траторша прямо рассыпалась в любезностях после того, как вчера вечером Быков ей автограф дал), завёл копейку, и мы покатили на северо-северо-восток навстречу новым приключениям.
Четвёртый энергоблок
Припять это вообще-то такая река на Украине и в Белорусии, проистекает из болот Волыни и впадает в Днепр немного южнее Чернобыля. А город Припять это абсолютный новодел, построенный в начале 70-х годов для строителей и эксплуатационников Чернобыльской АЭС имени, сам понимаете, Ленина.
Но нам сначала надо было не в Припять и даже не в Чернобыль (полынь, значит, по-украински), городок в 30 километрах от АЭС, по имени которого почему-то назвали станцию. Наверно потому что Припятская АЭС звучало бы совсем уже смешно. А надо нам было на родину старой ворчливой бабуси семейства Усиковых по имени Вера Петровна. В село Страхолесье, прости господи, стоящее на берегу Киевского водохранилища. Я прикинул по карте и на пальцах — это почти что у границы 30-километровой зоны отчуждения, но не входит туда… будем надеяться, что и не войдёт никогда, потому что не появится на картах эта зона.
А Маринка тем временем полностью вжилась в роль штурмана и лихо командовала со своего места:
— Через сто метров правый поворот, в сосновый бор, мы тут рыжики когда-то собирали. Полкилометра прямо, потом налево, в заливной луг, а тут мы щавель и дикарку рвали.
— Что ещё за дикарка? — осведомился я.
— Травка такая хитрая, я её в других местах не видела, наверно только здесь растёт. У неё надо очистить стебель и есть его с солью, очень вкусно. Так, а сейчас после бугра снова направо, выезжаем на берег реки.
— Расскажи хоть, к кому едем-то, чтобы в курсе немного быть, — попросил я.
— Запросто, — ответила она, — прадед с прабабкой, родители Веры Петровны, давно померли, остались только её родные брат и сестра, Пётр Петрович и Зинаида Петровна. А у них по трое детей, это, значит, мои дяди и тёти, а у этих тёть ещё и дети есть, двоюродные братья-сёстры, но с ними я уж на месте тебя познакомлю.
— Люди-то нормальные хоть? — поинтересовался я, — не скандальные?
— В целом неплохие, но есть и исключения, я покажу, с кем лучше не общаться. А мы, кажется, уже приехали, тормози возле вон той хаты, с гнездом на крыше.
Я посмотрел наверх — и точно, рядом с дымоходом было свито огромное гнездо, и в нём сидел журавль… ничего себе экзотика.
— А чего у твоего села название такое страшное? — спросил я, выходя из машины, — назвали бы Журавли или там Стерхи какие, и то лучше звучало бы.
— Рассказывали, что в стародавние времена здесь густые леса росли, сейчас-то их почти все повырубили, а в тех лесах страшные разбойники сидели, отсюда и Страхолесье.
— Ладно, что не Страхолюдье, — согласился я, — ну давай с роднёй знакомиться что ли… да, ночевать тут не будем, вечером стартуем в Припять, у меня там рандеву с Александровым в восемь часов.
Встречу с роднёй я уж тут описывать не буду — ничего там интересного не было. Одно только замечание выскажу, точнее наблюдение — ну почему не всех, но очень многих украинок так разносит к старости. В молодости красотка на красотке, а как сороковник минует, в кривоногие тумбочки какие-то превращаются… загадка это покрытая мраком. Меня встретили не сказать, чтобы приветливо, но и зубы не оскаливали — ну приехал и приехал, ну жених и жених, мало мы что ли женихов видывали. В садах активно цвели вишни с яблонями, по деревне стелились одуряющие ароматы, а на стол нам собрали богатое угощение. Тут тебе было и сало с толстыми розовыми прожилками, и копчёная колбаса колечками, и брынза, и солёные огурцы с помидорами, и даже мочёные яблоки и клюква. От горилки, венчающей всю эту красоту, я гордо отказался, мол рулить ещё сегодня предстоит, тогда вместо алкоголя мне налили ядрёного украинского кваса. Марина не преминула провести меня по деревне и продемонстрировать, какой у неё гладкий жених образовался. Её подружки детства лихо щёлкали семечки, сплёвывая шелуху под ноги, и пытались делать невозмутимые лица, однако явно было видно, что наличие городского жениха у Марины их довольно сильно задевает…
А в шесть часов, как и было сказано, мы попрощались с роднёй, сказав, что на обратном пути заедем, и стартовали к Припяти по прекрасному четырёхрядному шоссе. Пётр Петрович пытался было узнать, что нам там в Припяти понадобилось, но Марина гордо ответила ему, что у нас важное дело к самому директору Курчатовского института, а он как раз и сидит сейчас на АЭС.
Мимо пронеслась большая треугольная бетонная стела с надписью «Припять» и с цифрой пониже «1970».
— Почти приехали, — сказал я, — а вон и знаменитое колесо обозрения на горизонте уже просматривается.
— И чем же оно знаменито? — поинтересовалась Марина.
— Постоянный персонаж фильмов-ужастиков… не сейчас, в будущем, конечно, будет таким персонажем.
Марина задумалась, но ничего в ответ не сформулировала, тогда ей помог я:
— А нам вон в ту гостиницу с названием «Полесье», здесь проблем с местами не должно быть, об этом я ещё из Москвы позаботился.
— А чего, мне нравится, — сказала Марина, глядя на фасад гостиницы, — а рядом что это за здания?
— Справа Дом культуры энергетиков, здесь Высоцкий должен был концерты давать, но не сложилось. Слева универмаг, зайти надо что ли, у меня бритвы закончились. А сзади парк развлечений с колесом обозрения. Всё, так сказать, в одном флаконе, всё рядом.
— Прокатимся на колесе-то? Сто лет не каталась на таком.
— Попробуем, — осторожно отозвался я, — хотя его, по-моему, ещё не запустили в эксплуатацию. Ну выходи, потопали на ресепшн.
— Куда-куда? — захлопала газами она.
— К администраторам, значит — в Америке это место ресепшн называется. Приём или приёмная переводится.
Заселение прошло быстро и без проблем, но номер нам на этот раз достался самый обычный, с двухместной койкой. Марина усмехнулась и высказалась в том смысле, что теперь-то ты от меня никуда не отвертишься, женишок, а я не стал развивать эту тему и набрал номер Александрова. Он ответил на третьем гудке.
— Анатолий Петрович? Сорокалет беспокоит… да, я вам в Киев звонил, вы перенесли встречу в Припять… через полчаса, очень хорошо… окей, я всё понял, до встречи, Анатолий Петрович.
— Он будет меня ждать в заводоуправлении четвёртого блока, через полчаса, пропуск выписан только на меня одного, так что тебе, дорогуша, придётся немного погулять по городу, справишься?
— Да куда ж я денусь, — со вздохом ответила Марина, — денег бы только отсыпал немного, у тебя их много, как я вижу, а у меня кот наплакал.
— Держи, — отслюнил я ей сиреневый четвертак, — и ни в чём себе не отказывай. В пределах разумного. А я пошёл на рандеву со звездой.
Не пошёл, конечно, поехал, тут все три с половиной километра до входа на 4-й блок было — по проспекту Ленина, а потом ещё и налево немного. Поставил машинку на стоянку, оценил искоса знаменитые в будущем контуры взорванного блока и заглянул в бюро пропусков. Сидел там суровый вахтёр, явно проработавший в органах немало лет, он долго сличал мою фотку в паспорте с оригиналом, потом звонил куда-то, и только после этого выписал, наконец, пропуск на лиловой бумажке с печатью.
— Действителен до 21.00 — задержишься, пеняй на себя, — строго сказал он в окошечко, открывая рогатку турникета. — Направо до лестницы, второй этаж, кабинет главного инженера, там тебя ждут.
Я пожал плечами и пошёл искать нужный кабинет. Постучал, изнутри раздалось «Заходите, не заперто», зашёл… за столом начальника сидел самый он, великий и ужасный президент Академии наук СССР, лауреат Ленинской и четырёх Сталинских премий, руководитель или по меньшей мере участник почти всех атомных проектов СССР Анатолий Петрович Александров. Лысый, как бильярдный шар. А рядом с ним в кресле для посетителей сидела удивительно знакомая личность, но откуда и почему она мне знакома, я не сообразил.
— Здравия желаю, товарищ генерал, — так я начал своё общение с великим и ужасным, — разрешите присутствовать?
— Вольно, — в тон мне ответил Александров, — вот, Валера, познакомься, это молодое дарование из города Горького по фамилии Сорокалет, и у него, у дарования, есть серьёзный разговор ко мне, представляешь? Ах да, я же не представил тебя, — спохватился он, — Сергей, это мой первый заместитель Легасов Валерий Алексеевич.
Вот это да, подумал я, ещё и Легасов до кучи… это пожалуй мне на руку, двоих убедить проще будет. Что мы там помним про Легасова? Вспомнить удалось только то, что он будет руководить ликвидацией Чернобыльской аварии, а потом то ли застрелится у себя в квартире, то ли повесится. Ладно, будем работать с тем, что есть, и не жаловаться на то, чего нет.
— Очень приятно, Валерий Александрович, — вежливо ответил я, тот молча кивнул.
— Ну так что там у тебя за сообщение для нас, выкладывай, — буркнул себе под нос Александров, — Евстигнеев обмолвился, что это что-то про быстрые нейтроны, это так?
— Да, почти, Анатолий Петрович, — отвечал я, — но начать хотелось бы всё же с другого, с Три-Майл Айленда.
— Таааак, — протянул академик, — на аварию 79 года намекаешь? И что ты знаешь об этом, чего мы не знаем.
— Видите ли, товарищ академик, — ответил я, поудобнее устраиваясь на кресле, — я в Америке прожил три года, вёл активную общественную жизнь, встречался и беседовал с самыми разными и неожиданными людьми. Так вот одним из них оказался главный инженер компании Бабкок-и-Вилкокс, Кенни Янг его звали.
— Знаю такую компанию и человек этот известный, — произнёс свои первые слова Легасов, — я с ним на паре конференций пересекался.
А Александров подпиннул меня: — Ну что замолк, давай излагай быстрее, у нас ещё дел по горло.
И я начал излагать так быстро, как умел.
— Так вот, на одном приёме в Голливуде мы неожиданно оказались за одним столиком, я ему про кино много чего наговорил под бокал виски, а он в ответ мне про аварию на этом Три-Майле вдруг рассказал кое-что. Хотя я и не просил об этом.