— Это сколько ж на наши деньги-то? — подал голос молчавший до этого Абдулов.
— Официальный курс у нас 70 копеек, но все же понимают, что это фикция, у менял он где-то 3–4 рубля, будем считать среднее. Итого 3,5 ляма в рублях. 20 Волг купить можно. Гибсон поменьше получает, но несильно.
— А Спиберг? — спросил Семёныч.
— Ну там вообще космос, это ж самый продаваемый режиссёр в Америке сейчас. Точно не скажу, но на глазок гонорары его приближаются к десяти миллионам за каждый фильм.
— А ты сколько получал? — прозвучал резонный вопрос от Янкловича.
— Я что, я малоизвестен был, — скромно ответил я, — официальная зарплата на Уорнер Бразерс у меня была две тыщи в месяц, а за фильмы… если полтинник выходил, это хорошо.
Народ тут же пересчитал мои доходы по курсу и впечатлился.
— А как вы там развлекались в свободное время? — решил сменить тему золотопромышленник Туманов.
— По выходным обычно или пати какое было (видя, что это слово непонятно, перевёл — ну вечеринка значит) с виски и трёпом на самые разные темы, или ездили куда-нибудь на природу, там у них и горы рядом, и пустыни, и океан под боком. Хотел вот яхту прикупить, но так и не собрался.
И тут я, видя, что болтовня про Америку может и никогда не закончиться, попросил у Высоцкого аудиенцию, ну помнишь, о чём я тебя просил с утра? Он помнил, поэтому просто встал и вывел меня в соседнюю комнату, это был его кабинет, как я понял, старинное кресло, книжные полки, две гитары на стенке, рисунок непонятно кого.
— Давай вываливай, Серёжа, что там у тебя накопилось, — с этими словами он посадил меня на диван и взял в руки одну из гитар.
— Начинаю, Володя, — отозвался я и начал, — ты на гастроли-то по-прежнему ездишь?
— Конечно, два-три раза в месяц, а что?
— А ты не мог бы скорректировать свой график ради меня? Надо, чтобы ты в ближайшие 2 недели дал концерт… или несколько концертов в городе Припяти Киевской области Украинской ССР.
— Наверно можно, это надо с Янкловичем согласовать. А зачем тебе это?
— Понимаешь в чём дело… — задумчиво ответил я глядя в окно на развалины церкви, — мне очень нужно быть там в этой Припяти, причём на доказательных основаниях, а не просто так, поэтому я попрошу тебя взять меня в сопровождающие лица.
— А что хоть за город-то такой, эта Припять.
— Там живут работники Чернобыльской АЭС, так что сплошные атомщики там. Ну и обслуживающий персонал с охраной.
— Был я в таких городах, городках, если точнее — в Сосновом Бору, где Ленинградская АЭС, и ещё в одном, не помню названия. Народ там правильный живёт, ничего не скажешь. А зачем тебе туда вдруг понадобилось, в эту Припять?
Я пощелкал мозговыми клетками и решил вывалить всё, как есть, Семёныч мужик тёртый, его разными легендами не проймёшь.
— Понимаешь, в чём дело… там на этой Чернобыльской станции в конце апреля должна случиться страшная авария… самая большая в истории человечества, если всё пойдёт так, как задумано…
— Должна случиться? — наморщил он лоб, — ах да, я вспомнил про твой дар видеть будущее… кстати насчёт моей смерти дар этот поднаврал.
— Ну так мы же меры приняли, вот история и поменялась немного. Вот и тут надо что-то сделать, чтобы потом не было мучительно больно.
— А что же ты с этим в КГБ не пошёл, у тебя же вроде тесные контакты с ними были?
— Были да сплыли, — скромно ответил я, — к тому же я ходил в КГБ, как же, там посмеялись и сказали, чтоб я больше никому не говорил про это. Во избежание.
— А про что про это-то? — уточнил Высоцкий.
— Да взорвётся нахер вся эта станция… точнее её четвёртый блок, в атмосферу при этом попадёт дикое количество радиации.
— Ядерный взрыв будет?
— Нет, тепловой, но от этого никому легче не станет.
— Время? — спросил он.
— 26 апреля, час двадцать три ночи.
— Причина взрыва?
— Нарушение регламента работ, вытащат почти все замедляющие стержни неазирая на строгий запрет в инструкциях, вот и начнётся там неконтролируемая реакция.
— И что ты сможешь сделать с этим?
— Я два дня над этим думал, в результате родил план… даже два плана, с буковками А и Б. Если интересно, могу озвучить.
— Интересно конечно, озвучивай, — согласился Семёныч, тогда я вытащил из кармана давешнюю тетрадочку и начал свой рассказ.
Уложился в десять мину, во время которых Высоцкий наигрывал что-то на своей гитаре, глядя в окно.
— Теперь понятно, для чего тебе понадобился я.
— Тебя задействуем только в крайнем случае, — скромно ответил я, — если всё остальное не поможет.
— Хорошо, — наконец-то объявил он приговор всему моему замыслу, — я вписываюсь. Сейчас надо утрясти вопрос с Янкловичем. Когда, говоришь, лучше всего туда подъехать?
— Наверно 24–25 апреля будет самое оно. Успеем осмотреться.
— А теперь пошли к гостям, они поди заскучали уже.
Вернулись к столу, а там по всем признакам никто и не думал скучать — Маринка выдвинулась в центр внимания, и народ пытал её, по-видимому, на мой счёт. При появлении нас расспросы сами собой прекратились.
— Валера, — сказал Высоцкий Янкловичу, — можно тебя на пару минут?
И они опять вышли, а гости уже конкретно насели на меня. Интересовало их буквально всё об Америке и об американских артистах. Пришлось отдуваться. Но эти двое довольно быстро вернулись, и Высоцкий обратился прямо ко мне.
— Вопрос улажен, — сказал он мне и тут же перешёл на другую тему, — ты вроде бы раньше песни хорошие писал? Ничего нового у тебя не появилось?
— Ну ты же сам знаешь, какой у меня голос, — отвечал я, — так что спеть я, увы, не смогу. Наиграть разве что. Лучше на баяне, но можно и на рояле.
Баяна тут, конечно, не нашлось, но рояль имел место в соседней комнате. Публика плавно передислоцировалась туда, а я сел за клавиши и мучительно стал припоминать, что же такого популярного должно появиться в конце восьмидесятых. Не вспомнил, поэтому плюнул и взял за основу 90-е. Вжарил для начала «Отшумели летние дожди» незабвенного Шуры, продолжил «Паранойей» Носкова и отполировал «Не дай ему уйти» Леонидова. Напевал потихоньку, как же без слов-то. По окончании концерта наступила мёртвая тишина.
— А что, мне нравится, — нарушил, наконец, молчание Семёныч. — Необычно, но живенько так. Из Америки привёз что ли?
— Из неё, родимой, — не стал отпираться я. — Однако ж и ты бы что-нибудь новенькое исполнил, не всё же мне одному отдуваться.
— Сейчас тост скажу и спою, — пообещал он.
Разлили остатки того, что на столе стояло, Семёныч встал и заявил, глядя прямо мне в глаза:
— За тех, кто не сдаётся!
И выпил, запрокинув голову назад, а затем взял в руки прихваченную в своём кабинете гитару и спросил у всех уже, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Что спеть, старенькое или недавнее?
Народ пошумел, и большинство выбрало свежее, а я скромно добавил, что ещё лучше, если б он исполнил то, что сегодняшней ночью написал, когда я звонил ему.
— Это ещё сырой материал, — отпёрся Высоцкий, — над ним работать и работать. А с начала года у меня три новые песни появились, слушайте.
И он исполнил эти три новые песни… одна, на мой взгляд, была совсем уж провальной, про любимых Семёнычем коней, но ни до Привередливых коней, ни до Погони не дотягивала метра на два. А остальные две получше, конечно, были, первая на злобу дня, про кооператоров и кооперативы, вторая сказочная, с Бабой-Ягой и Кощеем Бессмертным, но драйв, присущий творчеству барда в 70 годы, увы, куда-то испарился. Тем не менее, собравшиеся приветствовали все три песни бурными и продолжительными одобрениями… ну и я решил не отставать от остальных, выразил неподдельный энтузиазм.
А тут кое-кто и по домам начал собираться. Высоцкий спросил у меня о планах:
— Когда обратно-то едешь? Ночевать есть где?
Я признался, что еду завтра, а ночёвкой как-то не озаботился.
— Ну значит у меня заночуешь, — твёрдо сказал он.
— Спасибо, родной, — поблагодарил я его, — Марину вот тоже где-то разместить надо?
— Так вы не вместе спите? — удивился он.
— Пока что нет… да, и мне бы парой слов с Мироновым перекинуться бы надо, — вспомнил я об ещё одном насущном деле.
— Так перекидывайся, — дал добро Семёныч, — пока он не ушёл с концами.
Я подошёл к Андрею, тот и верно собирался уже домой, стоя у входной двери и прощаясь с Мариной.
— Андрей Александрович, — негромко сказал я ему, — можно вас на минутку.
Тот с удивлением посмотрел на меня, а потом ответил:
— Можно просто Андрей. И на ты. Пойдём на улицу выйдем, там и поговорим.
Ну на ты, значит на ты, подумал я, сделал знак Марине оставаться в квартире и спустился на лифте вниз вместе с народным артистом. Там он первым делом закурил, как я успел заметить, это был Кэмел, предложил мне, я отказался, тогда он прямо спросил:
— Что за дело у тебя ко мне, выкладывай… только сразу скажу — если это насчёт работы в театре, то я такие дела не решаю.
— Господь с тобой, Андрюша, — сразу открестился я, — какая работа, какой театр, речь пойдёт исключительно про тебя.
— Да? — озадачился Миронов, — и что же ты хочешь мне сказать про меня, чего я не знаю?
— Ты не знаешь дату своей смерти, — решил не тянуть резину я, — а я знаю — могу подсказать.
— Тэээк, — протянул Миронов, скомкал сигарету и выкинул её на газон. — Я что-то слышал краем уха про твои способности, но не думал, что это меня коснётся. Раз начал, говори уж — когда, где, от чего?
— 16 августа следующего года, город Рига Латвийской ССР, у вашего театра гастроли там будут, от кровоизлияния в мозг.
— Что-то можно сделать, чтобы оттянуть этот момент? — глухо спросил Андрей, глядя куда-то в сторону.
— Можно, — смело продолжил я, — например, лечь в хорошую больницу на обследование. Прямо завтра. Лучше в кремлёвскую, для тебя это проблемой ведь не будет, да?
— Есть там у меня пара поклонников, так что наверно смогу. Ещё ничего про меня не хочешь рассказать?