— Я думал, ты совсем скоро избавишься от меня.
— Конечно, нет! Мы ведь можем дружить?
Он чокается моим напитком со льдом.
— Конечно.
Мы завязываем легкий разговор, в котором нет ничего нового. Крис и я всегда ладили, поэтому он пригласил меня на свидание, сказав, что хочет вывести это на новый уровень. Это явно не сработало, поэтому я благодарна за то, что у нас все еще сохраняются дружеские отношения.
Мы говорим о колледже и экзаменах, а также о том, где наши коллеги проходят стажировку. Он рассказал мне о процессе собеседования в W&S и о том, как это было сложно, но он прошел, потому что произвел на них впечатление, потому что он гений.
Приятно осознавать, что я не буду одинока среди всех враждебных стажеров. С Крисом у меня будет более сносное лето.
Мы ходим по магазинам в поисках костюмов, так как он не может просто появиться в своей кожаной куртке, хоть и выглядит в ней убийственно. Затем я покупаю кое-что для себя и теряю счет времени со всеми этими покупками, которые мы делаем, но я не против.
Быть полностью поглощенной чем-то — это хорошо. Я из тех, кому не следует давать слишком много свободного времени, потому что все это будет потрачено на чрезмерные размышления, пока я не сойду с ума.
К тому времени, как Крис отвозит меня домой, становится уже поздно. Несколькими движениями я оттягиваю юбку-карандаш до бедер. Мне пришлось приподнять её, прикрываясь сумками, чтобы я могла ехать с ним на байке. Судя по всему, юбки-карандаш и мотоциклы — не лучшие друзья.
Мои волосы враждуют со шлемом, потому что они застревают в нем. В третий раз за сегодня.
— Глупые волосы, — я стону, пытаясь распутать их, не вырывая с корнем.
Крис хихикает и соскальзывает с мотоцикла, чтобы взять на себя эту задачу. Он мягче меня и умудряется снять шлем, не выдергивая мои волосы.
— Ты должна быть терпеливой, Гвен.
— Разве это не скучное слово?
Он качает головой, приглаживая мои волосы.
— Спасибо, Крис. За все.
Он обнимает меня.
— Я понял тебя.
Я обнимаю его в ответ.
— Теперь я чувствую, что использую тебя.
— Я тот, кто использует тебя, чтобы ты дала мне постоянную работу, когда будешь владелицей W&S.
Я отталкиваюсь, смеясь.
— Им повезет, что у них есть ты.
— Ловлю тебя на слове, — он взъерошивает мои волосы перед тем, как сесть на байк. Звук ревущего двигателя эхом разносится в воздухе, когда он уходит, а я остаюсь на месте, махая рукой, пока он не исчезнет из виду.
Затем на цыпочках иду к входу, потому что папа надает мне по заднице за опоздание и катание на мотоцикле.
Мои плечи сгибаются, когда я открываю входную дверь.
Правильно. Папы больше нет. Думаю, я все еще отрицаю это, потому что каждый день просыпаюсь с мыслью, что найду его на кухне или что он будет стучать в мою дверь, говоря, что я опаздываю в школу.
В моем сознании папа все еще здесь. Он вернется, потому что так делают папы. Они остаются.
Они не уходят, как мамы.
Мой отец не бросит меня, как она.
— Который сейчас час?
Я подпрыгиваю, позволяя пакетам выпасть из моих рук и удариться о пол с громким стуком.
В холле темно, если не считать садовых огней, пробивающихся через окна. Но некоторые из них замаскированы высокой широкой фигурой, которая стоит там, блокируя мягкие оттенки, убивая их и превращая в тень.
Я не могу ясно видеть черты его лица, но чувствую в них резкость. Она висит в воздухе и стреляет воображаемыми кинжалами мне в грудь.
— Я спросил, который час, Гвинет?
Моя спина дергается от холодного тембра его голоса и властного авторитета в нем. Он всегда был решительным, суровым, но впервые это прозвучало так рассерженно, что подтолкнуло меня начать разговор.
— Думаю, одиннадцать.
— Ты так думаешь? Это самый лучший ответ, который можешь придумать после того, как исчезла, не брала трубку и вернулась, сидя на чьем-то чертовом мотоцикле?
— Ты звонил мне? — я залезаю в сумку, которая находится посреди всех покупок, и роюсь в ней, пока не нахожу свой телефон.
Конечно, от Нейта три пропущенных звонка.
— Он был в беззвучном режиме, — медленно говорю я, и это звучит как неубедительное оправдание.
— Что я сказал на счет того, чтобы ты поднимала трубку, когда тебе звонят?
— Я работала и забыла снова включить…
— Ответь на этот долбанный вопрос, Гвинет.
Сила его гнева врезается прямо в меня, превращая все в хаос.
Знаете что? К черту его.
Он не может так со мной разговаривать после того, как причинил боль. Что такого в том, что я захотела забыть о нем на несколько часов, проведя время с другом? Почему он пытается заставить меня чувствовать себя виноватой из-за этого?
Поднимаю подбородок.
— Ты не можешь говорить мне, что делать, ясно? Я могу не отвечать на телефонные звонки, ездить на мотоциклах и возвращаться поздно, и ты ничего не скажешь на это. Ты не мой отец, Нейт!
Тишина, которая наступает между нами, оглушительна, и это заставляет меня услышать звук собственного дыхания, пульсацию в шее и грохот в груди.
Пауза тянется так долго, что я не думаю, что она когда-нибудь закончится. Или, может быть, я просто воображаю что-то, и это произошло всего за несколько секунд.
Нейт приближается ко мне, его шаги звучат уверенно и сильно, я почти слышу, как они растаптывают что-то внутри меня. Не осознанно делаю шаг назад, мои кроссовки не скользят по полу, потому что, черт возьми, как я могу быть так напугана и взволнована одновременно?
Я думаю, что страх побеждает, потому что тени на его лице множатся с каждой секундой.
Я визжу, когда моя спина ударяется обо что-то. Это всего лишь стена, но я так взволнована, что втягиваю воздух через ноздри, отчего вдыхаю его пряный, древесный запах.
Он близко.
Так близко, что мне приходится смотреть в его карающие темные глаза.
— Ч-что ты делаешь? — я не хочу заикаться или говорить таким легким голосом, правда, не хочу, но он словно украл что-то у меня.
Потому что он вор. Все, что он делает, это ворует у меня многие вещи.
Во-первых, мое уважение.
Девичьи мечты.
А теперь он идет за моим телом.
— Отныне я скажу это.
— Что?
— Комендантский час. Отвечай на чертовы звонки. Не садись на гребанный мотоцикл.
— Ты… не можешь. Ты не мой отец.
— Нет, но я твой муж.
— Только на бумаге, помнишь? Без прикосновений, помнишь? Все будет кончено, когда мне исполнится двадцать один год. Ты помнишь про это? Потому что я да. И этот брак ничего не значит.
У него тик в челюсти. Он маленький и едва заметный, но я замечаю это, потому что замечаю в нем все. Это моя единственная суперспособность.
— Это ничего не значит, да? — он вытягивает слова, говоря медленно, но это выглядит прямо угрожающе.
— Да, ничего.
— Поэтому ты задрала юбку и запрыгнула на байк к этому мальчишке? Потому что это ничего не значит?
— Крис не мальчишка, понятно? И он может ездить на этом Харлее так хорошо, как никто другой. Кстати, именно так он называется — Харлей, а не какой-нибудь обычный байк.
— И почему ты села на этот необычный байк?
Я скрещиваю руки на груди.
— Не твое дело.
— Следи за своим долбанным языком. Не занимай оборонительную позицию передо мной, иначе я обещаю, что все закончится не очень хорошо — для тебя, а не для меня. Так что отбрось подобное отношение и свои гребаные руки.
Я не хочу, действительно не хочу, но мои руки, кажется, имеют собственное мнение, поскольку они безвольно падают по бокам.
— Я не понимаю, почему тебе должно быть дело до того, кто меня подвозит или с кем я провожу время.
— Он твой парень?
Вопрос застает меня врасплох, или его тон. Он спокойный, но с глубоким тембром, от которого пальцы ног скручиваются в белых кроссовках.
— А что, если да? — я изображаю безразличие.
— Ответь на вопрос. Он твой парень?
— Мне нельзя иметь парня? Знаешь, мне двадцать, а это значит, что у меня есть увлечения, парни, потребности и желания. Это означает, что я езжу на мотоцикле и делаю все, что хочу.
— Какие потребности?
— Что?
— Ты сказала, что у тебя есть увлечения, парни и потребности. Какого рода потребности?
Дерьмо. Конечно, он сосредоточился на этой части из всего мною сказанного. Я должна отступить, притвориться, что это ничего не значит, но я чувствую сильную решимость. Что все закончится очень плохо.
Может быть, потом будет еще хуже, но мне все равно. Иногда боль того стоит.
— Сексуальные, — шепчу я хриплым голосом, который меня удивляет.
По-видимому, это удивляет и Нейта, или, может, мои слова, потому что он подходит так близко, что становится тесно, и кажется, будто он вот-вот вспыхнет или что-то в этом роде.
Даже его голос такой же напряженный, как и все остальное в нём.
— Какие именно сексуальные желания?
— Ты знаешь.
— Не знаю. Скажи мне, Гвинет, для каких потребностей сексуального характера тебе нужен этот необычный байкер?
— П-поцелуи, для начала.
— Поцелуи.
— Да, с языком и прикосновениями.
— И?
Я чувствую, как огонь распространяется по моей шее и ушам, но не останавливаюсь. Не могу.
— И он прикоснется ко мне пальцами.
— Как?
— Хм?
— Как бы он это сделал? Будут ли его пальцы глубоко внутри тебя, доставляя удовольствие?
Ох черт. Я уже. Я имею в виду возбуждена, и для этого потребовались только его слова. Но это больше не просто слова. Они приобрели новый смысл и теперь живут внутри меня, прикасаясь, заставляя меня наполняться им.
— Да… и они ощущаются так хорошо.
— Правда?
Все во мне сжимается — грудь, живот и моя киска. Она так сильно сжимается, как будто пытается удержать его пальцы.
— Насколько хорошо? — суровость его голоса и неподвижность тела никуда не исчезли. Похоже, он на грани чего-то. Что, понятия не имею.
— Очень.