нению большей части руководства «Земли и Воли» исключительно из-за того, что не удалось подобрать к их сердцам и душам подходящих ключей. Высокие идеалы либерализма, всеобщего бессословного собрания и прочие были для простого люда малопонятными, неинтересными. Следовательно, требовалось в очередной раз изменить программу «Земли и Воли», которая после печальных итогов польского восстания и очередной стадии арестов и ссылок окончательно слилась с «Московским обществом» Ишутина и вобрала в себя ещё несколько кружков. Вобрав, стала не просто самой крупной, но чуть ли не единственной действительно влиятельной революционной организацией империи. Это несло в себе как возможности, так и риски.
Риски беспокоили членов исполнительного комитета всё сильнее и сильнее. Раз «Земля и Воля» постепенно становилась чуть ли не единственной крупной революционной организацией – власти просто обязаны были бросить на её полный разгром все силы. Или сперва на раскол, а уже потом разгром более мелких осколков. Оттого члены комитета и спешили встроить в свою «партийную программу» новые идеалы, более понятные тем. на кого планировали опереться. Так опереться, чтобы даже после более чем вероятного разгрома «Земли и Воли» в целом, её осколки смогли бы вновь собраться воедино, как капли ртути… при первой же удобной возможности.
Идеалы. В сравнении с первоначальным вариантом это было не одним, а сразу несколькими шагами вперёд в не самом ожидаемом направлении. Стремясь заполучичь поддержку масс народных, «Земля и Воля» в своём обновлённом и слившемся составе опёрлась на передачу крестьянству земли в равных долях, полное общинное управление той самой землёй, а ещё… Ещё громко так заявила о правах всех входящих в империю наций на самоопределение. Всех наций, включая польскую, кавказские и туркестанские. Подобным ходом… ходами Исполнительный комитет надеялся привлечь на свою сторону одновременно крестьянство, едва-едва замиренных поляков и всю ораву инородцев, по существу проживающих в колониях на имперских окраинах. Этим же – а то, что обновленная программа уже стала известна полиции и Третьему Отделению сомневаться не стоило – организация поставила себя, как это говорилось за океаном, «вне закона».
Аресты уже начались. Точнее сказать, началась очередная их волна, но куда более агрессивная, жестокая. И речь шла уже не только и не столько о высылке, а о приговорах к каторжным работам или заключению в крепости. Члены же «Земли и Воли» вот-вот должны были быть признаны бунтовщиками против Российской империи, желающими разрушить её изнутри и выступающими на стороне «разгромленных польских мятежников» и «немирных горских народов». А такая постановка означала… как бы не виселицы для членов Исполнительного комитета и основных идеологов. С виселицами вообще в последние несколько лет куда проще стало, да и революционеров судили более строго, чем раньше. Шла речь даже о том, чтобы вовсе отменить высылку в далёкую и глубокую провинцию, вместо этого просто выбрасывая за пределы империи без права возвращения.
Все всё понимали, осознавали, чувствовали приближающийся разгром. Оттого хотели сделать неожиданный и знаковый ход, который позволил бы организации сохраниться даже в самых сложных условиях. Пусть даже самим членам комитета и пришлось бы покинуть страну. Не всем – некоторые собирались остаться во что бы то ни стало – но некоторым.
Исполнительный комитет заметно обновился в сравнении с первоначальными организаторами. Из того состава остались лишь Василий Курочкин, каким то чудом сумевший избежать не то что каторги, но и ссылки в места совсем уж отдаленные – запрет пребывания в столицах был несущественной мелочью, к тому же при желании обходимой – да Александр Серно-Соловьевич, родной брат Николая. Этот был приговорён к вечной высылке за пределы Российской империи, но с большим для себя риском ухитрился не просто пересечь границу, а вот уже несколько месяцев пребывать то в подмосковных городах, то в самой Москве. Зато были и новые. Бывший видный деятель «Пермского общества» Александр Воскресенский, бежавший из–под надзора в Екатеринбурге. Отсутствовал заочно приговорённый к смертной казни, а потому скрывающийся то во Франции, то в Швейцарии Николай Утин, тоже с самого начала состоявший в «Земле и Воле», но не входящий в число основателей. Ну и последний член комитета… он присутствовал, да к тому же забирал всё большую власть, опираясь как на собственный «кружок», влившийся в организацию, так и на наиболее радикальных последователей – Николай Андреевич Ишутин. Двадцати четырёх лет от роду, этот молодой человек с фанатично блестящими глазами сильнее многих и многих склонялся одновременно к утопическим идеям и террористическим методам.
Принцип: «Цель оправдывает средства». Название одной из групп внутри собственной организации – «Ад». Действия – помощь в побеге за границу тем участникам польского восстания, которых по тем или иным причинам не повесили и не успели препроводить в «уютные» камеры той или иной крепости. Порой с применением оружия, что давало право «ишутинцам» утверждать, что они поболее прочих готовы нести идеи организации не только словом, но и делом. Что уж говорить о самом Ишутине, который сейчас и склонял остальных членов комитета на свою сторону.
- …только тактика индивидуального террора, к которой готовы самые верные нашим идеалам люди, способна сотрясти страну. Сотрясти и выбить землю из-под ног сатрапов. И главного сатрапа, который отдает приказы, из-за которого наши братья томятся в камерах, на каторге или просто не могут вернуться в родную страну.
- Если вы говорите про императора, Николай Андреевич, то эти ваши слова, - тут Серно-Соловьевич неопределённо так помахал в воздухе рукой, - вызывают у меня опасения.
- Мы всё же не ученики Мадзини и прочих,- согласно проворчал Курочкин. - И попытка поляков в Нью-Йорке ничем хорошим для них не кончилась.
Зато Воскресенский слушал Ишутина с куда большим интересом, что тот не мог не заметить. Заметив же, продолжал развивать мысль.
- Американское министерство тайной полиции и наши жандармы – их нельзя сравнивать. Охранка только начала учиться тому, что умеют за океаном. Сложно быстро привыкнуть работать по новому. Но они научатся и тогда… Тогда будет сложнее! Сейчас мы ещё можем добраться до императора. Несколько людей с револьверами на пути его следования по столице, готовность пожертвовать собой ради будущего и мы добьёмся успеха.
- Людей нужно готовить, - замялся Воскресенский. – И чтобы рука не дрогнула, когда потребуется направить револьвер на самого помазанника божьего. Прости нам, отец небесный, грехи наши тяжкие.
- Он милостив, он простит, Александр Григорьевич, - перекрестился Курочкин. -Я с болью в сердце, но тоже поддержу нашего юного друга в его жажде пусть и террором, но всеобщее благо принести. Если у него и впрямь есть те, кто готов совершить такое.
Ишутин, вскочивший со стула, едва только услышал, что на его сторону встал и тот, от кого он не сильно этого ожидал, заговорил с ещё большим вдохновением:
- Митя Каракозов, мой брат. Двоюродный, но как родной. Готовый ко всему и подобравший в свою группу ещё трёх юношей. Бывшие студенты, из них один поляк, чьи родственники пострадали при подавлении восстания. Двое других тоже не подведут. Вышли из простого народа, видели всю несправедливость собственными глазами, а потому готовы. На всё готовы. И проверены, крови не убоятся.
- В Петербург для таких проникнуть…
- Документы есть, Александр Александрович, сразу несколько комплектов, - прервал Ишутин сомнения Серно-Соловьевича. – Они и деньги откроют многие пути.
- Если только так… Но, господа, я призываю всех вас к осторожности и готовности покинуть страну. Как только прозвучат выстрелы – тут нас уже ничто не спасёт. И я не про тюрьму.
- Я останусь.
Слова Ишутина никого из присутствующих не удивили. Этот был готов ко всему и даже более, имелось чуть ли не подспудное желание «взойти на Голгофу», принести себя в своеобразную искупительную жертву и тем самым воодушевить других. Но тут уж у каждого свои пути. Это подтвердили и Курочкин с Воскресенским. Первый желал покинуть страну, второй, напротив, желал остаться, что бы ни случилось, хотя и не поддерживал саму идею покушения на императора. А вот остальные поддерживали, пусть кое-кто, а именно Курочкин, с заметной неохотой. Что до отсутствующего Утина, так переданное через Серно-Соловьевича письмо раскрывало его позицию, почти полностью совпадающую с высказанной Ишутиным.
- Большинством голосов, - подвёл итог Серно-Соловьевич. – Да хранит нас всех Господь! Действуйте, Николай.
Эпилог
Эпилог
Декабрь 1864 г, Американская империя, Ричмонда
- Дерьмо!
- Но не такое вонючее, как могло бы оказаться, - философски этак вздохнул Джонни, разливая по стаканам живительные дозы алкоголя. Себе виски, мне и Мари вино. Да, мне тоже, потому как реально в двери чуть было жопа не постучалась. – Выпьем и возблагодарим кто Господа всемогущего, кто иные высшие силы, что и стрелки оказались косорукими, и охранники умелыми.
- А то накрылись бы наши планы, братик.
Произнеся эти слова, Мария цапнула заполненный едва не до краёв бокал и. как только я тоже взял сосуд с влагой живительной и стимулирующей, выцедила его мелкими глотками. Понимаю, нервы. И хорошо ещё, что появившийся на пороге моего кабинета курьер со срочными вестями из-за океана сразу догадался сказать, что не произошло ничего непоправимого. Иначе… Кирпичи откладывать, конечно, не в моих привычках, но нервы всё едино не железные. Практически не пью, но после подобного хоть небольшой глоток стоит сделать. А потом как следует затянуться не сигариллой даже а сигаркой. Пусть и тоненькой, не особо ядрёной. Ф-фух, отпустило малость.