что за ерунда! Что ты хочешь этим сказать?
– Госпожа и твои нынешние советники действуют лишь в своих корыстных интересах, а не в твоих. Мои советы будут лучше, чем их, – неуклюже произнес Махабат-хан.
– Да как ты смеешь? – В голосе Джахангира послышался былой напор и темперамент, его глаза заблестели, а рука потянулась к тому месту, где, будь он полностью одет, находился бы кинжал. Не найдя его, падишах огляделся в поисках стражи, но те немногие, кого он увидел, уже лежали на земле, с руками, связанными за спиной. Люди Махабат-хана были повсюду – их обнаженные мечи блестели в лучах утреннего солнца.
– И что же, ты дашь мне право принять участие в выборе моих новых советников? – спросил правитель, опустив руку.
– В свое время – когда ты убедишься, насколько я лучше нынешних.
Махабат-хану показалось, что, несмотря на затуманенные опиумом глаза, Джахангир просчитывает варианты. Наконец пленник кивнул, как будто понял, что сопротивление в настоящий момент ничего ему не даст, медленно повернулся и исчез под красным пологом своего шатра. Махабат-хан взглянул на своих людей.
– Охраняйте шатер повелителя, но обращайтесь с ним как подобает. Он – наш падишах.
В шатре Джахангир судорожно пытался разобраться в том, что сейчас произошло. Чего пытается добиться Махабат-хан? Правитель знал, что особо ничего не может предпринять в данный конкретный момент. А где же Мехрунисса и внуки? Вскоре он узнал ответ на этот вопрос из громкого разговора за стенкой шатра.
– Командир, дети Хуррама у нас, – услышал он. – Мы нашли их под сильной охраной в шатре, который стоял немного в стороне от других. Дара Шукох все время спрашивает, когда мы вернем их родителям, и утверждает, что нас за это хорошо вознаградят. Я велел ему набраться терпения и немного подождать. Аурангзеб в основном молчит, но в его взгляде я вижу открытое неповиновение.
– Очень хорошо, Раджеш, – услышал Джахангир ответ Махабат-хана. – В таком случае Хуррам согласится по крайней мере побеседовать с нами. Хорошо ухаживайте за мальчишками и не спускайте с них глаз. Не удивлюсь, если они попытаются убежать… А что с госпожой?
– Не знаю. Наши люди перевернули весь лагерь, но безуспешно. Один из евнухов в гареме рассказал, что она якобы схватила лук, набросила темную одежду, прыгнула на лошадь и ускакала верхом. Но ни одна женщина не будет вести себя таким образом, командир.
– Ты еще никогда не встречался с госпожой… Под ее женским обличьем бьется сердце тигра.
Джахангир улыбнулся. А Махабат-хан не дурак! С Мехруниссой на свободе не все еще потеряно.
Снаружи военачальник, опять нахмурив брови от беспокойства и напряжения, вскочил на лошадь и быстро отправился в сторону моста из лодок. Если повелительнице действительно удалось скрыться, то его план удался лишь наполовину. До реки было рукой подать, и через несколько мгновений всадник снова спешился. Вокруг моста, который остался несожженным, не было видно никаких признаков жизни, но несколько стрелков Махабат-хана прятались неподалеку, за перевернутыми телегами. Их ружья на треногах были готовы к залпу, и они смотрели вдоль их длинных стальных стволов, направленных на противоположный берег реки. Несколько человек во главе с Ашокой пытались, наклонившись, перевязать огнестрельные раны двух своих товарищей. Кроме того, на берегу лежали два тела в насквозь пропитанных кровью одеждах. Теперь Махабат-хан понял, откуда доносились выстрелы, и с тяжелым сердцем догадался, что было их причиной.
– Ашока, что здесь произошло?
– Сначала все было в порядке. Мы взяли под свой контроль подходы к мосту. Воины, которые были на нем, подчинились нашим приказам и продолжили переправу; они были уверены, что погибнут, если окажут сопротивление, повернут назад или даже замрут без движения. Те, кто ждал переправы – в основном это были погонщики мулов со своими животными, – достаточно легко сдались, хотя командир, наблюдавший за ними, попытался вытащить меч. – Махабат-хан проследил за взглядом своего подчиненного и увидел крепко сбитую мужскую фигуру с руками, связанными за спиной; его охраняли двое из людей Ашоки. – Прежде чем мы его взяли, он ранил одного из моих младших командиров, но, хвала Аллаху, очень легко.
– А как же получилось так, что другие люди ранены или убиты?
– Не прошло и пары минут, как я услышал цокот копыт у себя за спиной и увидел, как закутанная в плащ фигура галопом несется в сторону моста. «Стой, или мы будем стрелать!» – крикнул я. Капюшон откинулся, и я увидел потоки длинных черных волос. На мгновение мне показалось, что это женщина, но потом я отбросил эту мысль. Ни одна женщина не может так скакать верхом, управляя лошадью руками и ногами. Я уже хотел было дать приказ стрелять, но тут понял, что слишком долго рассуждал и всадник уже успел убрать с дороги двух моих людей, охранявших въезд на мост, сбросив одного из них в воду. Он был уже на середине моста, который яростно раскачивался под ударами копыт скачущей галопом лошади. Помня о твоем приказе не причинять вреда людям, которые могут обладать каким-то влиянием, я решил не мешать этому всаднику. Я не мог не восхищаться его смелостью. Когда он достиг противоположного берега, там расчехлили ружья и первым же залпом нанесли нам эти потери. С тех пор мы продолжаем время от времени обмениваться выстрелами.
– Правильно сделали, что не стали стрелять. Ты даже не представляешь, кого мог убить, – сказал Махабат-хан. А потом, подумав, что это идеально созвучно сложившейся ситуации, добавил: – Сожгите мост, чтобы никто не мог вернуться назад.
Глава 22. Кровавая река
– Вы обесчестили себя и перед Всевышним, и перед падишахом, и перед своими людьми! Из-за вашей халатности произошло невероятное – захвачен падишах! – Мехрунисса в ярости мерила шагами помещение перед старшими командирами телохранителей Джахангира, совершенно позабыв о правилах пурды. Когда она смотрела им прямо в глаза, они первыми отводили свой взгляд и опускали глаза, как смиренные девушки. – И как вы собираетесь восстановить свою честь? Как собираетесь освободить падишаха? Вы ничего не предпринимали, пока люди Махабат-хана жгли лодочный мост сразу же после моего побега. И как мы теперь переправимся через реку? А мы переправимся через нее, даже если нам придется переплыть ее вместе с нашими лошадьми и слонами… Ну же, отвечайте мне!
В шатре повисла тишина.
– Повелительница, – заговорил наконец высокий бадахшанин с изогнутым, как у орла, носом, стараясь не встречаться взглядом с пылающими гневом глазами Мехруниссы, – когда я шел во главе передового отряда, в задачу которого входил поиск переправы через Джелам четыре или пять дней назад, мы нашли возможный брод в миле отсюда вверх по реке. Мы отказались от него, потому что вода стояла слишком высоко и люди не могли идти вброд без риска быть унесенными течением. Переправиться там могли только всадники на лошадях и слоны, да и то дно там неровное и покрыто осколками скал. Так что мы сразу решили избежать возможных опасностей и построить лодочный мост там, где течение замедляется поворотом реки вокруг небольшого холма на этом берегу, хотя там еще глубже. Но если нет никакой альтернативы, мы можем подумать об атаке через брод, повелительница.
– У кого-нибудь из вас есть лучшее предложение? – спросила Мехрунисса. В ответ она услышала только шарканье ног и увидела обмен молчаливыми взглядами.
– Что ж, отлично, значит, идем через брод – ни я, ни вы не можем оставить падишаха в руках этого отступника Махабат-хана. Сколько времени займет подготовка атаки?
– Необходимо несколько часов, чтобы произвести инвентаризацию имеющегося в нашем распоряжении вооружения. Затем надо будет завернуть ружья и боеприпасы в промасленные мешки, чтобы максимально защитить их от воды и надеть боевые доспехи на оставшихся слонов – вот, собственно, и всё… Мы можем быть готовы до захода солнца, но лучше начинать утром.
– А не уйдет ли Махабат-хан вместо того, чтобы стоять и следить за этими нашими приготовлениями? – подал голос стройный молодой человек с аккуратно подстриженной бородкой – один из самых молодых командиров.
– Нет. Кем бы он ни был, Махабат-хан все-таки не такой идиот, как вы, – ответила Мехрунисса. – Он знает, что, даже захватив падишаха, но не сумев взять меня, не сможет получить власть. Не волнуйтесь – он будет ждать моего следующего хода. Мы атакуем утром – так, чтобы ни один из вас, бездарей, не смог пожаловаться на то, что ему не хватило времени на подготовку. А пока продолжайте беглый огонь по противоположному берегу, дабы люди Махабат-хана провели тревожную ночь. И разошлите патрули в разных направлениях – пусть на той стороне поломают головы над нашими следующими действиями. – Правительница мрачно улыбнулась. Она почти наслаждалась ситуацией: Махабат-хан дал ей наконец возможность действовать напрямую, а не через посредника, как это было раньше. – А еще приготовьте моего слона и боевой хаудах. Завтра я сама поведу вас, чтобы вы могли восстановить свою честь и спасти вашего падишаха. И хоть многие из вас трусы в душе, вы не решитесь медлить, если вас будет вести женщина.
– Повелитель, Махабат-хан позволил твоим внукам присоединиться к тебе, – сказал высокий раджпут, отводя в сторону полог на входе в шатер.
Дара Шукох и Аурангзеб осторожно вошли. «Мальчики не понимают, что происходит вокруг», – подумал Джахангир. Когда внуки остались одни, он опустился на колени и взял каждого из них за руку.
– Не бойтесь. Никто не причинит вам зла. Я с вами и буду вас защищать. И госпожа скоро освободит нас. Она убежала от Махабат-хана и уже сейчас строит наши войска на другом берегу реки.
Аурангзеб ничего не сказал, но Джахангир почувствовал, как Дара Шукох вырвал свою руку.
– Госпожа нам не друг – она наш враг. Я слышал, так говорил мой отец.
– Он ошибается. Мехрунисса – ваша двоюродная бабушка и волнуется о вашем благополучии. Она найдет способ помочь нам… помочь вам… – Джахангир отпустил руку Аурангзеба и встал.
– А мой отец говорит, что она беспокоится только о себе самой, – продолжил Дара Шукох. – Поэтому позволяет тебе так напиваться – чтобы управлять вместо тебя. Отец сказал никогда не доверять ей… вот я и не доверяю. Мы с братом хотим домой!
– Достаточно! Я попросил привести вас ко мне, поскольку думал, что вы боитесь… и вот как вы отплатили мне за это! Когда мы опять будем на свободе, я постараюсь забыть то, что ты мне сказал, Дара Шукох. Но мне печально видеть, что мой сын воспитал вас такими же надменными и неблагодарными, как и он сам.
Отвернувшись, Джахангир глубоко вздохнул. Горячность Дара Шукоха потрясла его.
– Ага, они движутся вдоль берега реки! – крикнул один из младших командиров Махабат-хана утром следующего дня, через пару часов после восхода солнца.
Военачальник велел своим разведчикам тщательно следить за происходящим на противоположном берегу, пытаясь предугадать, что будут делать Мехрунисса и военачальники Джахангира. Допросив пленных – не угрожая им и не пугая пытками, а обещая награды, когда он получит власть, – Махабат-хан выяснил, что Джахангира сопровождали не три тысячи воинов, как он думал, а целых шесть, из которых им удалось захватить сотен пятнадцать с массой оружия. Со своими десятью тысячами раджпутов он теоретически в два раза превосходил силы Мехруниссы, но практически хорошо понимал, что четверть его воинов понадобится ему для охраны лагеря и пленников. Поэтому он выделил Ашоку и две сотни его самых верных и хладнокровных воинов для того, чтобы они следили за безопасностью падишаха и его внуков и не спускали с них глаз.
И хотя патрули, разосланные по приказу Мехруниссы в разных направлениях, на какое-то время сбили Махабат-хана с толку, он вскоре понял, что силы падишаха концентрируются вверху по течению, за небольшим холмом на своем берегу. Перед самым заходом солнца один из пленных рассказал о том, что командиры Джахангира ранее рассматривали возможность перехода через реку по глубокому броду как альтернативу строительству лодочного моста, но быстро отказались от этого. Махабат-хану потребовалось всего несколько минут, чтобы понять, что Мехрунисса не собирается ни сдаваться, ни бежать, а планирует попытку освобождения своего супруга атакой через этот самый брод. Он не мог не восхититься отвагой своей персидской соплеменницы. Она чем-то напоминала военачальнику его собственную жену, и на мгновение ему захотелось ощутить возле себя успокаивающее присутствие своей волевой жены. Но в самом начале своего импульсивного отхода из Декана Махабат-хан написал супруге, велев ей покинуть Агру под видом посещения родственников в Персии и спрятаться в горах Аравалли, в Раджастхане, откуда происходило большинство его воинов и где, он был в этом уверен, его жена будет в безопасности.
Когда Махабат-хан решил для себя, что рано или поздно его атакуют через брод, он велел тысяче своих лучших стрелков взять еще по одному ружью из захваченных у воинов падишаха запасов, дабы они могли быстро сделать по два выстрела. Перс также приказал части своих людей заниматься только зарядкой ружей, чтобы опять-таки увеличить скорость стрельбы. Таким образом, военачальник намеревался компенсировать недостаток артиллерии – в его распоряжении имелись лишь три небольшие бронзовые пушки, которые он захватил вместе с обозом падишаха, но и у тех было очень ограниченное количество ядер и пороха. Эти пушки Махабат-хан велел поставить на запряженные волами телеги, которые под покровом темноты разместили на низком, болотистом берегу возле брода, там же, где он велел спрятаться своим избранным стрелкам с их двумя ружьями и с помощниками-заряжающими.
Теперь, когда наступило время действий, Махабат-хан успокоился. Он распорядился, чтобы стрелки и лучники не стреляли до тех пор, пока не убедятся, что цели находятся в радиусе поражения их оружия, и дал приказ начинать стрельбу по готовности; после этого она должна была продолжаться с как можно большей частотой. Расчетам легких пушек военачальник отдал такой же приказ, хотя и знал, что, поскольку у них нет опыта стрельбы из этих орудий, заряжать пушки они будут долго. После этого предводитель захватчиков встал вместе с отрядом всадников, ждавших команды атаковать тех воинов падишаха, которым удастся перейти Джелам вброд.
Первыми, кого Махабат-хан увидел входящими в реку, которая в этом месте была всего восемьдесят ярдов шириной, были три крупных слона, защищенные броней и с кривыми клинками, привязанными к их выкрашенным красной краской бивням. За ушами у каждого из них сидели по двое погонщиков, которые изо всех сил старались стать как можно меньше, понимая, что находятся на хорошо простреливаемых местах. На открытых деревянных хаудахах на спине каждого из слонов стояли по пять стрелков. Затем в холодную воду вошли два следующих боевых слона, и Махабат-хан увидел, что за ними следуют еще двадцать или тридцать животных. Возможно, подумал он, часть из них – это вьючные слоны, которых заставили играть непривычную для них роль. Кроме того, на том берегу собрались несколько сотен всадников, превративших копытами своих лошадей берег в болото. У многих в руках были длинные пики с развевающимися зелеными вымпелами моголов. Средний слон в первом ряду из трех животных вошел в реку всего на десять ярдов и споткнулся, попав, по-видимому, в одну из глубоких ям, покрывающих дно реки, о которых говорил пленник, – люди Махабат-хана даже не успели открыть огонь. Этот слон закачался так сильно, что двое стрелков с открытого хаудаха упали в быстрые воды реки, и она унесла их в сторону сгоревших остатков лодочного моста.
Махабат-хан сразу же понял, что это его шанс, и приказал открыть огонь. В течение нескольких мгновений из болота появились стрелки и лучники – и приступили к работе. Первые выстрелы попали в обоих махутов, сидевших на соседнем слоне, и те тоже свалились в бурлящие воды Джелама, в то время как испуганное животное попыталось в страхе развернуться и возвратиться на северный берег, с которого оно только что сошло в реку. Но во время поворота этот слон тоже поскользнулся, и его левое плечо скрылось под поверхностью воды. Придавленный весом своей брони, он полностью потерял равновесие, и течение унесло его, наполовину погруженного в воду и захлебывающегося ею. Стрелкам, находившимся на его хаудахе, оставалось только спрыгнуть в воду и изо всех сил плыть к берегу. Единственный оставшийся в переднем ряду слон продолжил двигаться вперед, так же как и те, что следовали за ним, пока ядро, выпущенное из одной из легких пушек, не нашло свою цель в четвертом ряду животных и не попало одному из слонов в незащищенную часть морды, после чего он тоже упал, окрашивая зеленые воды Джелама в красный цвет своей крови.
Множество всадников падишаха теперь тоже вошли в воду, и их лошади, казалось, продвигались вперед достаточно успешно – где-то по дну, где-то вплавь, обходя спотыкающихся слонов. Некоторые из всадников даже храбро вставали на стременах и выпускали стрелы или – что особенно удивило Махабат-хана – стреляли из длинноствольных ружей. Двое или трое его стрелков были убиты, а остальные перезаряжали свое оружие, поэтому огонь с его стороны стал реже. Это позволило нескольким передовым всадникам падишаха завершить переправу.
– Вперед! – крикнул Махабат-хан и на глазах своих всадников бросился на болотистый берег, чтобы атаковать людей противника в тот момент, когда те выходили из воды.
Его первый удар скользнул по чьему-то нагруднику, зато второй попал прямо в горло гнедой лошади, которая мгновенно свалилась, сбросив своего ездока. Какое-то время она еще дрыгала ногами на мелководье, а ее кровь толчками выливалась прямо в воду, но потом животное замерло. По всему берегу вокруг Махабат-хана происходили стычки между всадниками. Здесь лошадь встала на дыбы, и конник падишаха свалился с нее, там одного из его раджпутов выбили из седла и насадили на копье, как цыпленка, приготовленного для костра…
Еще дальше двое мужчин бились на мелководье, перекатываясь друг через друга в попытках удержать голову противника под водой. Потом один из них умудрился вытащить кинжал и ударил врага под нагрудник. И вновь вода окрасилась кровью. Победитель – Махабат-хан с облегчением увидел, что это один из его раджпутов, с которого потоками стекала вода, – отбросил в сторону тело умирающего противника и стал выбираться на берег. Но облегчение Махабат-хана быстро сменилось тревогой, когда этот раджпут неожиданно взмахнул руками и упал на спину, мгновенно исчезнув в быстром течении. Практически сразу же еще один его воин упал с лошади так близко от своего предводителя, что тот оказался весь забрызган холодной водой. Военачальник оглянулся вокруг, чтобы определить источник таких метких выстрелов, и услышал, как пуля просвистела прямо у него над головой.
А потом он увидел, откуда велась стрельба, – с позолоченного хаудаха, укрепленного на спине слона, переходившего реку вброд в пятидесяти футах от него. На платформе стояли четыре фигуры. Та из них, что держалась впереди, была закутана в темный плащ. Остальные трое являлись слугами, двое из которых заряжали ружья, вбивая шомполами свинцовые пули в их дула, а третий передавал заряженные ружья фигуре в плаще. Госпожа, мгновенно понял Махабат-хан и инстинктивно почувствовал, что та его тоже узнала. Хорошо зная о ее искусстве охотника на тигров, он постарался уменьшиться в размерах, низко пригнувшись к холке своей лошади и обняв ее за шею. Но всего через несколько мгновений почувствовал острую боль в правой руке, которая сразу же онемела, а его лошадь рванулась вперед. И он, и животное были ранены.
Махабат-хан тут же оказался в холодной воде, и течение потащило его вперед. Шлем он потерял при падении, но вес нагрудника тянул его на дно. Вода заполнила его уши и нос, заставив его бороться за то, чтобы закрыть рот; она давила ему на уши, и его легкие, казалось, готовы были взорваться. Персу необходимо быстро освободиться от нагрудника, иначе он непременно утонул бы. Несмотря на рану, Махабат-хан мог двигать правой рукой, поэтому схватился за кинжал на поясе. Найдя его, крепко сжал пальцы на нефритовой рукоятке и только потом достал его из ножен, боясь, что оружие выскользнет из его рук. Кинжал достаточно легко вышел из ножен, и военный по очереди перерезал два кожаных ремня на левой стороне нагрудника. Когда он попытался снять его, сила течения мгновенно подхватила нагрудник, и поскольку ремни на правой стороне еще держались, Махабат-хана мгновенно утащило под воду – до того как он смог полностью освободиться.
Воин с трудом вынырнул и полным ртом хлебнул чистого воздуха, после чего почувствовал сильный удар по спине, за которым последовал еще один, прямо по копчику. Оказалось, что он сцепился с еще одним плывущим по течению телом – с телом умирающей лошади, которая в агонии колотила копытами. Махабат-хан вновь нырнул, на этот раз под лошадь, и вцепился в камень на дне реки, чтобы остановиться и подождать, пока течение не унесет тело животного. Затем он опять показался на поверхности и совершил ошибку, попытавшись выбраться из воды, шагая по дну. Его нога соскользнула с покрытого водорослями куска скалы, и он вновь с головой ушел под воду. После этого Махабат-хан попытался добраться до берега вплавь, используя все свои скудные умения в этой области. Правда, он был уже почти у поворота реки, и течение там стало помедленнее. Используя остатки своих сил, перс смог дотащиться до мелководья и выбраться на берег. Вода, стекавшая с его насквозь промокшей одежды, смешивалась с кровью, хлещущей из раны на его правой руке.
Махабат-хан уселся на болотистый берег и осмотрел свою рану. Он увидел слой светло-кремового жира и красные мышцы, но не кость. Слава Аллаху, значит, она не задета! Мужчина снял шерстяную ткань желтого цвета, которая была обмотана вокруг его шеи, чтобы нагрудник не так натирал ее. Материя была насквозь мокрой, но Махабат-хан смог отжать ее левой рукой, а затем, помогая себе зубами, плотно затянуть на ране. Тут он заметил тень всадника, который приближался к нему со спины. Махабат-хан понял, что у него практически нет шансов, если это окажется воин падишаха, но, обернувшись, к своему большому облегчению, понял, что это один из его собственных телохранителей, который, увидев, как он упал в реку, поскакал вниз по течению в надежде, что его вынесет на берег.
– С тобой все хорошо, командир? – спросил всадник.
– Кажется, да, – ответил раненый, хотя его начинала бить дрожь от холода и шока. – Дай мне твою лошадь, – добавил он.
Затем Махабат-хан встал, но его колени подогнулись, и он вновь упал на землю. Всадник спешился, но, прежде чем успел подойти, его господин уже снова был на ногах. На этот раз его колени выдержали, и он заковылял к лошади, а потом с помощью телохранителя взобрался на нее. У него так замерзли ноги, что он едва ощущал их, но умудрился неуклюже засунуть их в стремена и, криком поблагодарив своего телохранителя, направился туда, где продолжался бой вокруг брода. Это было совсем близко, и Махабат-хан понял, что с того момента, как он был ранен и упал в реку, прошло не более пятнадцати минут. Хотя для боя это достаточно долгое время.
Насколько он понял, его люди брали верх, как это и должно было случиться, принимая во внимание их превосходство в численности и тот факт, что их противникам приходилось под огнем преодолевать реку. Вскоре Махабат-хан заметил Раджеша и поехал к нему, закричав, как только понял, что тот может его услышать:
– Что случилось со слоном с позолоченным хаудахом?
– Один из твоих телохранителей рассказал мне, что вскоре после того, как ты свалился в реку, один из его махутов упал, а второй, по-видимому раненый, не смог управлять зверем в одиночку. Животное вернулось на середину реки, а потом исчезло из виду.
– На нем была госпожа! – выпалил Махабат-хан, обшаривая взглядом реку в поисках гигантского животного или его хаудаха. – Мы должны найти этого слона. Мы должны знать, жива ли она еще или умерла.
– В детстве родители оставили меня умирать, а я выжила. Так что понадобится нечто большее, чем ты, Махабат-хан, чтобы убить меня, – раздался голос у него за спиной.
От неожиданности военачальник вздрогнул и повернулся. Он был слишком поглощен поисками и среди звуков битвы не услышал, как к нему сзади подъехали телохранители с пленницей. Ею оказалась Мехрунисса, которая выглядела абсолютно невозмутимой.
– Мне очень жаль, что я не убила тебя, Махабат-хан, – заявила она. – На этот раз я сдаюсь тебе из соображений целесообразности, а не из страха. А теперь доставь меня к моему супругу. Я уже приказала своим людям сдаться. И помни, что это твоя временная победа.
Глава 23. В разные стороны
– Благодарю, повелитель, за то, что ты согласился с моим предложением. Раджеш будет отличным конюшим – гораздо лучшим, чем был Алим Дас, который был взяточником и ничего не понимал в лошадях. – С этими словами Махабат-хан поклонился и вышел из приемной.
Он был удивлен, что Джахангир так легко согласился с назначением нового конюшего. Честно говоря, Раджеш разбирался в лошадях ненамного лучше, чем предыдущая бездарность, а кроме того, будучи человеком продажным, вполне мог использовать свое положение в корыстных целях. Мало кто из чиновников этим не грешит. Но он по крайней мере не хуже предыдущего, а само назначение – достойная награда одному из лучших сторонников Махабат-хана.
Возвращаясь в свои роскошные покои в форте, построенном на вершине холма Хари Парбат, видимого из Сринагара [64], военачальник обдумывал то, что произошло за те несколько месяцев, минувших с того момента, как он захватил падишаха и его двор. После долгих размышлений Махабат-хан решил тогда, что они вместе должны продолжить путь в Сринагар. Это покажет всем окружающим, что между ними нет никаких трений, и позволит решить проблему придворных и чиновников, с которыми было непонятно что делать, если б они вдруг решили вернуться в Агру или в Лахор. Наместник Кашмира был старым армейским коллегой Махабат-хана, да к тому же еще и персом из Тебриза. Так что благодаря этим двум обстоятельствам захвативший падишаха военачальник ожидал от него поддержки, которую и получил, особенно после того, как посулил наместнику повышение по службе и богатые подарки.
Самой большой проблемой для него тогда – да и сейчас – было решить, как использовать неожиданно свалившуюся на него власть, как сделать так, чтобы она принадлежала ему вечно. Когда он говорил с Джахангиром и Мехруниссой, они молча соглашались с его предложениями. Супруги стали возражать, только когда он поднял вопрос о замене некоторых из их наиболее доверенных слуг и роспуске последних телохранителей, которые сопровождали их во время путешествия в Кашмир, и Махабат-хан согласился с их просьбами ради сохранения видимости внешнего благополучия – слуги и телохранители остались с ними.
Но со здоровьем Джахангира все было плохо. Он очень мало ел, хотя и продолжал поглощать алкоголь и опиум в значительных количествах. Махабат-хан собственными глазами видел, как это влияет на внешний вид падишаха, которому было всего пятьдесят восемь лет. В дополнение к налитым кровью глазам и к тому, что он почти все время находился в полубессознательном состоянии, Джахангира сотрясали приступы кашля. И хотя он продолжал утверждать, что целебный воздух Кашмира очистит его легкие, Махабат-хану казалось, что окружающая благодать действует на него слишком уж медленно.
И тем не менее падишах все еще был способен удивлять Махабат-хана, когда, освободившись на время от действия наркотика, он со знанием дела комментировал военные вопросы или давал остроумные характеристики своим придворным и командирам. Но больше всего перса поразили глубокие знания падишаха в области растений и животных, а также окружающей природы вообще, и Кашмира в особенности.
Лишь один раз Джахангир заговорил с Махабат-ханом о ситуации, в которой оказался. Они ехали бок о бок вдоль озера Дал, немного опередив своих телохранителей. Махабат-хан посчитал благоразумным всегда иметь их под рукой на тот случай, если его пленник попытается бежать или кто-то нападет на него самого.
– Махабат-хан, а ты уже научился с осторожностью относиться к тому, о чем мечтаешь? – неожиданно спросил Джахангир. – Я ведь тоже мечтал о неограниченной власти, когда она еще не была для меня достижима. А потом, когда я получил ее, то понял, что гораздо сложнее разобраться, что делать с ней дальше, потому что не мог полностью доверять даже самым близким мне людям.
Махабат-хан вздрогнул от точности этого утверждения, но Джахангир, казалось, не заметил этого.
– Власть разрушает большинство людей. Я знаю это по себе, именно поэтому с радостью избегаю ее с помощью вина и опиума, которые готовит для меня моя жена. Мне очень удобно перекладывать принятие решений на плечи госпожи, а сейчас даже она избавилась от этого груза, потому что ты взял его на себя. Предупреждаю – власть ведет к одиночеству… так мне по крайней мере кажется. – Пленник замолчал на мгновение, а потом продолжил: – А может быть, все это связано с тем временем, когда я получил ее, потому что уже тогда я чувствовал себя очень одиноким. Я успел потерять свою бабушку – Хамиду, – которая во всем меня поддерживала, и, конечно, своего отца… Хотя я до сих пор так и не знаю, любил ли он меня. Очень скоро я потерял и своего лучшего друга, молочного брата Сулейман-бека. Я не был близок ни со своими сыновьями, ни со своими женами. Какое-то время я наслаждался своей властью и был при этом – теперь я могу в этом признаться – жесток и капризен. А потом женился на Мехруниссе. Я любил ее тогда и люблю до сих пор. Верю, что и она любит меня… меня, так же как и мою власть. И чем больше она хотела ее, тем больше я ей ее отдавал. Неужели я ошибался?..
Чем дольше Джахангир говорил, тем тише становился его голос – Махабат-хану уже казалось, что падишах разговаривает сам с собой; а потом его голос и вовсе затих. Пленный правитель повернулся и рассеянно посмотрел на сверкающую поверхность озера Дал. Его спутник ничего не ответил ему, поскольку знал, что никакого ответа падишах от него не ждет и не требует.
«А как же госпожа?» – размышлял военачальник. Она по привычке присутствовала на всех его встречах с Джахангиром и полностью отказалась от соблюдения пурды в его присутствии, хотя все остальное время проводила в уединении гарема. Ее глаза смело встречались с его взглядом, и иногда Махабат-хану казалось, что они говорят ему: она полностью в его власти и он может делать с ней все, что хочет. Это заставило его задуматься о том, что, может быть, Мехрунисса хочет соблазнить его и вернуть таким образом утерянную власть. В конце концов, ей еще нет и пятидесяти, она всего на пару лет старше его, и ее тело еще не стало оплывать, как восковая свеча, что часто случается, когда женщина стареет или толстеет. И хотя Махабат-хан твердо отказался от идеи соблазнения, как от бессмысленной фантазии, при встрече с ней почему-то именно он отводил свой взгляд. Когда она говорила своим мягким голосом и улыбалась, военачальник обычно соглашался, практически не задумываясь, выполнить ее просьбы, такие как оставить при ней ее бывших телохранителей. «Любит ли она падишаха?» – пытался понять Махабат-хан. Скорее всего, да. Конечно, она дает ему опиум. Конечно, она наслаждается принадлежащей ему властью и не слишком скрывает это от других. Это он много раз наблюдал. Однако когда Мехрунисса вытирала падишаху пот со лба или держала перед ним чашу, в которую он мог отхаркаться, когда был болен, Махабат-хан ясно видел по ее лицу, что она его любит. Может быть, ее мотивы так же запутаны, как и его собственные? Возможно, все прояснится во время их долгого путешествия в Лахор, которое уже нельзя больше откладывать. Ночи становились прохладными, и все говорило о приближении осени. Да и сам Махабат-хан должен был наконец решить, что он будет делать дальше. И хотя перс тщательно подготовил захват падишаха с приближенными, позже ему стало ясно, что он совсем не продумал свои последующие шаги. Сейчас военачальник был практически парализован в своих действиях боязнью совершить неправильный шаг как в поисках новых союзников, так и в попытках обеспечить неприкосновенность своей власти на длительное время. После прибытия в Кашмир он практически ничего не делал, кроме того, что посылал письма Асаф-хану, которые тот пересылал своему зятю. В этих письмах военачальник убеждал Хуррама в том, что его дети живы и здоровы и что с ними хорошо обращаются, а также в том, что он верен семье падишаха в целом и понимает положение самого Хуррама в частности. После этих размышлений Махабат-хан решил, что они отправятся на равнины через неделю.
– Мне будет грустно уезжать из Кашмира.
– Даже несмотря на то, что мы были здесь пленниками?
– Даже несмотря на это. Ничто не может отвлечь меня от красоты этого места, а Махабат-хан вел себя с нами достаточно уважительно.
– Подобное уважение ничего ему не стоит. Вот если б он спросил тебя, готов ли ты покинуть Кашмир, это было бы настоящим уважением. А вместо этого он вежливо сообщил нам дату, как будто мы его слуги…
– Если быть справедливым, то мы действительно уже не можем задерживаться здесь. Через пару недель на перевалах выпадет первый снег.
– Это верно. В любом случае, несмотря на нахальство Махабат-хана, я рада, что мы уезжаем. Наши планы зависят от нашего возвращения на равнины. – С этими словами Мехрунисса встала и принялась смешивать для мужа небольшое количество опиума с розовой водой. – Ты же не забудешь соглашаться со всеми требованиями Махабат-хана по пути из Кашмира, правда? С приближением момента, когда надо будет действовать, очень важно не сделать ничего, что могло бы его насторожить.
– Конечно, не забуду. В любом случае он мало о чем просит.
– И тебе надо быть поосторожнее в присутствии внуков. Дети с удовольствием подслушивают то, что не предназначено для их ушей, а потом громко рассказывают об этом, чтобы произвести впечатление на других людей.
– При них я ничего не говорил.
– Отлично. Ведь существует еще риск, что они могут попытаться использовать услышанное, дабы заставить Махабат-хана отправить их к родителям, – Дара Шукох вполне способен на такое. Я заметила, с каким удовольствием он гуляет с Махабат-ханом, выслушивает его рассказы о битвах и задает массу вопросов…
– Он умный и любознательный мальчик. Кроме того, разве другие дети не задают вопросы? Помню, как я сам это делал. Это часть процесса взросления.
– Возможно. Но мы должны быть осторожнее, особенно сейчас, когда почти достигли желаемого.
– Иногда я думаю: разве нельзя достигнуть какого-то соглашения, какого-то компромисса с Махабат-ханом, вместо того чтобы плести эти твои заговоры?
– Ты говоришь так, словно мы можем доверять Махабат-хану. Мы же ничего не знаем о том, что он думает на самом деле.
– Ты что, думаешь, что он может причинить нам зло?
– Он производит впечатление достойного человека, и он, без сомнения, хороший военачальник, но не забывай, что он прежде всего – предатель, самовольно захвативший власть, которую только ты сам имел право передать ему. Он очень сильно рискует и должен – если только он не полный дурак – понимать это. Кто знает, на что он способен в случае, если почует опасность для себя? Кроме того, «эти мои заговоры», как ты их называешь, развиваются вполне успешно.
Мехрунисса взболтала опиум с розовой водой в стеклянной бутылке, налила немного в кубок и передала напиток падишаху, а потом плотнее закутала его в кашмирскую шаль с изысканным рисунком. Джахангир кашлял все больше, а температура воздуха опускалась все ниже.
– Ты ведь сможешь сыграть свою роль точно так же, как я играю свою, правда? – настойчиво повторила она. – Махабат-хан относится ко мне с подозрением, но тебя он уважает…
С северного берега реки Джелам, сидя на платформе, установленной на спине его любимого слона Громовержца, Джахангир наблюдал за Махабат-ханом и Ашокой. Они расслабленно сидели на спинах своих лошадей, стоявших на болотистом холме на южном берегу реки, и наблюдали за новой переправой из лодок, которую построили через Джелам после последнего пройденного этапа на обратном пути из Кашмира. Течение реки замедлилось, и она стала гораздо более узкой, чем была весной, так что им без труда удалось набрать достаточное количество лодок, которые связали друг с другом, чтобы таким образом создать основу моста, позже накрытую ветками и различными частями лагерного оборудования.
Погода стояла хорошая, и они быстро продвигались через перевалы и долины. В долинах листья уже окрасились в золотой и красный цвета, а местные жители заканчивали сбор урожая яблок с грушами и сушку винограда и абрикосов, которыми их местность славилась на весь Хиндустан. Земледельцы наполняли свои закрома клубнями, зерном и сеном, чтобы было чем кормить себя и своих животных во время долгой и суровой зимы. Это было почти идиллическое путешествие, во время которого все расслабились. Мехрунисса, казалось, полностью погрузилась в персидскую поэзию и выходила из своих покоев только для того, чтобы дать распоряжение слугам набрать осенних цветов и образчиков животного мира за пределами лагеря для Джахангира, который, как она рассказала Махабат-хану, был настолько вдохновлен красотой осени, что возобновил свое изучение окружающей природы с удвоенной энергией.
Чуть раньше в тот день Махабат-хан сообщил падишаху, что все должны закончить переправу до наступления сумерек – так чтобы на следующее утро выступить в сторону Лахора. Потом он перешел через мост вместе с Ашокой и авангардом, состоявшим из трети его армии. На этом берегу военачальник оставил Раджеша – чье предложение возглавить арьергард принял без всяких задних мыслей, – которому поручил по сигналу переправить семью падишаха и его сопровождающих, а потом переправиться самому с остатками армии.
Переведя взгляд на сам мост, Джахангир увидел высокого раджпута в лиловом тюрбане, ехавшего верхом на гнедом жеребце, который нервно шагал по раскачивающемуся под его копытами мосту, перебираясь на северный берег. Скорее всего это был посланец, который вез Раджешу приказ Махабат-хана начинать переправу падишаха и сопровождающих. Раджпут действительно подъехал к Раджешу, который в напряженной позе сидел на спине белой лошади всего в нескольких футах от слона Джахангира. Пленный правитель почувствовал, как его сердце забилось быстрее, совсем как в юности перед началом битвы.
– Раджеш, Махабат-хан приказывает тебе переправить падишаха с супругой на другую сторону, – сказал посланец.
Раджеш колебался, как показалось правителю, целую вечность, а потом произнес напряженным и прерывистым от волнения голосом:
– Передай Махабат-хану, что я не смогу… то есть я не буду…
Джахангир расслабился. План его жены сработает. Все эти долгие часы планирования и уговоров – он сам уговаривал Раджеша под присмотром Мехруниссы – приносили плоды. Что она за женщина! И каким бы противником была, будь она мужчиной!
Раджеш продолжал – теперь, когда главное было сказано, ему стало гораздо легче.
– Передай Махабат-хану, что как человек, занимающий государственную должность – в настоящее время это должность конюшего, – я подчиняюсь только падишаху, и ему одному. Падишах обещал мне и моим людям дальнейшее повышение по службе, если мы будем подчиняться только ему. Я приму на себя командование отрядом честных подданных, которые уже сейчас торопятся перейти на сторону падишаха. Я сожалею, что вынужден прервать все связи с Махабат-ханом, но ради наших прошлых отношений я отпускаю тебя к нему целым и невредимым. Передай ему также, что я уговорил падишаха подождать полчаса после того, как ты переправишься на тот берег, прежде чем отдавать приказ открыть огонь по нему и по остальным бунтовщикам против законной власти.
…Махабат-хан сидел на противоположном берегу реки, глубоко погруженный в размышления. Несмотря на то что Джахангир и Мехрунисса продолжали спокойно воспринимать его власть, он так и не смог продвинуться в рассуждениях о том, как укрепить свое положение. Падишах был прав, когда говорил, что властвовать – значит быть одиноким. Военачальник чувствовал, что не может советоваться с другими или обсуждать с ними свои взгляды из страха, что подобное могут расценить как слабость или нерешительность. Это, в свою очередь, вело к тому, что он откладывал важные решения и все больше увязал в деталях или мелочах – таких, например, как снабжение их каравана едой во время путешествия. Махабат-хан развернул свою лошадь и спустился к самому мосту. Скоро падишах с супругой приступят к переправе.
Однако, подъехав к берегу, военачальник с удивлением увидел, как раджпут в фиолетовом тюрбане в одиночестве неторопливо едет по слегка колышущемуся мосту, а на той, другой стороне реки нет никаких признаков подготовки к переправе падишаха. Что происходит? Махабат-хан спешился и подбежал к всаднику как раз в тот момент, когда тот сошел с моста.
Когда молодой раджпут запинающимся голосом передал Махабат-хану послание Раджеша, лицо военачальника исказилось гримасой ярости, и он бросил на землю свои перчатки для верховой езды.
Мехрунисса его перехитрила. Как он смог оказаться таким дураком?! Неожиданно ему пришло в голову, что, когда она якобы отправляла слуг за цветами и животными, в действительности они обеспечивали обмен письмами между ней и сторонниками падишаха. А еще Махабат-хан понял, что расплачивается за бездумное согласие пойти этой парочке навстречу и не распускать остатки их телохранителей. Как мог Раджеш предать его? Как Мехрунисса смогла перетащить этого человека на свою сторону? Как Раджеш убедил своих подчиненных присоединиться к нему?
Но, даже будучи в бешенстве, Махабат-хан быстро нашел ответы на эти вопросы. Для продажного Раджеша обещания прощения и дальнейшего продвижения по службе были вполне достаточны. А что касается его людей – почти все они происходили из небольшого, бедного государства в Раджастхане, которым управлял его отец. Так что в первую очередь они хранили верность именно Раджешу. Но каковы бы ни были причины их предательства, сейчас не время размышлять над ними. Надо было действовать как можно быстрее. Понимание этого придало Махабат-хану сил.
– Сжечь мост, – приказал он Ашоке. – Раджеш нас предал. Пусть зажгут факелы от полуденных костров для приготовления пищи. Я сам подожгу его.
Когда потрясенный Ашока отъехал, военачальнику пришла в голову еще одна мысль. Несмотря на свою ярость и желание отомстить, он не станет пытаться вновь захватить падишаха и госпожу. Он рожден для битв, в которых ясно видны различия между врагом и союзником и в которых каждое действие имеет конкретный результат, – а не для малопонятного и двусмысленного мира придворных интриг. Джахангир был прав. Исполнение честолюбивого желания по достижению верховной власти само по себе уже несет наказание. Он и его люди, как бы мало их ни осталось, уйдут в горы. А там Махабат-хан сможет обдумать свое будущее… решить, кому он может предложить свои услуги и на чьи плечи сможет переложить привилегию лидера принимать сложные решения.
– Твой план сработал. Я тебя поздравляю, – сказал Джахангир вечером.
Мехрунисса ликовала. Он часто видел у нее такое выражение лица после удачного выстрела на тигриной охоте. Падишах улыбнулся, вспоминая, как она переиграла и перехитрила Махабат-хана – одного из его лучших и самых умных полководцев! Как будто он был простым мальчишкой, очарованным ее привлекательностью…
– Я с самого начала предупреждала Махабат-хана, что его победа временная. Надеюсь, он еще вспомнит мои слова…
– Уверен, что вспомнит. Как ты думаешь, что он будет делать теперь?
– Не знаю. И сомневаюсь, что он сам это знает. Но если он не дурак, то уберется из страны – может быть, вернется в Персию… Он же должен понимать, что его преступление не останется без наказания и после благополучного возвращения в Лахор ты обрушишь на него все свои армии.
Джахангир кивнул. Мехрунисса права. Махабат-хан почувствовал свой шанс и попытался им воспользоваться. И если его за это не наказать, то другим тоже может прийти в голову мысль о бунте. Хотя он, падишах, с самого начала не должен был допускать ничего подобного. Возможно, он стареет… Эта мысль слегка омрачила его радость. Когда он вернется в столицу, надо будет продемонстрировать всем, что он управляет державой так же твердо, как и раньше. «А сейчас, – сказал Джахангир самому себе, – тебе и Мехруниссе надо просто наслаждаться вновь обретенной свободой, а Дара Шукох и Аурангзеб пусть присоединятся к нам и разделят с нами этот триумф».
– Приведите сюда моих внуков, – велел он горчи.
Через несколько минут мальчики вошли в шатер, и правитель обнял каждого из них по очереди.
– Это великий момент, – сказал он.
– Почему, дедушка? – поинтересовался Дара Шукох.
Все, что происходило за последние месяцы, должно было выглядеть очень странно в глазах ребенка, подумал Джахангир.
– Мы перехитрили нашего врага Махабат-хана и вновь обрели свободу, – пояснил он.
– А разве Махабат-хан был нашим врагом? – удивился его старший внук.
– Да, – ответил Джахангир. – Он держал нас здесь против нашей воли и хотел указывать мне, кого я должен выбирать в советники и как должен управлять государством.
– А я думал… То есть то, как ты с ним разговаривал… Мне показалось, что вы стали друзьями.
– Нет, – улыбнулся падишах. – Все это было притворство. Иногда для того, чтобы получить то, что он хочет, правитель должен не гнушаться обычного обмана. Ты поймешь это, когда станешь постарше. А теперь попробуй этих сушеных фруктов. И ты тоже, Аурангзеб.
Он протянул детям поднос с сушеными абрикосами с марципанами, но Дара Шукох, несмотря на то что Аурангзеб взял целую горсть, к ним не притронулся. Он выглядел задумчивым.
– Прежде чем прислать нас к тебе, отец кое-что сказал нам про тебя…
– Что именно? – напрягся Джахангир.
– Что ты не только наш дедушка и падишах, но и великий человек. Поэтому мы всегда должны относиться к тебе с уважением. А что, Махабат-хан ошибся именно в этом? Он забыл про уважение к тебе?
Джахангир кивнул, но думал он в этот момент совсем о другом. Неужели Хуррам действительно мог сказать такое? А если да, то он что, просто хотел убедиться, что внуки ничем не разгневают деда? Или действительно верил в то, что говорил?
Джахангир следил за салютом, который освещал небо над его лагерем, разбитым на равнине к северо-западу от города Бхимбер. Два дня назад к ним присоединились Шахрияр, Ладили, их маленькая дочь, которая родилась как раз перед отъездом падишаха в Кашмир, и десять тысяч войска, чтобы сопровождать его на оставшемся до Лахора пути. Вместе с ними прибыли несколько высших чиновников и наиболее важных придворных. Теперь, когда их безопасность не вызывала сомнения, Мехрунисса предложила устроить праздник, дабы отметить одновременно их прибытие и освобождение правителя от власти Махабат-хана, с чем Джахангир с радостью согласился. Когда разорвалась последняя и самая большая петарда, разбросавшая по небу множество красных и фиолетовых огней, Джахангир почувствовал, что он доволен. Несмотря на предательство своего лучшего военачальника, он все еще твердо держал государство в своих руках. В то же время, когда разведчики доложили ему, что Махабат-хан так и не показывался из гор, в которых скрылся месяц назад, падишах получил еще одно известие: его чиновники сообщили, что Хуррам тихо сидит на юге, волнения в Гуджарате были быстро подавлены могольским наместником, а в остальном в государстве царят тишина и покой.
Как только салют – его приобрели у китайских купцов, проходивших на северо-восток, в сторону Пешавара и Хайберского перевала, и запустили в качестве прелюдии к сегодняшнему празднеству – закончился, Джахангир проинспектировал подготовку к торжеству. Он приказал, чтобы возвышение, на котором должен был стоять трон падишаха, было воздвигнуто в самом центре громадного лагеря, в пятидесяти ярдах от его красного шатра, и задрапировано золотой тканью. Невысокий трон и стул для Шахрияра с затейливой резьбой уже стояли на своих местах. Немного в стороне, закрытое со всех сторон ширмами, располагалось место, где будут есть Мехрунисса и ее дочь Ладили. Слуги все еще раскладывали красные бархатные подушки, расшитые золотом, вокруг низкого стола с серебряными тарелками и кубками для питья, накрытого прямо перед возвышением, за которым усядутся старшие военачальники и главные чиновники. Чуть дальше располагались менее изысканно накрытые столы для младших командиров и придворных, а остальные слуги готовили места для прочих людей по всему лагерю.
Запах жарящегося мяса – оленины и баранины, уток, кур и павлинов – уже поднимался от сотен вертелов, установленных над кострами. Переносные тандыры наполнялись мясом, более искусно приготовленным с кислым молоком и специями. Горшки с блюдами, сдобренными сушеными кашмирскими фруктами – абрикосами, вишнями и кишмишем, – уже закипали. Месилось тесто, чтобы хлеб можно было выпекать и подавать на столы по мере надобности. Запеканки из риса с розовой водой, толченым миндалем и кремом, кое-где украшенные золотыми листьями, были уже готовы и прикрыты тканями. Да, все так, как и должно быть. Джахангир, одобрительно поворчав, вернулся в шатер, где горчи уже ждали его, дабы одеть для торжества.
Часом позже почетный караул был уже на месте, когда под рев фанфар поднялся полог шатра падишаха и из него выплыли четыре паланкина, каждый из которых несли по четыре человека. Первые два остановились перед возвышением. Вторые, закрытые, отнесли в самый тыл, чтобы Мехрунисса и Ладили могли зайти за ширмы, невидимые зевакам. С последним звуком фанфар из первого паланкина медленно вышел Джахангир, а из второго к нему присоединился Шахрияр. Шахзаде помог отцу подняться на возвышение и пройти к трону.
Прежде чем сесть, Джахангир на мгновение поднял глаза к звездам, сиявшим на черном бархате неба. Ему это только кажется или они действительно светят сегодня особенно ярко, одаривая его праздник своим серебряным светом?
Он поднял руку, требуя тишины, и заговорил твердым голосом:
– Сегодня мы все собрались здесь, чтобы отпраздновать и приезд моего любимого сына Шахрияра, и наше освобождение из лап предателя Махабат-хана. Его преступление не прощено и не забыто. Наказание просто отложено.
Сделав паузу, правитель оглянулся вокруг и заметил недалеко от себя нервничающего Раджеша, одетого в зеленый цвет моголов и с повязкой такого же цвета на пустой глазнице. Его единственный глаз смотрел прямо в тарелку перед ним, а пальцы бессознательно вертели пуговицу.
– Но сейчас не время рассуждать о прошедших событиях и их последствиях. Главным остается будущее нашей державы.
Произнеся эти слова, падишах заметил, как Шахрияр заерзал на своем стуле. Несмотря на требования Мехруниссы перед тем, как они вышли к народу, он решил не подчеркивать еще раз, что младший сын является его официальным наследником. Сегодня не стоит говорить о таких вещах – особенно сейчас, когда его кашель ослаб и он чувствует себя гораздо лучше. Несмотря на постоянные и щедрые похвалы со стороны Мехруниссы, то, как Шахрияр исполнял возложенные на него обязанности, иногда заставляло Джахангира усомниться в том, что у сына хватит мозгов и способностей вести страну по пути процветания после того, как тот унаследует его трон. Эти его сомнения усугубились после того, как некоторые из вновь прибывших чиновников осторожно рассказали ему о нерешительности Шахрияра, проявленной им в то время, когда падишах находился в Кашмире в руках Махабат-хана.
Кроме того, хотя Джахангир и не говорил ничего Мехруниссе, он стал задумываться, не примириться ли ему с Хуррамом, так же как его собственный отец примирился с ним после его многолетнего неповиновения. Слова Дара Шукоха заставили его задуматься… осознать, что ошибки были совершены обеими сторонами. Его прошлая любовь к Хурраму начала постепенно восстанавливаться: он вспомнил, в какое благоприятное время родился сын… каким смелым воином и лидером он был… и как доказал, насколько он достойнее великой династии, основанной Бабуром, чем его более послушный, но менее одаренный брат Шахрияр. Падишах мог продолжать обманывать себя, но время неумолимо…
Легкое покашливание одного из военных вернуло Джахангира к действительности и к тому, что он собирался сказать перед тем, как погрузился в грезы.
– Я верю в то, что мы вступаем в золотую эру, – снова заговорил он. – Наши внутренние враги уничтожены, а враги внешние боятся приближаться к нашим границам. Мир и процветание ждут жителей нашей державы. Именно об этом я хотел сказать вам сегодня. И вот еще что… В вашем присутствии я хочу воздать должное своей жене, Мехруниссе, которая столько сделала для того, чтобы мы могли оказаться сейчас здесь, перед вами. Не так часто женщины принимают активное участие в происходящем за пределами домашнего очага, но она помогает мне во всем, за что я ей благодарен. – Зиндербат моголы! – крикнул Джахангир, вскинув руки вверх. – Да здравствует держава Моголов!
– Зиндербат падишах Джахангир! Да здравствует падишах Джахангир! – немедленно подхватила толпа.
Люди неистовствовали, пока он занимал свое место на троне, и это напомнило ему его первое явление народу в качестве падишаха на балконе-джароке в крепости Агра много лет назад. Как же далеко вперед он ушел! Как много и хорошего, и плохого пришлось ему испытать… И как многое еще предстоит сделать, чтобы полностью выполнить данную тогда клятву быть достойным своего отца Акбара!
Неожиданно внимание правителя привлек запах жареного мяса. Слуга поставил перед ним оленину, украшенную рубиново-красными зернами граната, и Джахангир стал есть с давно забытым удовольствием.
Спустя три часа Мехрунисса поднялась с кровати, на которой они медленно и не торопясь, не забывая о слабом теле Джахангира, занимались любовью, что случилось впервые за несколько недель, под доносившиеся с улицы звуки попойки, в которую превратилось торжество. После этого она, как и всегда, приготовила для мужа розовую воду с опиумом, которую он медленно выпил, прежде чем погрузиться в сон с довольной улыбкой на лице. Сама Мехрунисса прилегла рядом. Вскоре после этого она, кутаясь в шелковый халат, стала рассматривать своего супруга. Его хвалебная речь – которую он на этот раз не репетировал с ней – глубоко ее тронула. У них еще много лет впереди, и с ее помощью он станет Величайшим. А потом… что ж, когда на трон усядется Шахрияр – а Мехрунисса проследит, чтобы именно так и случилось, – она все равно будет самым могущественным человеком в стране. Шахрияра нельзя назвать светочем разума, и с помощью Ладили она быстро вылепит из него то, что ей будет нужно. А что касается Хуррама и душки Арджуманд – она сама решит их судьбу и судьбу их сыновей, двое из которых спят сейчас на другой половине шатра…
С головой, полной приятных мыслей, Мехрунисса отвернулась от мужа, а потом встала и пошла на собственное, отгороженное от всех спальное место.
– Хакимов! Срочно!
Услышав крик, Мехрунисса села на кровати. Не успела она этого сделать, как служанка распахнула полог, висевший вокруг ее ложа.
– Госпожа, скорее! – закричала она. – Падишах… Ему плохо!
Правительница встала, накинула зеленый халат поверх ночной рубашки и бросилась на половину Джахангира. Тот лежал на кровати, и в углу его рта виднелась струйка рвотной массы. Здесь же уже были хаким и слуга Джахангира, который до переполоха спал рядом с ним.
– Некоторое время назад я услышал, как он закашлялся, но потом все стихло. А когда я посмотрел на него – я делаю это каждый час, – то увидел его вот таким, – рассказывал этот слуга.
Хаким поднял глаза и увидел Мехруниссу.
– Падишах умер, госпожа, – сказал он без всяких предисловий. – По-видимому, его вырвало, он пытался откашляться, а потом задохнулся. Я уже ничего не могу сделать.
Мехруниссу затрясло. Джахангир умер… Умер мужчина, который не предал ее ни разу в жизни, для которого она всегда была желанна, который никогда не оставлял ее и внимательно относился к ее мыслям и желаниям… Когда она опустилась на колени и коснулась его холодеющего лица тыльной стороной пальцев, по ее щекам побежали слезы – от шока, от осознания потери, от любви. На несколько минут она полностью отдалась своему горю и слезам, а потом ее сознание пронзила мысль. Что же будет? Джахангир покинул ее, хотя и не по своей воле. Теперь ей опять придется бороться за себя и за свое положение при дворе. Тыльной стороной руки женщина смахнула слезы, после чего встала, взяла себя в руки и негромко распорядилась:
– Позовите Шахрияра и Ладили.
Через пару минут появилась молодая пара – оба с заспанными глазами, в которых читались замешательство и тревога.
– Как видите, падишах мертв, – произнесла Мехрунисса. – Шахрияр, если ты хочешь править после него, вы оба должны делать так, как я велю.
Глава 24. Погребальный кортеж
– Шах Шуджа, держи меч вверх, иначе никогда не станешь хорошим бойцом. Попробуй парировать мою атаку.
Голос Хуррама гулко отдавался в одном из самых больших помещений дворца-крепости Бурханпур. Шахзаде улыбнулся, наблюдая, как одиннадцатилетний сын безуспешно пытается отбить его затупленный меч, а потом вдруг почувствовал, что кто-то вошел в комнату у него за спиной. Повернувшись, он увидел одного из своих горчи.
– Светлейший, прошу простить меня, – заикаясь, произнес взволнованный юноша, – но во дворе крепости без всякого предупреждения появились пять всадников. Они утверждают, что скакали галопом день и ночь последние двадцать дней из лагеря падишаха, останавливаясь лишь за тем, чтобы поесть, немного поспать и поменять лошадей, – так спешили добраться сюда. Они говорят, что у них письмо чрезвычайной важности от Асаф-хана, которое они могут передать только тебе лично.
Хуррам немедленно опустил меч. В его голове сразу же возникли десятки мыслей о том, что может быть написано в письме. Он выбежал из комнаты и, перепрыгивая через две ступеньки зараз, спустился по лестнице, ведущей во двор. Неужели что-то случилось с Дара Шукохом или Аурангзебом? Не могла ли Мехрунисса уговорить Джахангира посадить их в какую-то темницу? Конечно, нет… но если это так, то как сказать об этом Арджуманд? А может быть, в письме написаны подробности той мутной истории, когда Махабат-хан неожиданно объявил себя главным советником Джахангира? Ведь в то время только странные, но примирительные, по сути, письма Махабат-хана и постоянно повторяющиеся советы Асаф-хана не терять головы удержали самого Хуррама от вмешательства в конфликт во главе своих воинов. Правда, они с семьей переехали из Балагхата западнее, в Бурханпур, чтобы быть поближе к главным путям на север. В самых последних сообщениях говорилось о том, что Мехрунисса смогла вернуть падишаху контроль над ситуацией, а мятежный перс ушел в горы. В тот момент Хуррам еще удивился, что такой приверженец военной силы, как Махабат-хан, не стал сопротивляться. Может быть, теперь он вернулся, приводя в исполнение часть какого-то глобального плана?
Появившись во дворе и сощурившись от яркого солнца, Хуррам увидел перед собой пять покрытых дорожной грязью наездников, которые все еще держали в руках поводья лошадей – причем у каждого их было по две. Они, должно быть, использовали одного коня как подменного, чтобы ускорить свое движение и менять животных на ходу, когда возникнет такая необходимость. Когда его глаза привыкли к блеску дня, Хуррам увидел высокого молодого человека, стоявшего несколько впереди остальных. Это был Ханиф, старший сын одного из лучших командиров и самого верного сторонника Асаф-хана. Если сюда прискакал Ханиф, то новости действительно серьезные.
Не тратя время на предварительные разговоры, Хуррам подошел прямо к молодому человеку.
– У тебя письмо для меня, Ханиф?
Тот немедленно вынул письмо с печатью Асаф-хана из кожаной сумки у себя на груди и протянул его Хурраму, который молча открыл его.
«Падишах, твой отец, умер».
Эти слова обожгли шахзаде сильнее, чем полуденное солнце, под лучами которого он стоял с непокрытой головой. Помимо констатации того, что правитель мертв, Асаф-хан сообщал в письме, что с Дара Шукохом и Аурангзебом всё в порядке, и торопил Хуррама: «Теперь самое время действовать. Торопись, пока другие не воспользовались возможностью и не захватили то, что должно принадлежать тебе».
Потрясенный содержанием письма, шахзаде коротко поблагодарил курьеров за ту скорость, с которой они доставили послание, и отпустил их. Взмахом руки отослав слуг, он остался один на залитом солнцем дворе с письмом в руках, пытаясь осознать то, что написал Асаф-хан, и то, о чем он намеренно умолчал. Отец, которого Хуррам не видел вот уже несколько лет, мертв, с этим все понятно. А вот как он умер и почему? Мехрунисса что, отравила его? Она ведь откровенно хвасталась перед своим братом, Асаф-ханом, тем, что избавилась от Томаса Ро, регулярно добавляя ему в пищу гнилое мясо. Но что она получает от смерти отца? Скорее всего, если она и отравила Джахангира, то не желая этого, а просто постоянно увеличивая дозы опиума и алкоголя в том пойле, которое готовила для него, чтобы держать его в своем подчинении…
Пока шахзаде раздумывал над возможными причинами смерти отца, в голове его возникали картинки его жизни с ним – не те, которые относились к годам разлада, а те, в которых он был еще маленьким и дед Акбар учил его хитростям езды на верблюдах или игры в шахматы, а отец стоял рядом, напряженный и неловкий. Хуррам вспомнил неуклюжие попытки Джахангира восстановить их отношения после восстания против Акбара, вспомнил смерть своего дела, восстания Хусрава и те прекрасные годы, когда он только что женился на Арджуманд и был главным военачальником отца и его самым близким сподвижником.
Вспоминая все это, Хуррам понял, что отец любил его, а он любил своего отца. Слезы навернулись у него на глазах. Он вытер их и вернулся мыслями к Мехруниссе. Она была главной причиной их отчуждения с отцом. И она все еще жива, а двое его сыновей находятся в ее власти. За эти три недели, что прошли после смерти падишаха, она, без сомнения, хорошо обдумала следующие ходы, как свои, так и двух ее марионеток – Шахрияра и Ладили. Привычная к манипуляциям, расчетливая и хладнокровная, эта женщина не стала долго оплакивать потерю, и он, Хуррам, тоже не может себе этого позволить. Как правильно пишет Асаф-хан, он должен начинать действовать немедленно. Но сначала необходимо сообщить новости Арджуманд.
– Нет, на этот раз мы впервые в жизни должны расстаться с тобой, – настойчиво произнес Хуррам, не обращая внимания на упрямое выражение лица жены. – Как ты не понимаешь – сейчас не то время, когда мы вместе ехали на войну или бежали от стражников отца! В первом случае мы знали, что если с нами что-то случится, то твой отец, как и мой, позаботится о наших детях. Во втором случае, во время побега, им было безопаснее всего оставаться с нами. А сейчас, когда я разделяю наши силы и ищу союзников, тебе безопаснее всего оставаться здесь, вместе с детьми. Если ты останешься, а меня постигнет неудача – да хранит меня Аллах от этого! – они будут под твоей защитой, а не останутся беззащитными сиротами во власти Мехруниссы.
Выражение лица Арджуманд слегка изменилось.
– Я тебя понимаю и должна согласиться с тобой, но разве твои планы на будущее логичны? Зачем дробить наши силы и ехать на север с таким небольшим количеством людей?
– Я думал, что все уже объяснил, – затем, что я не знаю, кому еще в голову может прийти мысль претендовать на трон, и поэтому не ведаю, где таится самая большая опасность. Мне приходится одновременно решать несколько задач. Во-первых, собрать как можно больше людей за как можно более короткое время. Лучше всего это сделать, послав отряды воинов под командованием доверенных командиров, дабы те набрали людей у моих друзей и союзников. Ты же знаешь, что я уже послал Мохуна Сингха на поиски Махабат-хана. Этот перс – человек здравомыслящий и прагматичный. Он поймет, что союз со мной – это его единственная возможность восстановить свою подмоченную репутацию. Кроме того, мне надо разослать повсюду наших разведчиков и шпионов. Я не могу позволить себе, чтобы твой отец – каким бы хорошим он ни был – оставался нашими единственными ушами и глазами. И наконец, чтобы успеть воспользоваться происходящими изменениями, мне необходимо как можно быстрее и незаметнее добраться до Агры, оставив основные силы дожидаться прибытия новых людей.
– Понятно… И каким же образом ты хочешь стать незаметным?
– Этого я еще не придумал. Трудно скрыть даже маленький отряд, а я знаю, что шпионы Мехруниссы будут повсюду.
– Тогда почему бы тебе не попытаться замаскировать свой отряд, вместо того чтобы скрывать его?
– Каким образом?
– Например, превратив его в торговый караван.
– Нет. В такие неспокойные времена торговый караван будут останавливать, обыскивать и даже попытаются ограбить… Но ты права. Сама идея маскировки совсем не плоха. Я что-нибудь придумаю.
«Чей это гроб?» – услышал Хуррам мужской голос, лежа в удушающую полуденную жару в отделанном бархатом серебряном гробу, стоявшем на задрапированных черной парчой похоронных дрогах, которые тянули шестнадцать волов. Ему страстно хотелось почесать искусанные москитами костяшки левой кисти и пошевелить правой ногой, которая уже начинала неметь, но он знал, что не должен делать никаких движений, от которых гроб мог сдвинуться – и выдать, что его обитатель еще жив. Несмотря на эссенцию сандала, которой была пропитана материя, закрывающая его лицо, вонь гниющего мяса, которое положили в гроб десять дней назад, дабы сделать картину более реалистичной, была удушающей. Шахзаде забрался в гроб, едва увидев, как в облаке красноватой пыли к ним приближается группа всадников, скачущих от Ротрага, большой крепости с зубчатыми стенами. Расположенная на скалистом возвышении, эта крепость доминировала над всей округой и над дорогой, ведущей на северо-запад, в Агру. Эта крепость была цитаделью Васима Гала, одного из самых упертых сторонников Мехруниссы.
Идея замаскировать отряд под похоронный кортеж, якобы везущий тело погибшего в Декане командира, чтобы похоронить его на родине, после долгих раздумий пришла в голову не Хурраму, а его жене. Арджуманд посчитала, что шансы на то, что такой кортеж будут обыскивать, достаточно малы. И она же предложила завершающий штрих в виде гнилого мяса. Хуррам же, в свою очередь, придумал следующий обман: так же как его бабушка Хамида, которая, скрывая смерть своего мужа Хумаюна, чтобы иметь возможность организовать поддержку Акбара, заставила человека, схожего ростом и комплекцией с усопшим, выдавать себя за него, так и Хуррам поручил доверенному командиру одеться в его одежды и мелькать в частных покоях Барханпурской крепости, дабы все думали, что он еще не отправился на север.
И до сих пор все шло по плану. Шахзаде лишь дважды пришлось забираться в гроб, и оба раза противник разворачивался при виде печальной процессии. Но этот командир Васима Гала не похож на остальных, подумал шахзаде, пытаясь подавить внезапное желание чихнуть. Он услышал, как Васима отдает своим людям приказы проверить багаж. Ружья и другое вооружение людей Хуррама было надежно спрятано под фуражом для животных или в повозках с двойным дном. Но при обыске с пристрастием их вполне могли обнаружить, так что сердце «покойника» заколотилось еще быстрее.
– Это тело Хассан-хана – командира армии шахзаде Хуррама и родственника правителя Мултана, которое мы, его верные спутники, везем в Пешавар, дабы похоронить на родине, – услышал Хуррам ответ одного из своих воинов. – Мы исполняем его волю, которую он высказал в своих последних связных словах, произнесенных в палатке, где он лежал, весь покрытый по́том, и умирал от сыпного тифа.
Шахзаде показалось, что он ясно услышал, как командир противника резко вдохнул воздух. Это была посланная свыше мысль – упомянуть о сыпном тифе. Болезнь эта была настолько смертельной и распространялась так быстро, что никто не хотел оказаться рядом с больным или его гробом. Через несколько мгновений Хуррам услышал голос командира Васима Гала:
– Хоть он и поддерживал предателя, пусть душа его войдет в рай. – Голос раздался на некотором расстоянии от гроба. – Можете ехать.
Хуррам удовлетворенно улыбнулся, когда через две недели после описанных событий он осмотрел свой выросший военный совет, расположившийся в красном шатре в пятидесяти милях к юго-востоку от Агры. Вскоре после того, как они покинули территорию Васима Гала, шахзаде перестал маскировать свой небольшой отряд под похоронный кортеж. Три дня назад к нему присоединился еще один большой отряд воинов с несколькими боевыми слонами, который прибыл из Барханпура под командованием Камрана Икбала. Отряд двигался кружным путем, чтобы запутать возможных шпионов Мехруниссы. Кроме того, многие командиры войск падишаха, расположенных в тех местах, по которым он проходил, так же как и некоторые из местных правителей-вассалов, присоединились к его армии. Теперь она насчитывала около пятнадцати тысяч человек и была хорошо оснащена и обеспечена всем необходимым.
– Что мы знаем о последних передвижениях Шахрияра, Ладили и Мехруниссы? – задал вопрос Хуррам.
– Наши шпионы сообщают, что после того, как Шахрияр незаконно провозгласил себя падишахом месяц назад в Лахоре, он со своей женой и тещей никуда из Агры не выезжал и просто рассылает эмиссаров к своим возможным союзникам, – ответил Камран Икбал.
– А Махабат-хан?
– В последнем своем письме Мохун Сингх сообщил, что движется вместе с Махабат-ханом на встречу с отрядом твоего тестя Асаф-хана. Он настаивает на том, что нет никаких причин сомневаться в преданности Махабат-хана больше, чем в его собственной или в преданности Асаф-хана.
– Отлично. Будем надеяться, что Мохун Сингх не ошибся и что Махабат-хан усвоил урок не вмешиваться в политику. Ему должно хватить ума, дабы понять, что если он хочет восстановить свои позиции в державе моголов, то я – его единственный шанс. Он может не сомневаться, что с Мехруниссой воссоединиться ему не удастся.
– Мохун Сингх уверен, что по своей натуре Махабат-хан – человек, верный трону, и только то, как Мехрунисса обращалась с ним, заставило его поднять восстание.
– Надо будет приглядывать за ним, когда он присоединится к нам вместе с Асаф-ханом… Когда это может случиться?
– Недели через три-четыре. Им понадобится время, чтобы набрать по пути новых воинов. Махабат-хан, например, послал своих эмиссаров в Раджастхан, призвать под свои знамена старых боевых товарищей и набрать новых в этой кузнице воинов.
– Значит, нам остался один Хусрав, правильно? Он что, все еще хочет побороться за трон?
– Да. Хотя наши источники и сообщают, что попытки хакимов расшить его глаза и восстановить зрение были успешны лишь частично, он все еще не потерял способности привлекать к себе новых сторонников. Твой брат перетянул на свою сторону наместника Гвалиора, где он провел столько времени в заключении, и множество местных командиров, и теперь собирается в третий раз провозгласить себя падишахом.
– И в третий раз у него ничего не получится, – заметил шахзаде.
«Почему Хусрав никак не хочет расстаться со своими амбициями? Почему он не хочет просто наслаждаться восстановившимся зрением и любовью своей верной жены Джани, которая была с ним все эти долгие годы заключения? Почему хочет выступить против меня?» – подумал Хуррам и прикусил губу вместо того, чтобы произнести этот вопрос вслух.
– Сколько человек ему удалось собрать? – задал он другой вопрос.
– Тысяч десять. Некоторые из них – братья и сыновья тех, кто погиб во время его прежних восстаний против твоего отца. Они захватили казначейство и оружейные склады Гвалиора, так что не испытывают нужды ни в оружии, ни в припасах.
– И они направляются в Агру?
– Да. Наши разведчики доносят, что они где-то в двадцати пяти милях к западу от нас и в сорока милях от Агры.
– Принимая во внимание то, что Шахрияр никуда не выезжает из Агры, а нам стоит подождать Махабат-хана и Асаф-хана с их подкреплением, прежде чем вступать с ним в бой, предлагаю сначала раз и навсегда покончить с амбициями Хусрава. Если мы оставим здесь весь наш обоз со скарбом, сможем мы догнать его и навязать ему битву до того, как он доберется до Агры?
– Конечно. По докладам наших разведчиков, Хусрав делает не больше восьми миль в день, возможно, надеясь найти больше союзников по пути в столицу. Нас разделяет ровная территория без крупных рек, поэтому мы сможем нагнать его через сорок восемь часов, даже если помимо всадников и конных стрелков с лучниками возьмем с собой боевых слонов.
– Ну что ж… Тогда так и сделаем. Проследите, чтобы здесь осталось достаточно войск для защиты обоза и тяжелой артиллерии, и немедленно отдавайте необходимые приказы.
С нетерпением ожидая начала битвы, которая решит его будущее, Хуррам с несколькими телохранителями двигался впереди главной колонны войск, когда всего два дня спустя к нему подскакал всадник на взмыленной серой лошади.
– Люди Хусрава занимают позиции вокруг деревушки вон там, – сообщил он. – Их больше, чем мы думали, – тысяч двенадцать или около того. Когда они узнали о нашем приближении, то явно решили использовать ту защиту, которую могут предоставить им низкие глинобитные стены вокруг загонов для скота и даже простые, крытые сеном одноэтажные дома в деревне. Сейчас они пытаются установить на позициях пушки, а пока выставили небольшой заслон из стрелков и лучников в двухстах футах перед деревней.
Проследив за вытянутой рукой разведчика, Хуррам увидел в подрагивающем от жары воздухе, что деревня расположена на небольшой площадке ровной земли, прилепившейся к дальнему берегу речки, которая сейчас, в жаркий сезон, превратилась в полосу жидкой грязи. У Хусрава было небольшое превосходство в живой силе, так как шахзаде пришлось оставить часть войска для охраны обоза.
И тем не менее, несмотря на то что его люди устали после двухдневной погони за Хусравом и день был невыносимо жарким, Хуррам решил не ждать подхода своих военачальников и атаковать позиции брата с ходу, пока воины противника не успели полностью закончить их подготовку.
– Передай Камрану Икбалу – пусть приготовит отряд из половины всей нашей кавалерии к немедленной атаке, – приказал шахзаде. – Пока он будет атаковать деревню в лоб, я с оставшимися всадниками перейду через речку и окажусь в тылу у защищающихся. И пусть боевые слоны с легкими пушками на хаудахах следуют как можно ближе за кавалерией.
Где-то через четверть часа или около того Хуррам увидел, как его всадники с тучной фигурой Камрана Икбала на высоком черном жеребце во главе и с четырьмя знаменосцами у него за спиной, набирая скорость, летят в сторону деревни. Поднятая копытами пыль закрыла их, и шахзаде, оседлав, в свою очередь, любимую гнедую лошадь, двинулся во главе двух тысяч своих лучших всадников влево, чтобы начать окружение деревни. Вскоре грохот легкой артиллерии и треск ружейных выстрелов сообщили ему о том, что люди Хусрава вступили в бой с Камраном Икбалом. Сквозь просветы в пыли и в дыму Хуррам увидел, что артиллеристы его единокровного брата неплохо прицелились. Несколько лошадей Камрана Икбала упали, другие скакали по полю без всадников с болтающимися поводьями, стараясь убраться подальше от поля битвы. Неожиданно Хурраму показалось, что один из знаменосцев поворачивает лошадь – создалось впечатление, что атака захлебнулась. А потом все скрылось за плотным пороховым дымом.
Хуррам вдруг засомневался. Не слишком ли он поторопился в своем желании, приказав немедленно атаковать противника, когда гораздо умнее было бы подождать и дать отдохнуть усталым людям? Не ошибся ли он, несколько раз дробя свои силы – сначала оставив часть их для охраны обоза, а потом разделив на две части для этой двойной атаки? Но было уже слишком поздно. Теперь самое худшее, что он может сделать, – это прекратить атаку и отвести своих людей, давая, таким образом, Хусраву возможность для контратаки. Он выбрал наступление, и теперь его будущее зависит от того, сможет ли он окружить противника. Несмотря на то что люди Хусрава бились отчаянно и потери среди атаковавших в лоб росли, они вполне могут отступить под его собственным напором с тыла, испугавшись, что их пути отхода будут отрезаны. Кроме того, Камран Икбал и его люди – опытные и отважные бойцы. И даже если вначале слегка замешкались, они не сдадутся и продолжат наступать с удвоенной энергией.
Сам же Хуррам приближался к границам речки. «Она скорее похожа на полосу липкой коричневой грязи, испещренной сотнями следов животных, а не на реку», – подумал шахзаде. Взмахом руки он послал своих всадников вперед и заставил собственную гнедую войти в грязь. Вскоре Хуррам уже скакал по противоположному берегу в сопровождении телохранителей и кавалеристов. Однако посмотрев назад, он заметил, что пара лошадей валяется на земле – скорее всего завязли копытами в глубокой непролазной грязи из-за того, что бездумные наездники нещадно гнали их вперед.
Вновь посмотрев вперед, Хуррам увидел, что первая низкая стена, окружающая загон для скота, находится всего в двухстах футах от него. Неожиданно он увидел вспышки – из-за нее поднялись стрелки и открыли огонь. Мимо просвистели пули. Еще один из всадников шахзаде, раджпут в оранжевом тюрбане и с экстравагантной бородой, получил пулю прямо в лоб, вылетел из седла и несколько раз перекатился по земле, прежде чем его тело попало под копыта скакавших сзади лошадей. Судя по количеству вспышек, стрелков там человек пятьдесят, подумал Хуррам. Но большинство из них не успеет перезарядить ружья до того, как он со своими людьми доберется до них. Однако тут, к его огорчению, из-за стены появились лучники, которые, быстро произведя залп, вновь скрылись за ее защитой. Шахзаде показалось, что одна из стрел летит прямо в него, и время вокруг него остановилось. Прежде чем он смог натянуть вожжи, стрела попала в небольшую пластину из закаленной стали, которая защищала голову лошади, и отлетела в сторону.
Сила удара и его неожиданность ошеломили гнедую, и она заметалась из стороны в сторону. Хурраму пришлось отчаянно бороться, чтобы вновь взять ее под свой контроль. Натянув поводья и наклонившись к самой шее лошади, он смог заставить ее перепрыгнуть через осыпающуюся глинобитную стену, которая в этом месте была не больше трех футов высотой. Большинство из его людей тоже благополучно преодолели это препятствие, однако кони двоих из них попали в навозную кучу, сложенную прямо за стеной. Передние ноги животных заскользили вперед, их крупы ударились о стену, и седоки вылетели из седел и приземлились на землю, перелетев через головы животных.
Хуррам нацелил свой первый удар на лучника в темном халате, который собирался наложить стрелу на тетиву своего большого двойного лука. Острое лезвие ударило этого стрелка наискосок через грудь, и тот упал на спину, выронив оружие из рук. Несколько людей Хуррама вокруг него попадали из своих седел, раненые или убитые.
Кровь шумела в висках шахзаде, когда он в сопровождении двух телохранителей прорвался в саму деревню и завернул за угол низкого сарая. Из постройки выскочил козленок, который сразу же попал в ноги лошади одного из телохранителей. Лошадь споткнулась, и ее наездник упал прямо на пальмовые ветви, которыми была накрыта крыша сарая. Под его весом они провалились, и мужчина исчез из виду.
Кони Хуррама и его телохранителя из-за возникшей помехи вновь потеряли скорость. Однако вскоре шахзаде разогнал свою гнедую и неожиданно выскочил на узкую главную улицу деревни. Здесь его взгляд упал на выкрашенную белым цветом раку, в которой пряталось красное изображение многорукой индуистской богини Кали с ожерельем из желтых цветов на шее. А затем Хуррам увидел в конце улицы пушку, наполовину скрытую в тени, отбрасываемой ветвями и листьями баньяна. Было видно, как пушкарь подносит запал к полке с порохом. Изо всех сил натянув поводья, шахзаде заставил гнедую сойти с улицы в промежуток между двумя домами. При этом он потревожил кур, которые рылись в пыли, а теперь разбежались с громким кудахтаньем.
Практически мгновенно он услышал пушечный выстрел и увидел над домами облако белого дыма, вдогонку которому раздался удар и крик. Ядро попало в одного из его конников. Это не был телохранитель, который скакал прямо за ним, – тот тоже смог вовремя спрятаться между домами. Теперь же, настроившись сильно удивить пушкарей, пока они заряжают пушку, Хуррам со своим человеком быстро преодолели какие-то хилые кусты, которые использовались как загон для птицы, и поскакали, прокладывая себе дорогу сквозь плетни и остатки глиняной кухонной утвари, вдоль домов, которые уже давно были оставлены хозяевами.
Добравшись до угла последнего дома и повернув за него, Хуррам увидел пушку под баньяном всего в нескольких ярдах от себя. Раздетые до пояса и все покрытые потом, пушкари отчаянно старались пропихнуть в ствол порох и ядро, в то время как три или четыре стрелка стреляли из-за ствола дерева, который защищал их, вдоль главной улицы по его людям, стараясь не подпустить их к заряжавшейся пушке. Не останавливаясь и не думая, управляя гнедой с помощью рук и пяток, Хуррам бросился на пушку в сопровождении своего единственного телохранителя. При виде их двое из трех пушкарей бросились бежать, чтобы попасть по очереди на пику телохранителя. Третий остался стоять на месте и храбро попытался выбить Хуррама из седла длинным шомполом. Его неуклюжий удар прошел мимо, а шахзаде вытащил меч и ударил пушкаря по обнаженному плечу. Лезвие глубоко вонзилось в кожу и сухожилия, и мужчина упал на дуло пушки, заливая ее кровью из своей раны.
Между тем стрелок развернул свое ружье, чтобы прицелиться в Хуррама, но у ружья был длинный ствол – почти шесть футов, – и воин сильно нервничал. Ружье при выстреле тряслось у него в руках, и пуля не задела ни всадника, ни его лошадь, просвистев у нее над головой. Хуррам так сильно ударил мужчину по голове своим мечом, что тот чуть не выпал у него из его руки, а череп мужчины раскололся, как спелый арбуз, разбрызгав мозги и кровь в пыли дороги.
Тут шахзаде осознал, что часть войск Хусрава отступает, и те люди, которые вместе с ним ворвались в деревню, преследуют их. Отдышавшись, он услышал звуки боя, доносившиеся оттуда, где люди Камрана Икбала пошли в лобовую атаку. Его глаза щипало от едкого дыма, который заволок всю округу. Искры то ли от пушечных выстрелов, то ли от ружейных, подожгли крыши нескольких домов. Сильный ветер разносил искры пожара по крышам других строений. Скоро вся деревня заполыхает.
– Давайте нападем на людей Хусрава с тыла!.. – крикнул Хуррам своим людям, которые собирались вокруг него.
Но не успел он закончить, как со стороны места боя показалась группа конных людей – они выскочили из одного из переулков, выходивших на главную улицу. Увидев шахзаде, их командиры поскакали прямо на него, обнажив свое оружие. Сквозь дым Хуррам увидел в середине этой группы всадника, лошадь которого имела вторые поводья, – ею управлял наездник, ехавший впереди. На этой лошади мог сидеть только наполовину слепой единокровный брат шахзаде…
Хуррам ударил гнедую пятками и направил ее в сторону державшегося впереди всадника. Тот поднял меч свободной рукой и парировал первый удар шахзаде, но не смог уйти от второго, который практически отрубил ему руку чуть повыше запястья. Кровь брызнула из обрубка, и всадник повернул свою лошадь в сторону от схватки, бросив при этом поводья второго коня. Инстинктивно среагировав, Хуррам быстро нагнулся и схватил поводья еще до того, как они успели коснуться земли. Выведя лошадь Хусрава – серого скакуна – из схватки, он крикнул:
– Это я, Хуррам! Хусрав, ты должен сдаться. Ты у меня в плену.
Его брат не издал ни звука.
– Неужели еще недостаточно людей погибло из-за тебя, и не только сейчас, но и во время твоих предыдущих бунтов? Ну скажи же хоть что-нибудь! – вновь выкрикнул шахзаде, еще громче, подумав, что его предыдущие слова потонули в шуме битвы и в треске горящих крыш.
Лицо Хусрава оставалось практически невозмутимым. Казалось, что смотрит он, да и то с трудом, лишь одним глазом. Второй его глаз был пуст и ничего не видел. Когда рядом с ними с крыши сарая упала пылающая балка, от чего конь Хусрава дернул головой, полуслепой всадник наконец подал голос.
– Сдаюсь, – произнес он.
– Я всегда жил по древнему завету наших предков, который они принесли с собой из степей, – или трон, или гроб. Это третий раз, когда я попытался заполучить трон и потерпел неудачу. Дважды я избежал смерти, в то время как моим сторонникам это не удалось. Во второй раз я лишился зрения. Если б не любовь моей жены, Джани, я бы впал в отчаяние. Теперь я готов умереть. Позволь мне лишь продиктовать мое последнее письмо ей, – говорил Хусрав монотонным голосом, стоя перед Хуррамом минут через двадцать после своей капитуляции.
По бокам его слегка придерживали за руки двое стражников. Воины бунтовщика подчинились его приказу, и теперь их обыскивали, а отобранное у них оружие складывали в пирамиды. Пока Хуррам – его лицо было все еще закопчено дымом, а одежды и тело оставались влажными от пота битвы – слушал своего единокровного брата, ему показалось, что Хусрав неким волевым сверхусилием абстрагировался от всего окружающего и теперь готов принять любую судьбу, которая его ожидает.
Сам же Хуррам в отличие от брата не мог в такой момент оставаться равнодушным. Ликование по поводу победы и того, что она означает для его дальнейших притязаний на трон, смешивалось с горем от потери столь большого количества людей. Среди раненых оказался Камран Икбал. Его рука была очень сильно повреждена ружейной пулей, которую он словил, когда поднимал своих людей в бой после того, как захлебнулась их первая лобовая атака. Хакимы сказали Хурраму, что спасти его может только немедленная ампутация руки по локоть. Они уже наточили свои ножи и положили железо для прижигания раны в огонь. Еще хуже было состояние одного из молодых горчи шахзаде – на него упала практически целая пылающая крыша из пальмовых листьев, пока он лежал на земле, уже раненный мечом в бок. Его крики, когда Хуррам подошел к нему, были больше похожи на звериные, чем на крики человека, но шахзаде все-таки заставил себя посмотреть ему в лицо, с которого свешивались лоскутья кожи. Хакимы сказали, что единственное, что они могут сделать для этого несчастного, – это поить его водой с опиумом, дабы облегчить ему переход в райские кущи. «И да поможет ему Аллах, чтобы это произошло побыстрее!» – подумал Хуррам.
Он чувствовал, как закипает от гнева, глядя на своего равнодушного ко всему брата, который был виновником этих страданий, и ему захотелось ударить его. Но шахзаде сдержался. Какая от этого польза? Он не должен действовать под влиянием гнева.
– Тебя отвезут в темницы Бурханпура, – сказал Хуррам брату. – Там ты будешь ждать моего решения. Я не стану принимать решения в гневе о наказании тебя и твоих командиров, как это однажды сделал наш отец.
– Я не могу обещать тебе, что не буду представлять для тебя угрозы. Я себя знаю. Пока я жив, живы и мои амбиции… Я готов к смерти, – ответил на это Хусрав, все еще равнодушный ко всему, но через несколько мгновений спросил уже более заинтересованным тоном: – А сможет Джани присоединиться ко мне в Барханпуре?
Хуррам уже собрался было отказать ему в его просьбе, но тут вспомнил Арджуманд, вспомнил, как он ее любит. И эта любовь к жене означала, что он не сможет отказать своему единокровному брату.
– Да, – согласился шахзаде. – Хоть ты и не заслуживаешь ее, я удовлетворю твою просьбу. Но не ради тебя, а ради нее.
Глава 25. Отцовский грех
Лахор, январь 1628 года
Мехрунисса сидела, погруженная в глубокие размышления на низком диване, покрытом бархатом, в своих собственных покоях, расположенных на втором этаже дворца, окнами выходившего на реку Рави.
Рядом с ней лежали отчеты вассалов, собирающихся возле Лахора со своими войсками в ответ на ее призывы. Конечно, призывали их от имени Шахрияра, которого объявили падишахом четыре месяца назад во время пятничной молитвы в мечети Лахора, так что и ответы направлялись на его имя, но молодого правителя они интересовали еще меньше, чем заинтересовали бы его отца. Вспомнив Джахангира, Мехрунисса почувствовала, как душа ее наполняется печалью и горем, которые никогда полностью не покидали ее с самого момента его смерти. Глубина и живучесть этих эмоций сначала удивляли женщину, но потом она поняла, насколько много значила для нее его любовь. Несмотря на то что Мехрунисса гордилась своей независимостью, она зависела от своего мужа так же, как он зависел от нее. Она любила и его, и ту власть, которой он обладал.
Шахрияр же оказался еще более слабым правителем, чем она ожидала, – он полностью погряз в тщеславии, и его интересовала лишь внешняя сторона правления. Основную часть своего времени новый падишах проводил за выбором орнаментов и одежды, которые могли бы украсить его, несомненно, статную фигуру, или за охотой и легкомысленными развлечениями, которым правитель предавался в компании таких же пустоголовых молодых людей, как и он сам. Его совершенно не интересовали государственные дела. И это должно было бы радовать Мехруниссу, но в реальности представляло собой дополнительную опасность. Когда ее зять заседал в совете со своими советниками, его невежество в государственных и военных вопросах было настолько вопиющим и так бросалось в глаза, что разрушало веру и доверие к нему его подданных. То ли он обращал недостаточно внимания на те инструкции и предложения, которые давала ему Мехрунисса, постоянно повторяя их ему самым простым и доступным языком с помощью Ладили, то ли остатки ума покидали его от стресса, который он испытывал, оказываясь перед советом.
Мехрунисса еще раз глубоко пожалела о тех ограничениях, которые накладывала на нее принадлежность к женскому полу. Если б только она могла сама присутствовать на заседаниях… Но женщина знала, что не имеет смысла терять время на несбыточные мечты. Несмотря на победу Хуррама над Хусравом и его кажущееся беспроблемное продвижение к Лахору, многие важные придворные и правители вассальных государств отказывались признать его главенство до тех пор, пока результат борьбы за наследие не станет более очевидным. И действительно, если письмам ее сторонников можно доверять, то очень скоро еще больше отрядов присоединится к ее войску в Лахоре. Мехрунисса использовала содержимое обширных сокровищниц крепости для того, чтобы немедленно выплачивать значительные суммы тем, кто уже присоединился к ней, и пообещать им еще большее вознаграждение после того, как Хуррам будет разбит. И хотя Лахор не был полностью обнесен крепостными стенами, под ее руководством командиры Шахрияра отлично защитили дворец со стороны реки – они поставили частоколы из стволов деревьев и глины вокруг всего дворца и соорудили специальные гнезда для всех тех орудий, которые находились в их распоряжении. Запасов продовольствия, так же как и запасов пороха и другого оружия, было достаточно, чтобы выдержать длительную осаду. Если ей удастся удержать Шахрияра и его военачальников от того, чтобы встретить армию Хуррама в открытом поле, у них будут хорошие шансы отбить первый приступ его войск, а потом постепенно обескровить их, прежде чем перейти в решающую контратаку. Ее главной задачей будет вселить в Шахрияра, а через него и в его командиров, достаточно уверенности и решимости выдержать осаду с тем, чтобы потом одержать триумфальную победу. К счастью, ее уверенности и боевого духа хватит на целую армию.
Мехрунисса осознавала: то, что Дара Шукох и Аурангзеб находятся в ее власти, дает ей дополнительное преимущество. Во время одного из многочисленных восстаний против своего единокровного брата, падишаха Хумаюна, Камран поставил сына Хумаюна, будущего падишаха Акбара, на крепостную стену во время штурма, заставив, таким образом, Хумаюна прекратить наступление, которое должно было вот-вот завершиться взятием крепости. Ей не обязательно доходить до такой крайности – по крайней мере до тех пор, пока в этом не возникнет крайняя необходимость, – но она знала, что мысль о чем-то подобном не будет давать покоя Хурраму, который даже лучше ее знал биографию Акбара. Тем не менее дети Хуррама уже сослужили Мехруниссе другую службу – они привязали к ней Шахрияра и лишили его возможности заключить сепаратную мирную сделку. С помощью Ладили, которая, к счастью, оставалась абсолютно преданной своей матери, смогла убедить Шахрияра, что двое маленьких принцев настолько милы и привлекательны, что их присутствие при дворе может представлять опасность для его собственного положения. Придворные могут начать вспоминать об их отце, на которого оба мальчика были очень похожи. Вдова Джахангира также предположила, что дети могут попытаться сбежать или что их могут попытаться освободить. Так что Шахрияр с удовольствием приказал разместить мальчиков в двух крошечных комнатах в отдаленной части дворца и охранять двадцать четыре часа в сутки.
Успокоенная уверенностью в неуязвимости своей позиции, Мехрунисса задумалась о некоторых дипломатических инициативах, которые пришли ей в голову. Может быть, ей – или формально Шахрияру – послать эмиссаров в пограничные с Хиндустаном государства с предложением территориальных уступок в случае, если они выступят на стороне Шахрияра против Хуррама? Шах Персии с большим удовольствием пойдет на это, если пообещать ему Кандагар с прилегающими землями. Правители княжеств Декана тоже с удовольствием согласятся на предложение вернуть им некоторые из захваченных территорий – потом, когда ее позиции усилятся, их можно будет вернуть назад, – и их военачальник, Малик Амбар, все еще энергичный, несмотря на возраст, встанет во главе их армии. Тем более что у них с Хуррамом есть одно незаконченное дельце. Может быть, португальцы или даже англичане пошлют своих матросов, вооруженных этими смертельными современными пушками в обмен на торговые концессии. Возможностей очень много. Несмотря на все недостатки Шахрияра, Мехрунисса сможет удержать его на троне. В конце концов, она многие годы управляла страной от имени Джахангира.
Хуррам сидел вместе с Асаф-ханом и Махабат-ханом перед невысоким столом, установленным в его красном шатре. Сквозь полог шатра, подвязанный золотым шнуром, он мог видеть реку Рави, сверкающую под лучами вечернего солнца, а за ней – Лахорский дворец, теперь скрытый за частоколами и фортификационными сооружениями. Шахзаде посмотрел на Махабат-хана, который сидел в расслабленной позе и прихлебывал напиток из смеси различных трав, заваренных в кипятке, который, по его словам, был популярен в его родной Персии в качестве тонизирующего средства. Первые встречи между ними были официальными и напряженными, если не сказать, полными взаимного недоверия, как это и должно было быть между командующими, многие годы воевавшими друг против друга. Но Махабат-хан проявил себя человеком уважительным и старался держаться на заднем плане, до тех пор пока благодаря умиротворяющему присутствию Асаф-хана, объединившемуся с персом за несколько дней до встречи с Хуррамом, атмосфера не разрядилась. Теперь бывшие враги свободно могли обсуждать профессиональные вопросы и даже приводить в пример случаи из их действий друг против друга, когда хотели защитить выбор той или иной стратегии. И это даже к лучшему, подумал Хуррам. Он слишком поспешно напал на войско Хусрава, и только смелость его людей спасла шахзаде от поражения. Силы, развернутые Мехруниссой и Шахрияром в Лахоре, были гораздо внушительнее, а их оборонительные сооружения во много раз превосходили те, которые в спешке построили люди Хусрава. Он должен обуздать свое нетерпение и все тщательно спланировать, оставив как можно меньше шансов различным случайностям.
– Махабат-хан, мы уже решили, что лобовая атака слишком опасна, так как нам придется форсировать реку под огнем противника. А где, ты считаешь, нам надо переправиться через Рави? – спросил Хуррам.
– Я предлагаю переправиться в двух местах – выше и ниже Лахора по течению реки, так, чтобы атаковать одновременно с двух сторон, – ответил военачальник. – Мы уже собрали достаточно лодок и плотов, чтобы их хватило на два моста.
– Хорошая мысль. Но сколько нам понадобится на это времени?
– Одна ночь.
– Ты хочешь сказать, что если я сейчас отдам приказ, то мы сможем атаковать завтра утром?
– Да. Наши люди хорошо подготовлены, а оборудование и запасы, которые им могут понадобиться, уже выгружены на берегу.
– Ну что ж, тогда пусть будет завтра. Я возглавлю переправу ниже по течению – возьмешь на себя ту, что будет выше?
– Конечно.
– Но, Хуррам, может быть, не стоит подвергать себя опасности, становясь во главе наступающих сил? Может быть, тебе лучше взять на себя общее командование и руководство артиллерией? – вмешался в разговор Асаф-хан.
– При нормальных обстоятельствах ты, возможно, был бы прав, но сейчас обстоятельства не нормальные, – возразил шахзаде. – Я ведь не только будущий падишах, но и отец. И двое моих сыновей в плену у Мехруниссы и Шахрияра. Я хочу сам добраться до них как можно скорее. Я полностью доверяю тебе командование артиллерией – ты должен будешь убедиться, что пушки стреляют по частоколам и пушечным гнездам и избегают тех мест, где Шахрияр может прятать моих сыновей – твоих внуков.
Ранним утром следующего дня Хуррам стоял на берегу реки Рави в двух с половиной милях ниже по течению от Лахора и наблюдал, как группы его людей забираются в небольшую флотилию лодок, которые они конфисковали у местных жителей под обещание хорошей награды. Воины стали бесшумно опускать весла в воду и поднимать истрепанные и заштопанные во многих местах паруса из хлопковой ткани, которыми были снабжены почти все лодки. У этих людей был приказ первыми пересечь реку и закрепиться на противоположном берегу, дав отпор силам Шахрияра, которые могли там находиться, а потом связать из лодок последнюю секцию уже частично построенного моста и закрепить ее у противоположного берега – так, чтобы она соединилась с той его частью, которую уже провели с берега, расположенного прямо под ним. Люди шахзаде не встретили никакого сопротивления, когда ночью спустились вниз по реке и начали строительство первой очереди моста. Никаких признаков людей Шахрияра не появилось и с восходом солнца – рыжего шара на затянутом дымкой небе – ни среди болотистых холмов, спускавшихся к противоположному берегу, ни на самом берегу. Муссонные дожди в этом году были слабыми, так что уровень воды в реке был достаточно низок для данного сезона, а сама река была шириной не больше двухсот футов или около того.
Шахзаде наблюдал, как первые лодки стали отчаливать от берега – гребцы в них пригнулись к веслам. В каждой лодке лежали по два-три стрелка с длинноствольными ружьями, заряженными и направленными в сторону вражеского берега. Несмотря на течение, которое было довольно сильным, через пару минут первая лодка – одна из самых больших, с корпусом, выкрашенным в красный цвет – уткнулась носом в противоположный берег, так и не встретив никакого сопротивления. Воины уже балансировали на ее бортах, готовые спрыгнуть на мелководье и выйти на берег, когда Хуррам услышал несколько ружейных выстрелов. Один из его людей, который, согнувшись, сидел на борту лодки, с громким всплеском упал в воду – и за ним последовали еще трое со следующей лодки. Как и предполагал их предводитель, выстрелы раздавались из-за одного из холмов, который располагался футах в ста от береговой линии. За выстрелами последовала туча стрел, но, быстро прикинув, сколько там может быть стрелков, Хуррам с облегчением понял, что их не больше тридцати. Было ясно, что противоположный берег охраняет лишь небольшой отряд противника. Его собственные люди теперь изо всех сил с громким топотом бежали по голому берегу в сторону холмов, вытащив из ножен мечи. Когда они уже преодолели почти три четверти пути, из долины между двумя холмами раздались новые выстрелы, и несколько человек Хуррама упали, включая и самого первого – одетого во все зеленое гиганта, который сжимал в руках кривую саблю. Правда, он почти сразу вскочил на ноги и возобновил движение, но ни этот гигант, ни другие еще не успели добраться до вершины глиняного холма, когда шахзаде увидел группу верховых – численностью человек сорок, – которая появилась из-за холмов и во весь опор поскакала к Лахору. Скорее всего это был передовой пикет, к которому усиление не подошло бы, даже если б они его попросили.
Один из последних всадников упал, раскинув руки и вылетев из седла – в него, должно быть, попала ружейная пуля. Еще одна лошадь – гнедая – споткнулась и сбросила своего седока, но остальные смогли скрыться под кронами жиденьких деревьев. Шахзаде был уверен, что, даже если Мехрунисса этого еще не знает, очень скоро ей доложат о том, что его войска переправились через реку.
– Торопитесь! – крикнул он одному из командиров. – Начинайте крепить лодки к противоположному берегу. Готовьте войска к переправе. Не теряйте время!
Спустя два часа Хуррам уже был на противоположном берегу реки. Его люди быстро закончили строительство моста, и хотя некоторые его секции из-за сильного течения приходилось удерживать лодками, привязанными к нему крепкими пеньковыми канатами, свою задачу он выполнил. Даже если сейчас мост развалится, основная часть кавалерии, многие боевые слоны и легкая артиллерия шахзаде все равно уже успели переправиться – и у него достаточно сил, чтобы начать штурм оборонительных сооружений, окружавших дворец Лахора.
Собрав вокруг себя командиров, как и он, приготовившихся к битве, Хуррам обратился к ним с короткой речью:
– Знайте одно: сегодня решающий день в моей жизни. К концу этого дня с вашей помощью я или получу трон и спасу своих любимых сыновей, или погибну, пытаясь сделать это. Но я знаю, что вместе с вами добьюсь победы. А когда это произойдет, все вы получите роскошные подарки из сокровищниц Лахора и конфискованные земли сторонников моего единокровного брата. Помните, наш план очень прост. Как только мы услышим, что пушки Асаф-хана открыли огонь по частоколам через реку Рави, мы и люди Махабат-хана – а его гонцы уже сообщили мне, что он благополучно переправился через реку выше по течению, – одновременно начнем наступление на частоколы с противоположных сторон.
Через несколько минут Хуррам услышал канонаду орудий Асаф-хана. Вслед за четырьмя телохранителями, каждый из которых держал в руках большое темно-зеленое знамя, и четырьмя трубачами, дувшими в свои длинные медные инструменты, шахзаде тронул гнедую лошадь во главе отряда своих людей. Скоро он уже быстрой рысью двигался по ничем не защищенной, растрескавшейся от жары, грязи, покрывавшей речной берег. Сердце его билось быстрее, чем обычно, когда он шел на битву, и шахзаде чувствовал, что ему сложно полностью сосредоточиться на предстоящем бое. Хуррам постоянно возвращался мыслями к тому, где во дворце он найдет своих сыновей, если сможет в него войти.
Зная, что необходимо сосредоточиться на настоящем, а не мечтать о будущем, если только он хочет благополучно дойти и довести своих людей до цели, шахзаде слегка натянул поводья, а затем постарался взглядом проникнуть сквозь дым, поднятый пушками Асаф-хана и ответной стрельбой пушек Шахрияра. Дворец, окруженный частоколами, находился не более чем в полумиле от Хуррама. Однако люди Шахрияра разрушили практически все дома и здания между тем местом, где сейчас находились войска его старшего брата, и собственными позициями, чтобы улучшить обзор для стрельбы. Горы мусора, оставшегося от разрушенных зданий, который не убрали, значительно замедлят ход конницы, и многие всадники погибнут еще до того, как доберутся до частоколов, с беспокойством подумал Хуррам. Но если они спешатся и последние восемьсот ярдов преодолеют в пешем строю, то эти горы превратятся в хорошую защиту.
Развернув лошадь, Хуррам приказал первым рядам своих людей спешиться. Оставив по одному человеку на каждые шесть лошадей, дабы следить за ними, он повел остальных, согнувшихся вдвое, от одной кучи мусора к другой. Прежде чем они успели пройти десятую часть расстояния, люди Шахрияра обнаружили их и открыли по ним огонь прямой наводкой из пушек и ружей. Хуррам бросился за остатки стены одного из разрушенных домов. Расположившись там, он увидел, как один из его людей, прятавшийся за мусором недалеко от него, вдруг обмяк, пораженный, по-видимому, срикошетившей пулей, так как спереди он был закрыт со всех сторон. Махнув затянутой в перчатку рукой своим людям, чтобы те следовали за ним – что они тут же храбро сделали, – Хуррам опять побежал вперед, скрываясь за грудами обломков и двигаясь зигзагами, чтобы затруднить противнику прицел.
К тому времени, когда шахзаде вновь остановился, чтобы передохнуть за стволом дерева ниим, сломанного пушечным ядром, он успел пробежать ярдов шестьсот в свисте стрел и пуль, летевших вокруг него. Почувствовав на левой щеке струйку, как ему показалось, пота, шахзаде вытер ее кремовым шарфом и увидел, что ткань окрасилась в красный цвет. Сняв перчатку, Хуррам ощупал лицо и обнаружил рану рядом с левым ухом, но она оказалась совсем незначительной – простая царапина, нанесенная куском каменной кладки, отбитым то ли ядром, то ли ружейной пулей. Выглянув из-за ствола, Хуррам увидел, что на оставшемся отрезке пути до частокола нет больше никаких укрытий. Сам палисад был около четырех футов в высоту, но в некоторых местах он оказался сильно поврежден ядрами пушек Асаф-хана, летевшими с противоположного берега реки Рави.
Подождав всего несколько минут, чтобы его люди смогли подтянуться к нему, Хуррам крикнул трубачам, чтобы те протрубили условный сигнал Асаф-хану, который означал, что они добрались до частокола и стрельбу надо перенести на другое место. Потом он приказал знаменосцам выше поднять зеленые полотнища и, наконец, встал, после чего, окруженный телохранителями, бросился на заграждение. И опять мимо него свистели ружейные пули, а одна из стрел попала в стальную плашку на его нагруднике и отскочила в сторону. Мгновение спустя шахзаде споткнулся о валяющийся на земле и практически не видимый в пыли кирпич и чуть не упал. Но быстро восстановив равновесие, он почти мгновенно взлетел на частокол и, подтянувшись на мускулистых руках, сначала уселся на него верхом, а потом спрыгнул на другую сторону.
Легко приземлившись на ноги, Хуррам сразу же столкнулся с высоким стрелком. Выстрелив в него и не попав, этот стрелок схватил ружье за длинное дуло и замахнулся на шахзаде прикладом, но тот качнулся на каблуках и ушел от удара, а потом воткнул свой меч прямо в выпирающий живот стрелка. Когда Хуррам выдернул окровавленный клинок, то услышал громкий звук выходящих газов. Потом он увидел еще одного воина, который приготовился напасть на него, высоко подняв вверх свою кривую саблю. Шахзаде опять попытался отклониться, но поскользнулся, вывернул колено и упал на бок. Увидев это, его противник бросился на него, готовясь нанести удар, и Хурраму пришлось откатиться в сторону. Меч воина вонзился в землю как раз в том месте, где недавно была голова шахзаде. В ответ он ударил своим мечом по ногам противника, и тот тоже упал. Затем, быстро поднявшись на колени, Хуррам изо всех сил, на которые только был способен, ударил мечом по горлу лежащего на земле воина. Хлынул поток крови, и мужчина затих навеки.
С трудом поднявшись на ноги и осмотревшись, шахзаде увидел, что его люди полностью овладели частоколом и их противники повсюду прекращают сопротивление и бегут под защиту стен дворца. А потом сквозь дым увидел перед собой зеленое знамя моголов. Это раджпуты Махабат-хана вошли за частокол с другой стороны.
– К главным воротам дворца! – крикнул Хуррам хриплым от волнения и дыма голосом и вместе со своими людьми бросился вперед со всей скоростью, на которую только был способен, ожидая каждое мгновение контратаки стрелков и лучников противника. К своему удивлению, он не увидел стрел и не услышал выстрелов. Казалось, что силы Шахрияра быстро тают. Они что, полностью деморализованы или отступают по заранее продуманному плану на подготовленные позиции или за крепостные укрепления?
На бегу Хуррам заметил на земле брошенные мечи и ружья противника. Он пробежал мимо перевернутых повозок и других защитных сооружений – за некоторыми из них оставались пушки. Пушкари и стрелки вполне могли бы расстрелять людей Хуррама прямой наводкой, но они предпочли бросить всё, не сделав ни единого выстрела. Люди Шахрияра бежали. Скоро Хуррам добрался до высоких, покрытых металлом ворот, ведущих во дворец, которые были распахнуты и которые, казалось, никто не защищал. Он победил, промелькнула у него в голове ликующая мысль. Теперь надо разыскать сыновей…
Неожиданно телохранитель, бежавший рядом с ним, пересек ему путь, пытаясь не наступить на осколок скалы, – и упал, раскинув руки, на землю. В свою очередь, изменив направление и посмотрев вниз, Хуррам увидел, что пуля попала телохранителю точно в лоб. Но у него не было времени задуматься об этом, потому что он уже вбежал в ворота.
Мехрунисса отошла от оконного проема в своих покоях, которые располагались на втором этаже дворца, и опустила ружье. То самое, приклад которого был украшен перламутром и из которого она убила столько тигров. Вдова падишаха смогла точно прицелиться даже на таком расстоянии. И почему этот телохранитель вдруг возник перед Хуррамом? Он не мог ее видеть и не пытался закрыть собой шахзаде… Но потом мозг Мехруниссы, деятельный, как и всегда, начал перебирать оставшиеся у нее теперь варианты – как действовать, когда дворец пал, – а в этом у нее не было никаких сомнений. Вскоре Хуррам и его люди начнут обыскивать помещения дворца в поисках его сыновей, ее самой и Шахрияра…
А где сейчас Шахрияр? Его не было ни во главе войск, ни с Ладили, которая находилась в соседней комнате с ребенком. Мехрунисса не может ни на кого положиться – как и в прошлом, ей придется рассчитывать только на свои собственные силы. Она знала, что стреляла с дальним прицелом, и не только в буквальном смысле этого слова. Но даже если б ей удалось убить Хуррама, маловероятно, что его люди сдались бы. Скорее – по приказу ее собственного брата и Арджуманд – они провозгласили бы падишахом Дара Шукоха. Так что же, ей остается умереть в бою, перезарядив ружье и убив первого, кто войдет в комнату? Нет. Ей приходилось преодолевать трудности с самого рождения. И она еще не готова умереть. Спокойный, уравновешенный и утонченный мозг способен изменить к лучшему самые, казалось бы, безнадежные обстоятельства. И сейчас ей поможет ее статус «просто женщины». Она знает, что ей делать…
В сопровождении нескольких телохранителей Хуррам быстро, перепрыгивая через две ступеньки за раз, поднимался по мраморной лестнице, ведущей на второй этаж дворца, где, как он вспомнил после недолгого размышления посреди хаоса схватки за главные ворота, находились покои падишаха. Шахзаде стал по очереди распахивать украшенные слоновой костью двери по обеим сторонам коридора, тускло освещенного единственным окном в самом его конце. Он искал своих сыновей. Где они? Не спрятали ли их Мехрунисса и Шахрияр, как гарантию своего собственного безопасного отступления? А может быть, они убили мальчиков, чтобы отомстить ему за его успех? Мехрунисса вполне способна на такое, подумал Хуррам, непроизвольно сжимая рукоятку меча.
Первая комната, в которую он вошел, была абсолютно пуста – только муслиновые шторы колыхались на ветерке, проникавшем сквозь оконный проем. Вторая тоже оказалась пустой, так же как и третья, хотя опрокинутый серебряный кубок с остатками шербета, пролившимися на скатерть, говорил о том, что эту комнату недавно покинули в большой спешке. Когда, с мечом в руке, Хуррам вышел из этого помещения, дальше по коридору открылась еще одна дверь, и из нее появилась женщина с прямой спиной, одетая во что-то темное, лицо которой было закрыто кремовой шалью. Высоко подняв голову, она твердыми шагами направилась в сторону шахзаде.
Практически мгновенно Хуррам понял по ее осанке и по хладнокровию, которым дышала ее фигура, что перед ним Мехрунисса. Прежде чем он успел отдать приказ схватить ее, она сдернула шаль и бросилась на пол в десятке футов перед ним.
– Я сдаюсь, Хуррам. Трон твой. Поступай со мной как знаешь, – произнесла женщина и тут же добавила: – Но ты, наверное, хочешь знать, где Дара Шукох и Аурангзеб, правда?
Шахзаде удивился. Неужели Мехрунисса готова расстаться с его сыновьями, с единственным, что она может использовать в торговле с ним, без требования каких-либо уступок с его стороны?
– Да, да. Где они? – спросил он.
– Шахрияр заточил их в двух небольших комнатах в подвале круглой башни из песчаника в восточном крыле дворца. Их сторожили двадцать четыре часа в сутки, хотя, судя по той храбрости, которую продемонстрировали сегодня Шахрияр и его люди, стражи наверняка уже давным-давно убежали. Не волнуйся, с твоими сыновьями всё в порядке, хотя они немного побледнели и похудели из-за недостатка света и физических упражнений.
– Ты же не лжешь, правда?! – вскричал Хуррам, разрываясь между страхом и надеждой. Все это было слишком просто. Или это одна из хитростей Мехруниссы – какая-нибудь ловушка?
– А зачем мне лгать? Игра закончена. Ты победил. Чего я добьюсь, лишний раз разозлив тебя? Иди же к ним!
– Заприте эту женщину в гареме. Я разберусь с ней позже, – распорядился Хуррам и бросился вниз, по тем же самым ступеням.
На этот раз шахзаде спешил к воротам на залитый солнцем двор. Там он увидел воинов Шахрияра со связанными за спиной руками, которые стояли вдоль одной из стен, пока его собственные люди обыскивали их и отбирали найденное оружие.
Да, в восточном крыле дворца была круглая башня, и да, там вроде бы виднелась лестница, ведущая в подвал. Хуррам подбежал к ним и стал спускаться, перепрыгивая через две ступени одновременно, но его нога поскользнулась на покрытой мхом нижней ступеньке, и он еще раз вывихнул колено. С трудом удержавшись, чтобы не упасть, шахзаде осмотрелся и увидел низкий арочный проход, который вел в темный, влажный и воняющий плесенью коридор. В сопровождении телохранителей он теперь мог лишь полубежать-полуковылять по нему. Коридор заканчивался тупиком, но по обеим его сторонам было по одной двери. В каждой была небольшая проволочная решетка, и каждая была закрыта на металлическую цепь.
– Дара! Аурангзеб! – крикнул Хуррам. – Вы где?
Ответа не последовало. Боясь самого худшего, шахзаде заставил себя посмотреть в решетку правой двери. Аурангзеб лежал на койке с матрасом из натянутых веревок, которые можно найти только в домах самых бедных крестьян. Во рту у него был кляп из куска грязной коричневой материи, а руки в кандалах были прикованы к стене. Под койкой стояла почти полная лохань с испражнениями, а рядом с ней виднелась глиняная тарелка с остатками чапати. Облегчение Хуррама от того, что его дети все еще живы, смешалось с яростью на тех, кто посмел обращаться с ними подобным образом. Он повернулся к другой двери и увидел Дара Шукоха, тоже с кляпом и в наручниках.
– Откройте же эти двери! – крикнул шахзаде своим телохранителям, которые пришли вместе с ним.
Один из них – грузный раджпут – стал бросаться всем своим весом поочередно на каждую из дверей, но безуспешно. Другой нашел где-то стальной штырь и вставил его в звено цепи, на которую была заперта дверь в комнату Дара Шукоха. Заревев от усилия, воин вывернул это звено. Дверь со скрипом распахнулась, и Хуррам, оттолкнув раджпута, вбежал в дурно пахнущее помещение. Дрожащими руками он стал вытаскивать кляп, в то время как его телохранители занялись кандалами.
– Дара Шукох, ты в безопасности, – произнес шахзаде, сдерживая слезы, когда ему наконец удалось развязать кляп.
В ту же минуту Дара Шукох, руки которого тоже освободили – его тело сотрясали эмоции, – обнял отца за шею. Через несколько минут в темницу брата вбежал Аурангзеб, которого освободил один из стражников, и обнял их обоих. Хуррам больше не мог сдержать слезы радости и облегчения. Но несмотря на то что они мешали ему ясно видеть окружающее, он заметил запавшие глаза своих детей и то, какими похудевшими они выглядели.
После нескольких минут, в течение которых ни один из них не мог произнести ни слова, Хуррам заговорил:
– И сколько вас держали так?
– Четырнадцать дней, отец, – ответил Дара все еще хриплым после долгого молчания голосом.
– Сначала нас посадили в эти камеры и приковали одну руку к стене. И только в последние несколько часов на обе наши руки надели кандалы и вставили в рот кляп, – уточнил Аурангзеб.
– И кто же приказал посадить вас в эту тюрьму?
– Когда нас только привели сюда, один из стражников сказал мне, что это был Шахрияр, – ответил Дара Шукох. – Этот стражник был добрым и обернул мою руку мягкой материей, когда надевал на нее железо. Прошу тебя, пожалей его, отец!
– Я прослежу, чтобы его наказали не слишком жестоко. А он не сказал, почему Шахрияр решил вас запереть?
– Чтобы мы не убежали или чтобы нас не попытались освободить. Чтобы можно было использовать нас как заложников, – объяснил Дара Шукох и через мгновение добавил: – Отец, мне кажется, что Шахрияр приходил сюда, чтобы забрать нас. Дверь тряслась, как будто ее хотели отпереть, и я слышал голос – мне показалось, что это был его голос, – который звал стражников. Но они не появились, а сам он не смог открыть дверь.
– Возможно, что вам здорово повезло. Трудно себе представить, что он мог совершить, поддавшись страху и панике, – заметил Хуррам, чувствуя, что в нем растет ненависть скорее к Шахрияру, чем к Мехруниссе. Она по крайней мере нашла в себе смелость встретиться с ним лицом к лицу – ей хватило ума понять, что она проиграла, и выдать ему местонахождение его сыновей.
Шахзаде высвободился из объятий мальчиков.
– Давайте выйдем во двор, на солнце, – предложил он. – А потом вы вымоетесь и поедите, пока я ищу Шахрияра.
Они быстро покинули влажные помещения подвала и выбрались по ступеням на свет. Оба мальчика руками закрывали глаза от блеска солнечных лучей, которых они не видели две недели.
Всего через пару минут после того, как они вышли на свет, Хуррам увидел, как от гарема в их направлении грубо толкают женскую фигуру. Первым его желанием было узнать, что еще успела натворить Мехрунисса, несмотря на ее признание своего поражения, однако вскоре он понял, что эта женщина выше вдовы Джахангира и шире ее в плечах. Она изо всех сил сопротивлялась стражникам, которые тащили ее к Хурраму, отказывалась двигать ногами и отчаянно боролась. Когда она приблизилась, шахзаде увидел на ее подбородке щетину, которой не видывал даже у самых волосатых женщин. Это был мужчина в женских одеждах – Шахрияр, чью смазливую физиономию портил фиолетовый синяк под правым глазом, который был практически закрыт. Было ясно, что брали его силой.
– Где вы его отыскали? – спросил Хуррам у одного из стражников, который придерживал Шахрияра, упавшего на колени и умоляюще сложившего руки.
– После того как мы взяли под стражу госпожу Мехруниссу, ее дочь Ладили и ребенка Ладили, мы стали обыскивать гарем, – рассказал стражник. – Мы не обнаружили никого, у кого не было бы права находиться в нем, пока не добрались до последней и самой крохотной комнатки. Я вошел в нее. В ней собирали испачканное белье и грязную одежду перед стиркой. Казалось, что всё в порядке, но, повернувшись, чтобы выйти, я обратил внимание на то, что кипа белого белья возле двери слегка шевельнулась, как будто мышь пробежала, так что я решил проверить, в чем там дело. И я рад, что так поступил. Когда я ударил по куче, моя нога наткнулась на чье-то тело, и из тряпья выскочила женщина, которая попыталась убежать, оцарапав заодно мне лицо. Я схватил ее за плечи и отбросил назад, на кучу белья, а потом уселся на нее сверху так, чтобы она не могла вырваться. «Кто ты? И почему хочешь убежать?» – закричал я. «Я боюсь, что ты меня изнасилуешь. Я девственница и не хочу стать жертвой такого грубого воина, как ты», – ответила она тонким голоском. И хотя он не был похож ни на один женский голос, который мне приходилось слышать, я стал подниматься с колен. Но в этот момент она ударила меня ногой в пах. Когда я согнулся от боли, она попыталась оттолкнуть меня, но я крепко ее держал. Тогда она вцепилась зубами в мою руку. Именно в этот момент ее вуаль упала, и я понял, что это мужчина. Я ударил его изо всей силы. Больше он не сопротивлялся.
– Молодец, – похвалил Хуррам и, повернувшись к своему брату, потребовал: – И что же ты, Шахрияр, можешь сказать в свое оправдание?
– Отпусти меня! – умоляюще произнес тот, не отводя просящих глаз от Хуррама.
– Почему я должен сделать это после всего того, что ты сделал с моими сыновьями? Как посмел ты обращаться с невинными принцами крови, как с простыми преступниками?
– Это не я. Я только…
– Что только?
– Выполнял желания Мехруниссы.
– Посмотрим, что она скажет на это. Приведи сюда госпожу, – велел Хуррам одному из стражников.
Через несколько минут Мехрунисса уже стояла перед ним, спокойная и собранная.
– Это существо утверждает, что выполняло твои приказы, – сказал ей Хуррам, кивая на Шахрияра.
– Тогда пусть он их покажет, – ответила вдова Джахангира. – До какой низости должен дойти мужчина, чтобы прятаться за женскую юбку?! Я что, присутствовала на заседаниях совета? Я что, приказала надеть наручники на твоих сыновей? Сам спроси стражников – если найдешь!
Неплохая идея, подумал Хуррам, вспомнив рассказ своих детей.
– Что ж, Шахрияр, отвечай на это обвинение, – повернулся он к брату.
– Но я ведь знал, что это именно то, чего она хочет… что мои действия доставят удовольствие и ей, и Ладили, – проговорил тот. – Мехрунисса ликовала по поводу твоего падения и бесчестия. Она стояла за всем этим.
– Мехрунисса, это правда? – посмотрел Хуррам на женщину.
– Многие годы я не была твоим другом. И не отрицаю этого, – сказала та. – Но я действовала не из личной неприязни и не из желания мелко досадить тебе… Все мы прежде всего думаем о себе. Я действовала в своих собственных интересах… а то, что при этом я разрушила вашу с Арджуманд жизнь, было чистой случайностью, а не моей целью. Возможно, я виновна во многих твоих страданиях, и я готова умереть за это… но мелочные и дурные изменения в содержании твоих сыновей не имеют ко мне никакого отношения, в этом ты можешь быть уверен.
А ведь это действительно так, подумал Хуррам. Дара Шукох во дворе рассказал ему – а стражник подтвердил его слова, – что Шахрияр лично приказал, дабы их не кормили едой со стола падишаха, а подавали им только воду и чапати, а диваны сменили на веревочные койки. Шахзаде снова охватил гнев.
– Мехрунисса говорит правду? – обратился он к Шахрияру.
Тот промолчал.
– Ты заслуживаешь смерти, – сказал Хуррам и, повернувшись к вдове Джахангира, спросил: – Ты можешь назвать хоть одну причину, по которой он должен жить?
Мехрунисса напряглась – так же как тогда, давным-давно, когда она стояла перед Джахангиром, а рядом лежал ее истекающий кровью после пыток брат-заговорщик. Она ничего не может сделать для Шахрияра. Он – необходимая жертва, смерть которой дает шанс ей, ее дочери Ладили и ее внучке.
– Если хочешь услышать совет простой женщины, то за свои дела он заслуживает смерти, – ответила она. – Оставить его в живых – значит оставить вечную угрозу твоему трону. Вспомни примеры опасной мягкотелости, которые преподали тебе твои предки. Подумай о Камране и Хумаюне, о Хусраве и твоем собственном отце. Стоит бунтовщикам почувствовать вкус власти – и они захотят ощущать его вновь и вновь. И ты, и твоя любимая Арджуманд, и ваши дети будете спать спокойнее, когда Шахрияра не станет. Ты сам знаешь это в глубине души. Ты хочешь, чтобы умерли и Шахрияр, и Хусрав. Я это вижу… но хватит ли тебе мужества признать это? Делай то, что требуется для того, чтобы выжить. И можешь использовать эти мои слова, чтобы успокоить свою совесть, если ты слишком слаб и тебе не обойтись без этого. Пусть женщина разделит с тобой твою вину. Почему бы и нет?
Слова Мехруниссы эхом отозвались в душе Хуррама. Действительно, даже если сердце подсказывает ему, что он должен несколько иначе вести себя с братьями, которые пытались захватить освободившийся отцовский трон, он все равно был бы рад, если б они умерли и угроза, исходящая от них, навсегда исчезла бы. И в то же время он достаточно слаб и желает, чтобы такое решение принимал кто-то другой – так, чтобы ему самому не пришлось осознать всю глубину собственного эгоизма… Но если он хочет стать падишахом, то должен научиться нести этот груз ответственности.
После недолгого молчания, во время которого никто не произнес ни слова, шахзаде наконец решился:
– Шахрияр, ты умрешь прямо сейчас – и не только потому, что заслужил это своими преступлениями, но и потому, что это необходимо нашей династии, мне лично и моим сыновьям. Стража, увести его. Казните его ударом меча. И сделайте это чисто и быстро.
Казалось, Шахрияр потерял сознание, когда стражники наклонились и стали поднимать его с колен. На половине пути через двор он начал кричать, вырываться и лягаться у них в руках. По какой-то причине – может быть, для того чтобы продемонстрировать свою твердость и ответственность за принятое решение, – Хуррам заставил себя следить за ними до тех пор, пока они не скрылись из виду. Потом он повернулся к Мехруниссе. Она все еще твердо и вызывающе смотрела на него – ее губы были сжаты, а взгляд сосредоточен. Но, внимательно оглядев ее, Хуррам понял, что перед ним стоит старая женщина. Под глазами у нее залегли мешки, а когда-то темные зрачки уже выцвели по краям. Верхнюю губу покрывали тончайшие волоски, а вокруг рта пролегли глубокие морщины. Кожа на скулах обвисла. Мехрунисса была старой вдовой, лишившейся власти так же, как и былой красоты, как бы ей ни хотелось влиять на происходящие вокруг события. В отличие от Шахрияра, она, казалось, совсем не боялась умереть. Может быть, самым большим наказанием для нее будет полное забвение… Пусть она увидит, насколько ничтожной станет отныне.
– Что касается тебя, Мехрунисса, то ты будешь жить в затворничестве со своим горем, как это и подобает вдове падишаха, – объявил Хуррам. – Я подыщу какое-нибудь отдаленное местечко, где ты сможешь размышлять о своей потере и о своих грехах и в молитвах ждать решения Всевышнего, не отвлекаясь на то, что происходит в мире, который очень скоро забудет о тебе.
Когда ее уводили, Мехрунисса не произнесла ни слова. Она вновь получила то, что хотела. Она будет жить. Однако чем больше женщина понимала, что начертано ей судьбой в будущем, тем сильнее сомневалась, стоило ли ей бороться за такую жизнь. Не лучше ли было кануть в неизвестность? Ведь смерть неизбежна. Так почему же она не умерла сейчас, когда – она это знала – у нее была такая возможность? Ей что, изменила ее всегдашняя отвага? Этот вопрос будет вечно преследовать ее.
В ту ночь, сидя в покоях падишаха и прислушиваясь к звукам празднества за окном, Хуррам при свете свечи написал два письма. Первое было к Арджуманд – длинное, полное любви, в котором говорилось о том, что их сыновья в безопасности, и о том, как он завоевал трон. В этом письме шахзаде велел ей как можно скорее появиться под стенами Агры вместе с оставшимися детьми, дабы приготовиться к провозглашению его падишахом, которое состоится в столице. Второе письмо вышло мрачным и значительно более коротким, и адресовано оно было наместнику в Бурханпуре.
Под звуки труб и фанфар Хуррам, за которым следовали Дара Шукох и Аурангзеб, быстро вышел из своего красного шатра, разбитого возле деревушки Сикандра в пяти милях от Агры. Расположенная рядом с гробницей его любимого деда Акбара – ее изящные, словно парящие в воздухе ворота, сделанные из песчаника, были хорошо видны сквозь рощу деревьев ниим, – Сикандра показалась Хурраму удобным местом для остановки перед триумфальным въездом в Агру. Это был не военный лагерь с четкими линиями палаток и военной дисциплиной, а громадный палаточный город, в котором уже начались празднества по поводу его триумфа. Знамена традиционного зеленого цвета моголов украшали шатры его придворных и военачальников, которые группировались вокруг его собственного шатра, а потом разбегались во всех направлениях. Каждую ночь, в течение двух недель после прибытия шахзаде из Лахора, в лагере устраивались торжественные пиры и увеселения – за них платили из сундуков, в которых хранились сокровища Агры и ключи от которых теперь принадлежали Хурраму. Каждый день число жителей лагеря увеличивалось – прибывали все новые вассалы, повинуясь призыву будущего падишаха.
И вот, наконец, на подходе показался караван человека, которого Хуррам ждал больше, чем кого-либо другого. Он мог уже видеть поблескивающий в лучах полуденного солнца серебряный хаудах Арджуманд, украшенный изумрудами и установленный на спине присланного им слона, покрытого роскошной попоной, который должен был нести его супругу эти последние мили ее путешествия. Перед слоном ехали несколько всадников-раджпутов Махабат-хана, а за ним был виден еще один слон, на котором путешествовали четверо детей будущего падишаха, включая новорожденного сына Мурада Бакхша, которого он еще не видел. Мысль о том, что его семья наконец-то воссоединится, наполнила душу Хуррама счастьем, которое было сильнее, чем то, которое он ощущал, обдумывая, как взойдет на трон. Он улыбнулся Дара Шукоху и Аурангзебу, которые стояли рядом с ним в одеждах и тюрбанах из серебристой ткани в ожидании торжественного момента.
– Это ваша мать. Она прибывает, – сказал Хуррам.
Он провел мальчиков к огромному шатру высотой в двадцать футов в самой высокой точке, который был воздвигнут перед шатрами гарема в ожидании слона Арджуманд. Хурраму пришлось заставить себя стоять спокойно между двумя сыновьями, положив им руки на плечи и наблюдая, как приближается слон его жены и как два махута, пристроившиеся за покрашенными золотом ушами животного, искусно направляют его с помощью металлических крючьев прямо в гигантский шатер. Как только слон вошел в него в сопровождении шахзаде и его сыновей, слуги опустили полог. Хуррам подождал, когда махуты заставили громадное животное опуститься на колени и, соскользнув с его шеи, быстро установили лестницу из позолоченного дерева, стоявшую рядом наготове. После этого, прикоснувшись руками к груди, они быстро покинули шатер. С колотящимся сердцем Хуррам взобрался по ступеням лестницы и медленно отодвинул расшитые жемчугом зеленые шелковые занавески. Он не мог произнести ни слова, глядя в глаза Арджуманд. Затем, перегнувшись в хаудах, обнял супругу и поцеловал ее теплые губы.
– Я так долго ждал этого момента… иногда мне казалось, что он никогда не наступит. Но здесь есть еще двое, которые ждали дольше меня, – прошептал Хуррам, разжимая наконец свои объятия.
Он открыл серебряную дверцу хаудаха и, поддерживая жену за окрашенную хной руку, помог ей спуститься. Слезы уже бежали по щекам женщины, когда она оглянулась в поисках сыновей. А потом в мягком свете масляных ламп, во множестве горевших в шатре, Арджуманд увидела Дара Шукоха и Аурангзеба, которые смотрели на нее нерешительно и даже смущенно… Улыбаясь сквозь слезы, она протянула к ним руки, и дети бросились в ее объятия.
Спустя три ночи, когда они лежали рядом в кровати после любовных безумств, Арджуманд вдруг села. Отбросив локон темных волос, она долго смотрела в глаза Хуррама.
– Можно задать тебе вопрос?
– Конечно.
– Когда мы двигались в сторону Сикандры, одна из моих служанок рассказала мне кое-что, во что я с трудом поверила, – историю, которую она услышала от гонца, только что прибывшего из Бурханпура. Я пыталась забыть о ней, но не смогла.
– И что это за история? – Что-то в голосе Арджуманд заставило Хуррама тоже сесть.
– Однажды утром слуги нашли Хусрава мертвым в тех покоях, где ты его запер.
Какое-то время падишах молчал.
– Все верно. Мой единокровный брат мертв, – негромко подтвердил он наконец.
– Но в истории говорится о том, что его убили по твоему приказу.
Хуррам вновь ответил не сразу. Во втором его письме – том, которое было отослано наместнику Барханпура, – содержался приказ убить Хусрава, и сделать это как можно более безболезненно. Он писал это письмо с тяжелым сердцем, но уверенный в том, что действует в интересах своей собственной семьи и целесообразности. Однако позже, пока шахзаде ждал известий о том, что его приказ исполнен, он задумался о том, что должен был почувствовать Хусрав, когда услышал, что дверь в его покои неожиданно открылась… когда он повернулся и почти слепыми глазами посмотрел в ее сторону… удивляясь, кто бы это мог быть… может быть, надеясь, что это его жена, Джани? В какой момент его брат понял, что открывшаяся дверь несет ему не утешение любимой жены, а встречу с наемными убийцами? И как он умер? В приказе Хуррама говорилось только о том, что его смерть должна быть безболезненной. Был ли это удар кинжала прямо в сердце или точный разрез, нанесенный лезвием меча? Чаша с ядом, который насильно влили пленнику в рот сквозь сжатые губы, или подушка, которой ему перекрыли воздух?
Как бы это ни произошло, Хуррам понимал, что не может позволить своим чувствам одержать верх над необходимостью и не имеет права думать подобным образом. Он должен думать о Хусраве как о возможном бунтовщике, который остался в прошлом, а не как о живом и чувствующем человеческом существе. Неужели на него так повлияли слова Мехруниссы, сказанные ей, когда она стояла перед ним рядом с Шахрияром? Сыграла ли она на его чувствах, которые были обострены победой и обретением сыновей? Не заставила ли она его сделать нечто, о чем он будет жалеть до конца дней своих, так же как она заставляла подчиняться его отца? Нет, снова и снова убеждал себя Хуррам. Он, и только он сам, пришел к этому судьбоносному решению, которое было вполне оправдано.
– Я не могу лгать тебе. Все правда. Но я поступил так, чтобы защитить нас и наших детей, – признался Хуррам, после чего снова немного помолчал, а потом заставил себя продолжить: – Скажу даже больше… Это известие я получил только вчера. После того как были завершены приготовления к похоронам, Джани ушла к себе в комнату и убила себя – говорят, проглотив горящий уголь из жаровни, которая согревала холодный зимний воздух в комнате.
В глазах Арджуманд появились слезы, и ее начало трясти.
– Как ты мог, Хуррам? Какая кошмарная смерть! Я почти чувствую, как этот уголек царапает мне горло и выжигает мои легкие… Какую кошмарную и жуткую боль должна была испытать она в последние мгновения жизни!
Смерть Джани – особенно то, как это произошло, – потрясла и Хуррама, когда он услышал об этом в первый раз.
– Я не отдавал приказ о ее смерти, – только и смог ответить он.
– Но ведь это последствия твоего приказа убить Хусрава… Джани любила его так же сильно, как я люблю тебя. Я знаю, что лишить себя жизни – это большой грех, и молю Аллаха, чтобы он дал мне силы жить ради сыновей в том случае, если я потеряю тебя; но я хорошо понимаю, как горе могло лишить ее разума.
Хуррам посмотрел во взволнованные глаза Арджуманд. То, что она говорит, – правда. Его действия привели к смерти Джани. Но какие бы сомнения ни обуревали его, какую бы вину он ни испытывал, он должен отбросить эти мысли в сторону и быть сильным.
– Я сделал это ради наших детей. Они – наше будущее и будущее нашей династии, – произнес новый падишах и отбросил мысль о том, что все это он сделал, чтобы облегчить свою собственную жизнь и правление. Хотя, может быть, все эти мотивы в жизни неотделимы один от другого? Мало кто из людей, даже если речь идет о падишахе, способен быть твердым в своих мыслях и поступках – большинство предпочитают обманывать самих себя разными лицемерными оправданиями своих действий…
– Я молюсь о том, чтобы Хусрав и особенно Джани вошли в райский сад, – сказала Арджуманд. – Я молюсь о том, чтобы Аллах простил тебя и не наказывал ни тебя, ни твоих детей.
– Я тоже, – сказал Хуррам.
Он никогда еще не был так краток с женой и никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. Именно это имели в виду его дед и отец, когда говорили об одиночестве во власти. Теперь оно останется с ним навечно.
Глава 26. Павлиний трон
Агра, 14 февраля 1628 года
Великие ворота крепости Агра – его крепости – возвышались перед Хуррамом, когда его слон торжественно поднимался по крутому, украшенному цветами пандусу во главе церемониальной процессии. Хуррам тщательно выбрал день своего входа в Агру – по солнечному календарю сегодня была 72-я годовщина объявления Акбара падишахом Великих Моголов. Встав еще до рассвета, он прогулялся в легкой утренней дымке до гробницы деда как раз в то время, когда павлины разлетались от нее в близлежащие сады.
– Я буду достойным падишахом, – прошептал Хуррам, прижавшись губами к сделанному из песчаника саркофагу.
Кроме того, сегодня была и 145-я годовщина рождения Бабура, амбиции и отвага которого бросили Хиндустан к ногам моголов. Меч Аламгир с рукояткой, украшенной орлом, принадлежавший Бабуру, теперь висел на боку Хуррама. Сколько битв должен был видеть этот клинок во время долгого похода от Аму-Дарьи до Хиндустана… Рубиновые глаза орла блестели на солнце. Взглянув на свою правую руку, новый падишах с удовлетворением улыбнулся, увидев нечто, что принадлежало его еще более древнему предку, – это было тяжелое золотое кольцо с выгравированным изображением рычащего тигра, которое когда-то носил сам Тимур. Хуррам был десятым потомком по прямой линии этого великого воина, держава которого когда-то простиралась от берегов Средиземного моря на западе до границ Китая на востоке. Когда Хуррам родился, звезды на небе, к великой радости Акбара, стояли в том же самом порядке, в каком они находились при рождении Тимура. И сейчас внук Акбара ощущал, что на него смотрят не только его подданные, но и духи его предков, которые наблюдают, как тридцатишестилетний падишах Великих Моголов возлагает на свои широкие плечи надежды и амбиции их династии.
Когда слон Хуррама прошел в ворота и попал в тень алого бархатного козырька, раздался бой барабанов. На мгновение новый правитель прикрыл глаза, пытаясь на всю жизнь запомнить этот момент – кульминацию всех его желаний и амбиций. Но неожиданно вернувшиеся мрачные мысли прогнали эту эйфорию. Падишах задрожал, несмотря на жаркий день и на вес его теплого зеленого парчового халата, украшенного бриллиантами. Он вспомнил анонимную записку, найденную пришпиленной стальным кинжалом к земле недалеко от его шатра, когда он вернулся из усыпальницы своего деда. Ее содержание было очень коротким:
Плохая примета восходить на трон, пролив при этом столько крови, правда?
Как записка могла попасть туда под носом у стражи? Или она была написана кем-то, кого он считает своим другом и кто в действительности им не является? Кем-то, чье присутствие возле его шатра не вызывало ни у кого подозрения? А может, ее оставил незнакомец, которому удалось пробраться в самое сердце его лагеря? Все были заняты подготовкой к его торжественному входу в Агру уже задолго до восхода солнца, а если принять во внимание, что все вокруг было окутано легкой белой утренней дымкой, то это, должно быть, было не так уж и трудно…
Когда Хуррам бросил записку в жаровню и стал наблюдать, как она исчезает в пламени, у него перед глазами возник образ Мехруниссы. Эта женщина вполне могла написать такое. Неужели она действительно смогла найти способ испортить ему настроение из своего уединения в Лахоре в день, который по праву считается самым великим днем в его жизни? Если это так, то она добилась своего. Кто бы ни написал эту записку, она потрясла Хуррама. Но он старался не думать о ней. Он даже ничего не сказал о ней Арджуманд, прощальный поцелуй которой утром в гареме физически возбудил его так же, как возбуждал все эти годы, прошедшие с момента их свадьбы. Ее поцелуи всегда действовали на него возбуждающе, и на какое-то мгновение этот прогнал прочь его мрачные мысли.
Но теперь, когда слон вновь вышел на солнце и двинулся в сторону трона, о котором Хуррам так долго мечтал, эти мысли вернулись. Почему? Потому что он виноват? Нет. Смерти Шахрияра и Хусрава были необходимостью, не так ли? Разве немного крови, пролитой в самом начале правления, не лучше, чем потоки крови, пролитые позже лишь из-за того, что ему не хватило мужества действовать? Разве преимущества, которые принесут ему эти смерти, не перевешивают грех, который он взял на душу, распорядившись о них? Да, многократно повторял себе падишах, этими своими приказами он убрал с дороги потенциальных претендентов на трон и защитил себя и свою семью.
«Хватит, – велел Хуррам самому себе. – Ты сделал то, что должен был сделать, а прошлое – это лишь прошлое, и ничего больше».
Гораздо важнее настоящее и будущее, безопасность которых он обеспечил своими действиями. Пытаясь взять себя в руки, Хуррам оглянулся на длиннющую процессию, следовавшую за ним. Слон под зеленой попоной, несущий четырех его сыновей, принцев крови, слон поменьше, на котором едет Арджуманд с двумя их дочерями в хаудахе, закрытом со всех сторон занавесями из серебряной ткани, в которую вплетены решетки из золотых нитей, дабы сидящие внутри могли наблюдать за происходящим, следовали прямо за ним. Следом, верхом на белоснежном жеребце, ехал отец Арджуманд, Асаф-хан. Рядом с ним, на гнедом коне, покрытом попоной, украшенной драгоценными камнями, изящно кивая толпе, гарцевал Махабат-хан, хан-и-ханан Хуррама, его верховный главнокомандующий. За ними ехали телохранители падишаха в сопровождении всадников, выстроенных в шеренги по четыре – многие из них были в алых тюрбанах раджпутов, – и, наконец, последними шли стрелки и лучники в одеждах зеленого цвета моголов, представляющие могучую армию, которая теперь подчинялась только Хурраму.
Вид всех этих людей вселил в нового падишаха уверенность. Над его головой по зубчатым стенам крепости бежали слуги, осыпающие зрителей золотыми и серебряными монетами, которые только что отчеканили в знак начала нового правления, и полудрагоценными камнями – аметистами, «кошачьим глазом» и топазами. Другие слуги разбрасывали звездочки и полумесяцы, вырезанные из тончайших листов золота и серебра. Казалось, что небеса проливаются на землю сокровищами – могольскими сокровищами. И он был властителем всего этого – властителем, который должен наслаждаться своими несметными богатствами и властью. Он не позволит нескольким злобным словам выбить его из колеи.
Проехав через вторые ворота, Хуррам увидел перед собой широкий, усыпанный цветами двор с фонтанами, построенными еще Акбаром, а за ними – Зал официальных церемоний со множеством колонн, где его дожидался золотой трон на мраморном постаменте. Его самые важные придворные уже расположились перед троном по старшинству. Всего через несколько мгновений он займет свое место и впервые в жизни обратится к двору Великих Моголов. И если он согрешил, пролив кровь, то он готов многократно искупить этот грех перед своими подданными. Он докажет им, что заслужил и этот трон, и их любовь, и заставит их гордиться тем, что он – их падишах.
Неожиданно Хуррам вспомнил слова своего деда, Акбара: «Люди любят представления и хотят, чтобы их правители вызывали у них восторг и гордость. Великий правитель должен быть подобен солнцу – слишком ярким, чтобы на него было больно смотреть, и в то же время он должен излучать такую теплоту и свет, без которых его подданные, кажется, не могли бы существовать». Акбар действительно был великолепен. Но он, Хуррам, будет стараться во всем ему подражать, следовать его примеру и даже превзойти его, если это будет возможно. Он будет править под именем, данным ему его отцом, – Повелитель Мира, Шах Джахан. А золотой трон, на который он сейчас сядет, недостаточно великолепен для Повелителя Мира. Хуррам уже посетил свои сокровищницы, в которых драгоценных камней было так много, что их не считали, а взвешивали: «Видишь, повелитель, вот здесь у нас полтонны алмазов, а вот здесь тонна жемчуга». Он пригласит лучших ювелиров державы, чтобы те создали трон, в украшении которого будут использованы величайшие камни из его сокровищ. Он будет сидеть под расшитым драгоценными камнями балдахином, который будут поддерживать колонны, украшенные рубинами. На вершине паланкина возвысится дерево, символизирующее древо жизни, со стволом, инкрустированным алмазами и жемчугом, а по обеим сторонам его будут сидеть два сверкающих павлина с раскрытыми хвостами. И на него действительно будет больно смотреть, когда он будет восседать на этом троне.
Сложно превзойти Акбара, великого и справедливого падишаха, которого обожали все его подданные, независимо от расы или религии, но он, Хуррам, твердо решил добиться этого как глава правящей династии. Отношения Акбара со своими сыновьями были фрагментарными и прохладными, так же как и его собственные отношения с Джахангиром. И в том и в другом поколении, и даже в поколении Хумаюна до них, кровные братья шли друг против друга в борьбе за трон. Но Хурраму, в отличие от Акбара, повезло – у него дружная, любящая семья, и он проследит, чтобы она оставалась такой же и в будущем. Его сыновья и дочери, рожденные от одной матери и ставшие еще ближе друг другу после всех испытаний, которые им пришлось перенести, помогут ему изменить стиль правления. Как Дара Шукох и Аурангзеб, которые столько пережили вместе, смогут воевать друг с другом? Порочное семейное соперничество – старинная необходимость выбора тактя тахта, трон или гроб, которая испортила предыдущие поколения и ослабила державу угрозой гражданской войны, исчезнет навсегда.
А кроме этого, он оградит свою семью и самого себя от другой семейной слабости. От любви к опиуму и вину, которая размягчила мозги его отцу и прадеду Хумаюну и привела к гибели многих членов его семьи – единокровного брата Парвиза и дядей Даниала и Мурада. Первое, что он сделает, – это запретит вино в своей семье, хотя, как и Акбар с Бабуром до него, сам он достаточно силен, чтобы не стать его вечным слугой…
Барабанная дробь послужила сигналом того, что слону Хуррама пора остановиться и опуститься на колени. Через мгновение он спустится с него и пойдет к трону в сопровождении своих сыновей, а слон Арджуманд перенесет ее и их дочерей в гарем. Там, на женской галерее, Арджуманд, его любовь и утешение, не покидавшая его во всех прошлых несчастьях, будет сквозь джали следить, как он впервые обратится к придворным. Вот-вот начнется его правление… И хотя начинается оно кровью, с помощью Арджуманд он сделает все, чтобы закончилось оно славой…