— Вот каким образом мы поступим, Сергей Владимирович, — тут он достал из стола какой-то бланк и вписал в него пару слов, — ты задержан на сутки согласно распоряжения номер 21 от 15.03.85.
И он издали помахал мне очевидно этим распоряжением.
— Посидишь до утра в камере, может ещё чего-то вспомнишь, а сейчас подпиши вот это.
И он протянул мне бланк, оказавшийся обязательством о неразглашении — подмахнул его не глядя. Тогда Богдан нажал на кнопочку на ножке стола, через пару секунд вошёл молодцеватый прапор в форме с голубыми петлицами, взял меня под локоть и отвёл в застенки кровавой гэбни…
Но перед тем, как за мной закрылась дверь, я вспомнил о Марине, повернулся и сказал Богдану Васильевичу:
— Там же в гостинице у меня невеста осталась, можно с ней как-то связаться и предупредить? А то ведь она меня искать начнёт, если я к полуночи не вернусь…
— Какой номер у вас в гостинице? — спросил Богдан, подвигая к себе листочек бумажки.
Я сказал, а он записал.
— Я сообщу ей, — ответил он и тут-то, наконец, закурил, как паровоз.
Ну а я отправился в камеру предварительного заключения, коя находилась в подвале. Посадили меня, против ожиданий, не в одиночку совсем, а в общую, там ещё двое граждан находилось. Один-то, паренёк хмурого вида, тихо сидел в углу и не отсвечивал, а вот второй, мужчина цыганской внешности и такого же темперамента, мигом забросал меня вопросами — кто такой, за что замели, есть ли курево, как там на воле и тому подобное. Типичная наседка, как я определил своим намётанным взглядом.
Подробно я отвечать ему не стал, отделался односложными предложениями типа «всё путём» или «ни за что замели, братан», а потом завалился на свою шконку в углу, тут они в один ярус стояли, так что споров о том, кто сверху, возникнуть не должно было. Разбудили меня утром, завтрак принесли — овсянку мерзкого вида и тягучий кисель с кусочком хлеба. Я посмотрел на всё на это и предложил цыгану, а он не отказался и в момент умёл и свой, и мой завтраки. А через час примерно меня вытащили на допрос… ну на беседу, я же пока не подозреваемый, а просто задержанный. Беседовал всё тот же Богдан Васильевич.
— Марине передали, где я? — сразу же взял я инициативу в свои руки.
— Да, всё передали, не волнуйся, — спокойно отвечал чекист. — У нас остались непрояснёнными твои слова в зале управления…
— Какие слова? — решил уточнить я. — Я много чего говорил, вы уж уточните.
— Слова о том, что надо отменить назначенный на этом блоке эксперимент.
— Ах это, — сделал я вид, что облегчённо вздыхая, — наверно я как-то не так выразился или меня как-то неправильно поняли — я просто говорил об опасности любых экспериментов в атомной промышленности, а конкретно о четвёртом блоке ничего.
— И чем же они опасны на твой взгляд?
Я вздохнул и третий раз за сутки вывалил историю с Тримайлом и начальником Бабкока-и-Вилкокса. Богдан за всё время моей речи ел меня глазами, но перебить ни разу не перебил.
— А чем ты, собственно, занимался в этой Америке? — задал он вопрос не по теме.
— Работал на киностудии, — ответил я, хлопая честными глазами, — могу перечислить фильмы, снятые при моём участии.
— Давай перечисляй, — милостиво разрешил Богдаша.
Перечислил — надо ж человека уважить. На «Смертельном оружии» он сдался и остановил меня.
— Фильмы известные, да. А кроме работы на киностудии что ты там ещё делал?
— А вот это, Богдан Васильевич, — хмуро ответил я, — извините, но не имею права разглашать. Можете направить запрос в третье управление ГРУ, там прояснят, если сочтут нужным.
— Ах даже вот как? — сказал он, но расспросы в данном направлении свернул. — Хорошо, давай теперь об опасности экспериментов в атомной отрасли. Как можно подробнее.
— Не вопрос, драгоценный Богдан Васильевич, — честно ответил я, — только не кажется ли вам, что эту тему лучше поймут люди, немного более близкие к атомной отрасли, чем госбезопасность?
— Не кажется, — отрезал он, — если понадобится, привлечём специалистов, а пока давай рассказывай, — и он снова включил свой серебристый маленький диктофон.
— Что такое коэффициент реактивности, знаете? — спросил я для затравки.
— Это неважно, знаю я чего или не знаю, ты продолжай, — спокойно отвечал Богдан, доставая сигарету из пачки.
— Так вот, для устойчивой работы ядерного реактора очень важно, чтобы все эти коэффициенты, как то — мощностной, паровой, температурный, были отрицательными. Тогда достигается устойчивая работа реактора на разных режимах. Если коротко, то это как отрицательная обратная связь в электронике, когда изменение выходного сигнала системы приводит к такому изменению входного сигнала, который противодействует этому изменению. К равновесному состоянию всё стремится в этом варианте. Положительная же обратная связь в противовес изменяет входной сигнал в сторону ещё большего увеличения выходного. Классический пример положительной обратной связи это цепная ядерная реакция — каждое новое деление нейтронов приводит к ещё большему делению, что на выходе получается, наверно, не надо объяснять.
— Не надо, — эхом отозвался чекист, — но ты давай всё же поближе к теме, что там насчёт экспериментов?
— Так я и так ближе некуда, — нагло ответил я, — работа реакторов хорошо изучена и регламентирована в крайних состояниях, либо в рабочем режиме, либо на холостом ходу, заглушены они когда, значит. А вот промежуточные состояния исследованы и отработаны гораздо хуже — что будет, если мощность не 100 и не 0 процентов, а, например, 10–20, известно не очень хорошо. Тем более, если при конструировании закрались некие помарки и хотя бы один из коэффициентов реактивности положителен, хотя бы немного, это совсем нехорошо получится. Это, собственно, всё, что я хотел сказать об опасности экспериментов в атомной промышленности.
Богдан некоторое время смотрел в окно, выходящее на зелёную аллею, и барабанил пальцами по столу. Потом выключил свой диктофон и спросил уже не под запись:
— Наврал ты, дружок, про американского главного инженера. Мы проверили — он за последние три года ни разу не выезжал в Лос-Анджелес.
— А я разве говорил, что в Лос-Анджелесе с ним встречался? — попытался разрулить ситуацию я. — Мы в Нью-Йорк на премьеру какую-то выезжали, там я с ним и поговорил.
— Проблема в том, что он и в Нью-Йорке не бывал, он из того места, где его контора числится, в Огайо что ли, не выезжал вообще никуда, потому что у него фобия какая-то, он только в закрытых помещениях может находиться, а на открытом пространстве никак.
— Агорафобия, — автоматически вырвалось у меня.
— Что? — переспросил Богдан, — ну может и так. Короче дезу ты нам скормил, парень…
А я лихорадочно соображал, что делать и как быть… через десяток секунд сообразил.
— Ну может я и перепутал его должность, может он не главный там был, а заместитель… или совсем старший инженер, но из Бабкока точно.
— Хорошо выкручиваешься, — с оттенками восхищения в голосе сказал Богдан, — и про реактивность достойно объяснил, даже меня проняло.
— Можно вопросик, Богдан Васильевич? — попросил я.
— Конечно, хоть два задавай.
— В один уложусь… что там с убийством академиков? Расследовали?
— Да, дело закрыто, — вздохнул тот, — ты подписку о неразглашении давал, так что скажу, в чём там дело оказалось — Легасов сначала застрелил Александрова, а потом сам застрелился.
— Во дела, — только и нашёлся я, что сказать. — А пистолет этот Легасову принадлежал?
— Нет, он его увёл у охраны. Как и когда, сейчас разбираемся…
Я вспомнил реальную историю болезни Легасова — он же три раза, кажется, делал попытки самоубийства, два раза откачали, на третий не смогли. А здесь, видимо, его суицидальные наклонности проявились немного раньше. А ещё очень не позавидовал охране, головы там точно полетят.
— Вот как мы с тобой поступим, Сергей ээээ… Владимирович, — сказал Богдан, закрывая папочку и пряча в стол диктофон. — Ты сейчас возвращаешься в гостиницу, забираешь свою подругу, садишься в машину и уезжаешь из Припяти к чёртовой матери, и чтоб назад не возвращался, мы проследим за этим. Часа времени хватит?
— Вполне, — ответил я, — а с чем связано такое решение? Оно вообще в советском правовом поле лежит?
— А то как же — про 101 километр, надеюсь, слышал?
— Но такая мера принимается по отношению асоциальным элементам, бомжам разным и проституткам. Еще после освобождения из мест лишения вроде бы тоже, а я каким боком к 101 километру буду пристёгнут?
— На основании всё того же распоряжения за номером 21, - со вздохом ответил Богдан. — На вот ещё в одной подписке распишись и вали отсюда.
Я внимательно прочитал подсунутую им бумагу, ничего криминального там не нашёл, подписался и встал.
— До гостиницы сам дойдёшь, тут недалеко, — напутствовал меня чекист.
Тут и точно оказалось довольно близко. Швейцар внимательно посмотрел на меня, пришлось доставать выписанный вчера пропуск, а администраторша за стойкой сразу замахала руками, когда меня увидела.
— Доброе утро, Сергей Владимирович, что же это вы даже не ночевали сегодня?
— Дела срочные образовались, — хмуро отвечал я, — да, мы сейчас выписываемся и уезжаем — что нужно сделать?
— Только приехали и сразу уезжать? — спросила она, но, не дождавшись ответа, продолжила, — я позвоню горничной на этаже, она примет номер. А потом можете ехать.
Поднимаясь на свой этаж на лифте, меня вдруг пробило на ха-ха — а ведь отвертелся, ты, дорогой друг, от своих жениховских обязанностей, причём весьма оригинальным способом. Ну может это и к лучшему, философски рассудил я, открывая дверь номера. Марина сидела в кресле и читала газету «Комсомольская правда».
— Всё в порядке? — сразу спросила она меня о главном.
— Да, дорогая, более-менее… скорее менее, чем более, но в порядке. Собирайся, у нас есть полчаса времени, чтобы покинуть этот гостеприимный город.