Я останавливаюсь, встречаясь с ее взглядом в отражении зеркала. Это предусмотрительно, осторожно и на грани искупления.
— Что это за вопрос?
— Ты никогда не делаешь этого. Я просто подумала, что это странно.
— Я не целуюсь.
— Ты просто трахаешься?
— Правильно. Я просто трахаюсь.
— Что, если я захочу поцеловать тебя?
— Гвинет, я же говорил тебе…
— Это просто секс, никаких чувств, — повторяет она, подражая моему тону, прежде чем вернуться к своему. — Я знаю это. Но речь идет о поцелуях, а не о чувствах.
— Поцелуи для меня связаны с чувствами. Вот почему я этого не делаю.
Она резко встает и смотрит мне в лицо. Мягкое сияние вокруг ее лица, напряжение в шее, и она стучит ногтями снова и снова, словно не может удержать их на одном месте.
— Даже сейчас? — спрашивает она низким, навязчивым голосом, который, блять, меня бесит.
Хотя нет. Меня мучает не голос, а ожидание в нем, на ее лице. Оно практически сияет через её зеленые глаза.
Но я не могу позволить ей видеть радужные сны. Я не могу позволить ей строить свою жизнь на ожиданиях.
Она сказала, что я заставляю ее чувствовать полноту, но это фальшивка, не имеющая смысла.
В конце концов, как я могу вылечить ее пустоту, когда я сам пуст?
— Даже сейчас, — говорю я.
Она вздрагивает, как будто я ударил ее. У нее дрожит подбородок, прежде чем это распространяется на все тело.
— Да пошёл ты, — шепчет она и выбегает из комнаты.
Я не бегу за ней, потому что это плохо кончится. Ей, наверное, нужно немного остыть, прежде чем мы снова поговорим.
Я провожу некоторое время, проверяя свою электронную почту, затем иду в гостиную и обнаруживаю, что она спит, положив голову на стол, а ее блокнот зажат между пальцами.
Он открыт на букву Н, которую она писала жирными красными буквами.
Нейт.
Моя челюсть сжимается, и мне нужно все терпение, чтобы не разорвать эту штуку. Неужели она думает, что избавится от меня, просто написав мое имя в блокноте?
Она, очевидно, не знает, какие методы я могу использовать, чтобы убедить ее, что она остаётся моей. Я предупреждал ее, но она не слушала, поэтому все, что она могла сделать, — это понести последствия.
Я несу ее к кровати, и когда укрываю одеялом, мой телефон на прикроватной тумбочке вибрирует. Больница.
Мои пальцы дрожат. Они бы не позвонили в этот час, если бы это не было чем-то важным. Я беру телефон и выхожу на улицу, чтобы ответить.
— Это Натаниэль Уивер. С Кингсли все в порядке?
— Да, — в голосе медсестры слышится ликование. — Мистер Шоу только что очнулся.
Глава 30
Гвинет
Папа очнулся.
Папа. Вышел. Из. Комы.
Я до сих пор не могу в это поверить и мысленно трясу себя на протяжении всей поездки в больницу.
Думаю, я сплю.
Вот что я сделала, когда он впервые попал в аварию: я спала на спине, и мне приснилось, как папа наклонил голову и сказал мне, что спать в таком положении вредно.
Потом я проснулась, а его не было, но на глаза навернулись слезы.
Вот о чем я думаю на протяжении всей поездки. Думаю, что это сон, и я рано или поздно проснусь, а папа все равно будет в коме.
Нервно постукиваю ногтями, а потом впиваюсь ими в кожу. Боль означает, что это не сон, а звонок, который получил Нейт, был реальным.
Что мой отец очнулся.
Мы не разговариваем все это время. Я просто слушаю свой плейлист NF и Twenty One Pilots и считаю минуты, пока мы не приедем в больницу.
Каждый раз, когда он открывает рот, я увеличиваю громкость, пока он не поймет намек и не перестанет говорить. Я не хочу с ним разговаривать, не хочу, чтобы он произносил слова, которые меня разорвут. Потому что знаете, что? Пошел он.
К черту его холодность.
К черту мерзкие наклонности.
К черту все это.
Я знаю его историю и то, что превратило его в жесткого человека, и понимаю это. Правда. Меня тоже бросили, так что в этом мы похожи. Мы оба понимаем, каково быть брошенными теми же людьми, которые должны быть рядом с нами. Понимаем, как эти чувства влияют на то, кем мы являемся. У меня пустой мозг, записная книжка, и я использую нездоровые навязчивые идеи, чтобы справиться, но я не хожу без дела, чтобы причинить вред другим.
Я не хожу и не говорю им, что, как бы они ни старались, я ничего не почувствую к ним.
Обида не дает ему права причинить мне боль.
Раньше я выжидала и тупо верила, что он одумается. В тот день он почувствовал частичку того, что я чувствую к нему, но я гналась за пустотой.
Невозможность.
Так что да, пошел он на хуй. Теперь, когда его имя официально внесено в список, я уменьшу к нему чувствительность.
Ну, или я просто пытаюсь убедить себя в этом.
В любом случае, мне просто нужно сосредоточиться на папе и на том факте, что он проснулся.
Однако, когда мы добираемся до больницы, доктор, пожилой мужчина с чисто выбритым лицом и ямочкой на подбородке, сообщает нам, что папа снова без сознания.
Мои ноги почти подкашиваются, и я вытираю потные ладони о шорты.
— Но… но… медсестра сказала, что он проснулся.
— Так и было, — говорит доктор. — Он ответил на мои команды, не спал двадцать минут и попытался заговорить. Выход из комы происходит постепенно, а это значит, что со временем он будет более осознанно возвращаться к жизни.
— Означает ли это, что он снова проснется?
— Мы считаем, что да. У мистера Шоу не было серьезного результата по шкале комы Глазго, и мы уверены, что он полностью выздоровеет. Ваш отец очень волевой человек.
— Я знаю. Он такой, — слезы снова скапливаются у меня на веках, и я вытираю их тыльной стороной ладони. — Могу ли я увидеть его?
— Конечно.
Я мчусь в палату отца, хотя мои конечности с трудом несут меня. Нейт не следует за мной, и я думаю, это потому, что он хочет поговорить с доктором.
Медсестра массажирует руку папы, чтобы у него не было пролежней. С тех пор, как его синяки и сломанные кости зажили, он просто выглядит спящим.
Когда этого становилось слишком много, и я так сильно скучала по нему, то сидела рядом с ним и шутила, что он не подходит на роль Спящей красавицы. Либо было это, либо плакала всякий раз, когда приходила сюда.
— Я сделаю это сама, — говорю я медсестре, и она позволяет мне, даже если остается смотреть. Я научилась перемещать отца, мыть его волосы без большого количества воды, очищать его тело и создать для него максимальный комфорт.
— Папа… это я, Гвен, — объявляю я о своем присутствии, прежде чем поднять его руку и растягиваю ее. Он издает звук, кряхтение или стон, я не знаю, что.
Я недоуменно смотрю на медсестру, и она кивает.
— Это потому, что ты растягиваешь его руку.
— Я причиняю ему боль?
— Нет. Думаю, он, наверное, реагирует на твой голос. Продолжай с ним разговаривать.
Мое внимание снова возвращается к нему.
— Папа… Я пришла, как только услышала о тебе. Мне жаль, что меня не было здесь, когда ты открыл глаза. Но я не уйду от тебя, слышишь? Мы против мира, ведь так? И я не могу пойти против мира, если ты не в нем. Кроме того, я упорно работаю на стажировке, и уверена, что этой осенью я надеру задницу всем в колледже. И я тебе сказала, что у меня новая подруга? Ты можешь в это поверить? Я завожу друзей? Джейн вначале даже не знала, что ты мой отец, и она могла подумать, что ты немного эгоистичен, но я поменяла её мнение о тебе, и теперь она полностью член твоего фан-клуба. Я хочу познакомить ее с тобой, так как она присоединилась к ИТ-отделу после твоего несчастного случая. Там ее назвали дурнушка Джейн, но я поставила их на место. Мне пришлось использовать твое имя для этого, прости, но я обещаю, что это по уважительной причине.
Я глажу его руку и вздыхаю.
— Я также пошла дальше и разбила собственное сердце, потому что отдала его тому, кому это не нужно. Я думаю, что мне снятся ванильные сны, и мне нужно от них избавиться, поэтому, папа, пожалуйста, проснись и скажи мне, как это сделать.
Он сжимает мои пальцы, и прежде, чем я успеваю испугаться, его ресницы трепещут, а глаза медленно открываются.
У меня чуть не случается сердечный приступ, мои пальцы замирают на его руке, когда сине-серый цвет его радужной оболочки сияет в свете лампочек. Цвета, которые я не видел несколько недель. Сейчас он приглушен, измучен, но смотрит прямо на меня.
Он медленно моргает, но его взгляд не отрывается от меня.
— Боже мой, папа…
Его пальцы сжимают мои, и он что-то бормочет. Сначала бессвязно, но потом я подхожу к нему, и от слова, которое он хрипит, мои глаза наполняются влагой.
— … ангел…
— Да, это я, папа. Я здесь.
Он снова моргает, говорит что-то неразборчивое и медленно закрывает глаза.
— Что… что не так? — спрашиваю медсестру.
— Это нормально. Он будет часто терять сознание, прежде чем полностью проснется. Он сейчас просто спит.
— Ты достаточно долго спал, папа. "Спящая красавица" тебе не идет, так что тебе пора сейчас же просыпаться, — я пытаюсь отругать его, но вместо этого говорю со слезами на глазах.
Он снова сжимает мою руку, но не открывает глаз. Я остаюсь рядом с ним еще долго после того, как заканчиваю его массажировать. Сейчас раннее утро, и мне нужно спать, но я не могу. Что, если он проснется, когда я сплю?
Дверь открывается, и я думаю, что это медсестра, но входит Нейт с ванильным молочным коктейлем в руке.
Он кладет его мне между пальцами.
— Тебе следует пойти домой и отдохнуть, но, полагаю, сейчас ты не отойдешь от него.
Я вонзаю ногти в чашку. Почему он должен так хорошо меня читать, но не осознавать, насколько болезненны его действия?
Он не должен так относиться ко мне, если это ничего не значит.
Он не должен ничего знать обо мне и приносить мне эти вещи, потому что они — то, что держит меня в покое.
— Медсестра сказала, что он открыл глаза и разговаривал с тобой? — спросил он.