— Правду, — отвечал я, — только не в фильмах, а в фильме, одно такое попадалово в его карьере было, молодой и дурной был, согласился сдуру. Теперь жалеет страшно, но сделанного не вернуть.
— Я все фильмы с ним смотрела, — задумчиво сказала Маринка.
— Это какие же, например? — решил уточнить я.
— Все Рокки и Рембо, раз, — начала загибать она пальцы, — потом Райскую аллею, Ночных ястребов и Горный хрусталь. А вот-вот только новый боевик с ним вышел, Кобра называется, но он до нас ещё не дошёл.
— Да ты натуральный фанат Сильвестра, — заявил ей я, — плакаты с ним в твоей комнате не висят случайно?
— Висят, — со смущённой улыбкой согласилась она, — целых две штуки, больше не достала.
— Я бы с ним с удовольствием пообщалась, — добавила она, глядя в окно на проносящиеся мимо Большие Омутищи.
— А на каком, интересно, языке ты с ним общаться собралась? Он ведь только на английском говорит. Ну и еще немного на итальянском.
— На английском и пообщалась бы, — обиженно отвечала Марина. — Учительница в школе ещё говорила, что у меня большие способности к языкам.
— Ну-ка давай проверим, — ответил я и перешел на язык Шекспира.
К моему большому удивлению, она вполне сносно понимала английскую речь и могла сформулировать ответ. Со сленгом, правда, проблемы имелись — чересчур правильным и литературным её язык был, что я и сообщил ей тут же. Она посидела немного, надувшись, а потом поняла, что похвалы в моём отзыве пожалуй, что и перевешивали критику.
— Научишь меня этому сленгу, Серёжа?
— Какие вопросы, научу, конечно. Однако ж мы почти приехали.
За окном в это время мелькнуло название «Лакинск».
— Эх, хорошо, когда пробок-то нет. В Америке совсем не так.
— А как в Америке?
— Там пяти и шестирядные хайвеи наглухо стоят в часы пик, не чета нашей скромной М7. В крупных городах, конечно, и рядом с ними. А если подальше отъедешь, там сплошная пустыня…
— С верблюдами? — уточнила она.
— Я это в переносном смысле сказал про пустыню, но на юге у них бывает и натуральная, с верблюдами, перекати-поле и койотами.
— Интересно, — задумалась она. — Я в пустыне ни разу не бывала.
— Не жалей, ничего там хорошего нет. Особенно, если в песчаную бурю угодишь, это ваще пипец.
А мы тем временем миновали Балашиху и МКАД, точнее то, что в те былинные времена так называлось, и катили уже по шоссе Энтузиастов.
— Эх, как навигатора-то не хватает, — заметил я.
— Какого навигатора?
— Хреновина такая электронная, сама подсказывает, где и куда свернуть, чтоб доехать до цели кратчайшим путём.
— Давай я буду твоим навигатором, — взяла она в руки карту Москвы, — нам вот сюда вот? В это место с красным кружком?
— Точно. Раз вызвалась, то давай уже подсказывай вместо электроники.
— Через центр поедем или по Садовому? — деловито спросила она через десяток секунд.
— Через центр это уж слишком экстремально… хотя давай попробуем, — согласился я.
— Тогда едешь по Энтузиастов, пока она не закончится, это еще километров пять.
— А потом?
— А потом на Николоямскую и когда упрёшься в речку, сворачиваешь налево на набережную И вдоль Кремля до Боровицких ворот.
— Ну ты прям настоящий штурман, — восхитился я, — прирождённый, можно сказать.
Так за разговорами мы незаметно и до Баррикадной добрались, а оттуда до Малой Грузинской рукой подать, только миновать два пруда, Большой и Малый Пресненские.
— Вон его дом, — ткнул я пальцем в краснокирпичную 14-этажку, выгнутую очень хитрым зигзагом. — Сейчас бы найти, куда машину приткнуть.
Но опасения мои оказались напрасными, места для парковки вокруг и около было сколько душе угодно. И запрещающей разметки не нарисовали, не придумали её, наверно, пока. И паркоматов ни одного не видно было. Так что загнал я свою копейку в укромный уголок напротив входа в подъезд.
— Надо бы звякнуть сначала, — сказал я, доставая из кармана мобилу, — а то может неудобно получиться.
Трубку опять взяла Ольга, которая сразу же и сказала, чтоб заходил.
— Я не один, со знакомой одной, — ответил я.
— Ну значит вместе и заходите. Номер квартиры-то помнишь?
Я помнил. Домофона здесь не было (хотя в стране они потихоньку начали появляться), дежурного тоже никакого не оказалось, так что мы сразу поднялись на лифте на искомый этаж, а по дороге я давал последние наставления Марине.
— Ничему не удивляйся, там самые неожиданные люди могут оказаться, это раз. И ещё я что-то хотел сказать… да, не лезь к Володе с автографами, он их никому не даёт… ну пять лет назад не давал, но будем считать, что его привычки не изменились. И много алкоголя не пей, я не знаю, как он на тебя действует, возись потом с тобой…
Дверь открыла всё та же Остроумова, я вручил ей заготовленные ещё в Горьком цветочки (ничего особенного, но букетик аккуратный), представил Марину, и Ольга провела нас через тёмную почему-то прихожую в гостиную, где, как вы наверно уже и сами догадались, стоял стол с закусками и бутылками и стулья с сидящими на них гостями. Шесть штук их было, гостей, пятеро вполне ожидаемых (Сева Абдулов, администратор Янклович, золотодобытчик Туманов, Кохановский и Говорухин), а вот шестым был Андрюша Миронов, тот самый Геша Козодоев, да. Какой-то он невесёлый был, Миронов, сидел с потерянным видом, я сразу вспомнил, что через год с небольшим он умереть должен, прямо на сцене.
— Привет всей честной компании, — сказал я с порога, — очень рад всех вас видеть. А это Марина, друг… точнее подруга детства, — представил я её.
Высоцкий встал со своего места, обошёл стол справа, поздоровался со мной, потом с Мариной, задержав на ней взгляд чуть дольше, чем на мне (ну надо ж, сказал он вполголоса, и здесь Марина), и пригласил за стол. Места нашлись в дальнем конце, между ним и Мироновым.
— Ну давай, рассказывай, — сказал он мне, когда разлили спиртное, Оле и Марине вино какое-то красное, остальным Столичную, — а то мы одними слухами о тебе питаемся.
— Да что там рассказывать-то, Семёныч, — отозвался я, выпив одним махом стопарик, — безвинно пострадал я от рук кровавой американской ФБР. Примерно как в твоей песне про правду и ложь, как уж там… «кстати навесили правде чужие дела».
— А может с более ранних времён начнёшь? — вступил вдруг в диалог Говорухин, — ты же сначала в нашей тюряге парился, как ты в Америку-то из неё попал? Про это тоже мало кто знает.
— Значит про то, за что меня на отечественную кичу определили, рассказывать не надо?
— Ну это более-менее всем понятно, за пароход «Александр Суворов», так что этот пункт можешь пропустить.
— Окей, — почему-то развеселился я, — начну, значит, прямо с Унжлага. Сейчас только по второй выпьем, и всё выложу, как на духу.
Выпил и выложил — не всё, как там на самом деле было, но близко к истине.
— А что, это и вправду снежный человек тебе там встретился возле могильника этого? — спросил Высоцкий.
— Я думаю, что нет, скорее это раскольник-старовер какой-нибудь был, одичавший в своём скиту. Нет никаких снежных человеков, сказки это сплошные.
— Ну а к американцам-то ты как в конце концов попал?
— Контакты же у меня были, с кучей народу общался, вот и позвонил одному человечку, а тот помог.
— Странная история, — задумался Говорухин. — То есть ты сбежал из СССР на запад, а как же так получается, что тебя назад вывезли и не посадили досиживать срок?
— Нашёл убедительные доводы, Станислав Сергеич, — сказал я, глядя честными-пречестными глазами, — вот советское руководство и пошло мне навстречу…
— Всё равно не верится… ну ладно, расскажи теперь про американскую тюрьму, про то, как ты туда попал и каким образом сбежал, тут самые фантастические сплетни ходят.
Я вздохнул и начал колоться — начал с Лас-Вегаса и игрового комплекса Луксор. Продолжил описанием ранчо Чака и как мы смотались на Большой Каньон. И закончил описанием нашего идиотского похищения и арестом.
— Получается, что и вправду не при делах, — задумчиво сказал Высоцкий, — и ещё про побег давай.
— А вот тут, к сожалению, я многого не скажу, потому что подписку дал, сами понимаете где. На улетел я оттуда на ракетном ранце, это открытая информация.
— Что за ранец такой?
— Открытие Олимпийских игр в Лос-Анджелесе видели? Там человек десять в таких ранцах приземлились на стадионе. А ещё был фильм про Джеймса Бонда… как его… Шаровая молния кажется, там Коннери тоже на нём летал.
— Ну ты герой, — заметил Говорухин, закуривая свою трубку, — вот про что кино бы снять.
— Может и снимем со временем, — ответил я.
— И про кино ещё расскажи, — попросил Высоцкий, — как оно там в Америке устроено-то. Лучше тебя у нас в стране, наверно, об этом никто не знает.
Я подумал немного и ответил так:
— Понимаешь, Семёныч, эта тема такая необъятная, что я могу час без передыху про неё соловьём разливаться. Так что задавайте уж лучше конкретные вопросы, на них можно покороче отвечать.
А я тем временем краем глаза заметил, что Марина уже беседует с Андрюшей Мироновым, причём довольно живо.
— Окей, как говорят у вас там в Америке, — криво усмехнулся Высоцкий, — задаю конкретный вопрос — сколько там платят артистам? И режиссёрам?
Ну кто бы сомневался, подумал я, шкурный вопрос он такой, ближе всего к шкуре.
— Зависит от раскрученности и кредитной истории артиста. И режиссёра, — уклончиво начал я, — если ты из подворотни, грубо говоря, только что вылез, то и десять баксов в день отличной суммой считается.
— А если не из подворотни?
— Хорошо, возьмём раскрученные фигуры — назови кого-нибудь, кого знаешь? — попросил я Высоцкого, остальные гости в это время молчали и очень внимательно слушали (исключая Марину с Андреем, у них там, похоже, своя компания образовалась).
— Сталлоне и Гибсон, — сходу предложил Семёныч, а Говорухин добавил Спилберга и Вайнону Райдер.
— Окей, как говорят в моей Америке, — поддел я Высоцкого, — начнём со Сталлоне, он у меня в соседях жил в последнее время. За второго Рембо и четвёртого Рокки он получил где-то в районе ляма баксов. За каждого. Минус налоги, конечно.