Серафина всхлипнула, вытерла глаза рукавом и согласно кивнула головой. Санитар пощадил ее красоту, оставил на голове коротенький ежик волос. Она с тоской взглянула на себя в зеркало - еще номер на спину и совсем как в концлагере.
* * *
Так началось ее заточение в психиатрической больнице. Первое время Серафина вела себя тихо, больше присматривалась. Уколов, конечно, она избежать не могла, но таблетки, которые ей давали, прятала под язык, а потом выплевывала. Порошки незаметно высыпала за воротник, причем проделывала это так ловко, что медсестра, которая специально следила за приемом лекарств, ничего не замечала. Но и от одних уколов голова у нее была легкая-легкая, как будто она постоянно балдела, хотя это отнюдь не мешало думать.
Заветной мечтой Серафины было попасть на прогулку во двор. Она долго гадала, как этого добиться, и наконец нашла способ.
Она, конечно, догадывалась, что все эти многочисленные порошки и пилюли даются ей затем, чтобы подавить ее разум, сделать бесноватой, подобно соседкам по палате. Серафина не могла разобраться, кто из них был по-настоящему болен, а кого истязали в наказание за какие-то провинности. А то, что людей в этом преступном заведении не лечили, а калечили, она давно уже поняла. Все больные выглядели примерно одинаково, с той лишь разницей, что "буйные" бесновались на привязи, а "тихие" уныло бродили взад-вперед, как маятники. С не меньшим удивлением Серафина присматривалась к нескольким существам - явно женского пола - с непомерно большими животами. У нее встали дыбом волосы на голове, когда она обнаружила, что это беременные женщины. Им кололи какие-то особые уколы темно-красную жидкость, похожую на кровь, и давали круглые шарики-пилюли.
И тогда Серафине пришлось призвать на помощь все свое актерское искусство. Она начинала ходить, повесив голову и заложив руки за спину, иной раз пританцовывая и прихлопывая в ладошки словно от одной ей ведомой радости, а сама тем временем искоса наблюдала за реакцией врачей на свое поведение.
От постоянных уколов наркотика она все время пребывала в возбужденном состоянии. Временами ей нестерпимо хотелось закричать во все горло, затопать ногами, заколотить кулаками в стену, лишь бы дать выход раздирающему ее напряжению. Она усилием воли сдерживала себя, потому что знала - будут цепи, будут страшные уколы, от которых отключится разум...
И вдруг она придумала. В коридоре между старым и новым корпусами обнаружила длинную перекладину. Как-то, желая дать выход эмоциям, она разбежалась, подпрыгнула и несколько раз подтянулась на руках. И - о, чудо! - стало легче. Оказывается, уставшее от неподвижности тело просило разминки. С тех пор она избрала эту перекладину орудием борьбы. Часами висела там, в коридоре, раскачиваясь, как маятник, то на руках, то на ногах. Сумасшедшие собирались неподалеку, ликующе визжали, хохотали, показывая на нее пальцами. Санитары вначале снимали ее и водворяли в палату, но через минуту она снова оказывалась в коридоре, и опять все начиналось сначала. Наконец ее оставили в покое. Врачам это свидетельствовало о том, что разум пациентки окончательно помутился, а ей позволяло размяться от однообразного сидения и ходьбы. Доктора перестали интересоваться ею как новой пациенткой.
Между тем время шло. Так прошел месяц, другой, третий началась зима. С мечтой выйти во двор пришлось распроститься до следующего лета. Серафине обрыдли и палата, и соседи, и перекладина. Но чтобы на самом деле не рехнуться, она продолжала ежедневно, словно исполняя важную работу, раскачиваться на перекладине. Иногда по вечерам она собирала вокруг себя соседок по палате и начинала читать им лекцию о превращении женщины в Тарзана, и когда в эти минуты в дверь заглядывал доктор Косицкий, то уж она старалась вовсю. Она так вошла в свою роль, словно собиралась держать экзамен во ВГИК.
С санитарами Серафина не ссорилась, послушно позволяла делать с собой все, что угодно, и поэтому в последнее время за нею даже не наблюдали.
Постоянные занятия на перекладине сделали ее мускулы железными, она научилась притворяться так мастерски, что не догадывались и ученые доктора. Но с некоторых пор Серафина стала замечать на себе упорное внимание одного больного из пятой мужской палаты. Это был высокий стройный парень, очень красивый, с аристократическими чертами лица и яркими голубыми глазами. Даже мешковатая больничная пижама нисколько не портила его, а капризный излом красиво очерченных губ никак не вязался с помраченным рассудком.
Как он оказался здесь, этот голубоглазый красавец, Серафина не знала, но где-то примерно месяца два назад она заметила, что парень к ней присматривается. Каждый день, как только Серафина вывешивалась на перекладину, он начинал бесцельно бродить взад-вперед мимо нее, ухмыляясь про себя и толкая других больных. Время от времени она ловила на себе его пристальный и совсем не безумный взгляд. Несколько раз даже встречалась с ним глазами, но тут же поспешно отворачивалась, боясь, что он разгадает ее притворство.
Все это было невыносимой нагрузкой на психику, и временами Серафине казалось, что она в самом деле не выдержит и сойдет с ума. Поддерживала ее надежда. Весной больных выпускали во двор, а там она надеялась махнуть через забор, каким бы он ни был высоким. Сидеть тут всю жизнь, конечно, она не собиралась. Уже теперь у нее были совершенно расшатаны нервы, а постоянные уколы наркотика поставили ее в полную зависимость от иглы и шприца. Правда, в последнее время колоть стали меньше, полагая, наверно, что разум ее окончательно помутился.
Однажды Серафина, раскачиваясь на перекладине, краем глаза заметила своего преследователя - он стоял, сунув палец в рот и вертел головой в разные стороны. Но как только холл очистился от больных, он тотчас же прекратил свое идиотское занятие, шагнул к Серафине и шепнул ей на ухо:
- Загляни ночью под лестницу, поговорим, - и тут же ушел, меланхолически насвистывая.
Серафина нисколько не удивилась. Казалось, она только этого и ждала. Весь вечер она металась сама не своя. Что он хочет, этот парень? О чем желает поговорить? Но он не безумец, это ясно. А может, здесь какой-то подвох? Может, не ходить? Но мысль о том, что здесь, в этих страшных стенах, есть еще один нормальный человек, радовала Серафину. Наверно, сильный характер у этого парня, если он умудрился здесь сохранить здравый ум и твердую память.
Ближе к полуночи, когда все вокруг уснули, Серафина осторожно выскользнула из палаты, высунулась в коридор и огляделась. Коридор освещался скудно, и дальние концы его тонули во мраке. На одном конце его находился пост дежурной сестры, которая всегда в это время дремала. Одурманенные снотворным, больные тоже спали тяжелым сном. Оглядываясь, Серафина на цыпочках пробежала коридор из конца в конец и вышла на черную лестницу. Эта лестница не запиралась, потому что в том не было нужды - внизу она заканчивалась тупиком. Дверь, бывшую здесь когда-то, давно замуровали, лестничные пролеты на каждом этаже затянули сетками, и от этого внизу под лестницей образовался темный укромный уголок.
Когда Серафина спустилась до первого этажа, кто-то схватил ее за руку повыше локтя и втащил в узкую нишу под лестницей. Она едва не вскрикнула.
- Кто здесь?
Горячая рука прижалась к ее губам.
- Тише, тише, не кричи.
- Зачем звал? - шепотом спросила Серафина, все еще не в силах избавиться от нервной дрожи.
- Приятно пообщаться с умным человеком в сумасшедшем доме, - парень негромко усмехнулся. - Только не зарывайся, иначе мускулы тебя продадут.
- Сказал бы лучше, как тебя зовут, - Серафина пыталась в полумраке разглядеть лицо собеседника, но видела только ровный, как по линеечке прочерченный, профиль.
- Меня зовут Алик. А тебя знаю - Серафина. Так значит, ты бежать собралась?
- Сия мысль не лишена основания, - сказала Серафина.
-"Оставь надежду, всяк сюда входящий", - трагическим голосом процитировал Алик и добавил: - Не выйдет!
- Почему? - помрачнела Серафина.
- По забору пропущена сигнализация, - Алик вздохнул. Срабатывает за три секунды. Увы!
- Ты здесь давно сидишь? - хмуро спросила Серафина.
- Года полтора уже будет.
- За что?
Алик помолчал некоторое время.
- Да, собственно, по своей же глупости. Однажды мы устроили забастовку возле дома Советов, требовали, чтобы признали наши права.
- Чьи это - ваши? - улыбнулась Серафина.
Алик замялся на секунду. Некоторое время он молчал, что-то обдумывая. Потом, словно бросившись в холодную воду, вызывающе добавил:
- Я гомосексуалист. Голубой.
- Ага, - сказала Серафина. - Не вижу ничего странного. Но зачем было афишировать?
- Это только теперь, сидя в психушке, спрашиваешь, зачем. Если бы знать... - Алик зябко передернул плечами. - Жуткие вещи здесь происходят, поверь моему слову.
И вдруг, словно сорвавшись, он торопливо начал говорить. Видно было, что все это накопилось в душе и давно уже ищет выхода.
- Знала бы ты, что они здесь делают! Волосы дыбом встанут, как увидишь! Людей такими уколами колют, что они по стенкам, как мухи, бегают. Сам видел. А женщин беременных видела? Все они довольно симпатичными были, как сюда попали, и все угодили к санитарам. Видела бы ты, что они с женщинами делают...
Даже в темноте было видно, как побелела от ужаса Серафина. Но Алик, не замечая этого, продолжал:
- Тебя знаешь почему не трогают? Сам доктор Косицкий лично запретил. Я разговор в коридоре слышал. Однажды не досмотрели, и одна в коридоре родила, прямо на полу. Мне до сих пор не забыть - младенец черный весь и какой-то перекрученный - ноги из-под мышек торчат, а руки из задницы, вместо лица - один рот, как жерло пушки. Всех нас по палатам сразу разогнали, убрали все. Тут их много родится, только все сразу куда-то исчезают.
Алик еще долго говорил, а у Серафины шевелились волосы на голове от того, что она слышала. Наконец он выговорился и замолчал, ожидая комментариев. Но Серафина молчала.