Император Максимин
Tertium nоn datur[68]
«В короткий срок, отцы сенаторы, я провел столько войн, сколько ни один из прежних императоров. Я доставил на римскую землю столько добычи, сколько нельзя было даже надеяться получить. Я привел столько пленных, что на них едва хватило римской земли…»
«Он был огромен; непросто отыскать равного ему среди известных греческих атлетов или лучших натренированных воинов варварских племен… При его вспыльчивости такая сила наводила на всех страх. Терпеливое и сдержанное управление Максимин заменил по-варварски жесткой автократией, хорошо зная о враждебном к себе отношении, причиной которому было то, что он стал первым императором, поднявшимся до высочайшего положения из самых низов. Максимин был варваром как по происхождению, так и по характеру, унаследовав от своих сородичей грубый и жестокий нрав… Его достижения обеспечили бы ему более высокую репутацию, не будь он слишком безжалостен даже к своим союзникам и подчиненным».
Группа всадников с вершины холма смотрела на наведенную через реку понтонную переправу.
Один из всадников на добрый локоть возвышался над остальными: Гай Юлий Вер Максимин, командующий западными легионами.
– Он идет сюда со своими сирийскими легионами, – сказал Маний Митрил Скорпион, префект лагерей собравшейся у Могонтиака армии. – С мавританской конницей, осдроенскими лучниками, парфянскими ауксилариями. Мне это не нравится.
– А мне нравится! – заявил Максимин. – Легкая конница, стрелки, пращники – это то, что нам нужно. В германских лесах они нам очень пригодятся.
– Так-то оно так, но ведь у нас есть свои лучники и своя легкая конница, – сказал Гонорий Плавт, три дня назад назначенный praefectus VIII augusta leg.[71] – Александр же оголил восточные границы, забрал даже мавританскую конницу из ливии. Он ведет с собой слишком большое войско. Большее, чем требуется тебе. Я думаю, он намерен сместить тебя с должности командующего и командовать армией сам.
– Глупости, – высокомерно ответил Максимин. – после того как алеманнские племена объединились, есть только один человек, способный их разгромить.
Это я. Неужели ты думаешь, что этот мягкотелый мальчишка рискнет сам выступить против алеманнов?
– Я ничего не думаю, Гай, – сказал плавт. – Я лишь передаю то, о чем говорят в Риме. – И уточнил на всякий случай: – Не на форумах – в палатине. Сенат тебя ненавидит за то, что ты отстраняешь их от командования армией…
– Все назначения утверждены императором! – возразил Максимин.
– Вот это меня тоже настораживает! Слишком легко утверждаются все твои проекты. Это не похоже ни на Александра, ни на его мамашу…
– Не беспокойся, – сказал Максимин. – У меня здесь тоже три легиона. А через месяц подтянутся еще два. И все они преданы мне и только мне! Все знают: из мальчишки никудышный командующий. Только и умеет, что откупаться после глупых потерь![72] Трудно поверить, что это – потомок победоносного Септимия! Воистину измельчали наши августы!
– Вот прекрасный случай поправить положение, – усмехнулся Маний Митрил.
– Нет! – отрезал Максимин. – Я присягнул императору – и присяге не изменю! Я не макрин![73] Хватит об этом. Сейчас я намерен думать только об алеманнах…
Глава перваяПримипил Геннадий Павел Череп
Эта зима прошла на удивление быстро. Наверное, потому, что работы было – невпроворот. Примипил Гонорий Плавт – в постоянных разъездах и легионом практически не занимался – крутил какие-то неизвестные дела. Черепанов подозревал: не военные, а политические. Его в известность не ставили. Да ему и не до того было: он фактически выполнял обязанности примипила. И большую часть обязанностей легата, который еще в середине декабря укатил в Рим. Дескать, ему как члену сената положено присутствовать при присяге новоизбранных консулов[74] и жертвоприношении. Как будто без него бычков не прирежут или Юпитер обидится. Впрочем, без Метелла даже проще. Но обязанности легата и примипила, плюс свои собственные, плюс организация всей пограничной службы вдоль двухсоткилометрового участка побережья – это сурово. Однако Черепанов справлялся кое-как. С помощью префекта и трибунов. С помощью опытных кентурионов и отлично налаженной службы разведки. За три месяца на его участке границы не было ни одного серьезного инцидента, хотя зима была холодная, Данубий замерз, и западнее, в Паннонии Норике, варвары будто с цепи сорвались. Чуть метель или снегопад – перебирались по льду на римский берег, просачивались между заставами и грабили, грабили, грабили… лазутчики доносили: то ли у них там неурожай был, то ли падеж скота, то ли еще какая напасть. А Максимин со свойственной ему жесткостью еще осенью перекрыл германцам кислород: пресек их торговлю с Империей. Черепанов такой подход одобрял. Варварские купцы – они купцы только до тех пор, пока силу над собой чувствуют. И при малейшем послаблении моментально превращаются в разбойников. Но государственная политика императора Александра была принципиально другой. Не душить волков, а подкармливать. Определенный тактический смысл в этом был. Убытки от варварских налетов намного превышали размеры возможных дотаций. Однако со стратегической точки зрения такой подход был для Империи губителен, поскольку усиливал потенциального противника. И здесь, на германской границе, варварам приходилось платить кровью за каждую горсть сестерциев. Зато на востоке, в Сирии, никто не мешал Александру претворять в жизнь свои собственные планы, поэтому от персов откупились: землями и золотом. Дорого. Пришлось вводить новые налоги, хотя и прежние собрать было нелегко.
Из-за этих событий за всю зиму Черепанов видел Максимина только однажды. И приехал главнокомандующий даже не в лагерь, а в Новы.[75] Возникли какие-то проблемы с поставками продовольствия. Черепанов в эти дела не вникал. Полагал: на то есть квесторы и трибуны, и латиклавий Деменций Зима способен организовать снабжение не хуже, а лучше самого Черепанова. Тем не менее проблемы возникли. Потому что перебравшиеся через реку германцы ухитрились схитить зерно, предназначавшееся для одного из паннонийских лагерей, и Максимину потребовалась поставка провианта из Мезии.
О том, что Максимин – в Новах, Черепанов узнал через час после того, как фракиец въехал в городские ворота. Командующий западной армией передвигался стремительно и появлялся как снег на голову. И радости от его появления было еще меньше, хотя снег в эту зиму тоже всех достал.
Черепанова в Нову не вызывали. Он отправился сам. Вместе с фракийцем приехал и Плавт, посему Геннадий решил рискнуть и попроситься в отпуск.
Фракийца он нашел в курии. Там же были и все местные чиновники: горстка перепуганных штатских, глядевших на командующего, как овцы – на тигра. Фракиец был разъярен. Он вообще легко впадал в ярость, и в таких случаях окружающим следовало вести себя скромно, помалкивать и по возможности держаться вне пределов досягаемости огромных кулаков.
– Вот моя расписка! – Широченная ладонь припечатала к столу клочок папируса. – Вы ее забираете – и не позднее завтрашнего утра я должен увидеть тридцать подвод, нагруженных провиантом по моему перечню. Вы его получили?
Чиновники мялись…
– Квестор, ты получил перечень?
– Да-а…
– Завтра утром! Ясно?
– Но я не могу… – пробормотал чиновник.
– Почему? – наклонившись, свистящим шепотом спросил Максимин.
– Я не могу отгрузить тебе провиант, легат. Закон не разрешает мне принимать такие расписки. Все армейские квоты уже выбраны! – Чиновник трусил, но сознание собственной правоты придало ему уверенности. – Наместник Туллий…
Раздался треск – и несчастный, отброшенный страшным ударом, отлетел назад и упал между шарахнувшихся «лучших людей» города. Тога его задралась. По штанам из толстой серой шерсти расползлось темное пятно. Квестор был мертв.
– Мне плевать на квоты! – проревел Максимин. – Мои солдаты не будут голодать! Утром! Завтра! Тридцать подвод! Или я сдеру с вас тряпки и выгоню на Данубийский лед!
Командующий развернулся и стремительно покинул комнату. Чтобы пройти в двери, ему пришлось наклонить голову. Легионеры и свита (на лицах у них читалось полное одобрение действий командующего) вышли следом. Задержался только Черепанов.
– Он что, был сумасшедшим? – спросил принцепс, кивнув на труп.
– Это твой легат – сумасшедший… – пробормотал кто-то.
– У него приказ наместника, – сказал седовласый патриций, глава местного совета. Геннадий пару раз был у него в гостях и относился к нему с уважением: честный человек, философ-стоик.[76] – Не отпускать армии зерно из городских хранилищ без финансового обеспечения.
– У него был приказ наместника, – сказал Черепанов. – Что вы намерены делать?
– Жаловаться наместнику. Пусть император узнает…
– Император знает, – сказал Черепанов, – как Максимин обошелся с вашим судьей, который посягнул на армейские привилегии.
– Но это же другое…
– То же самое. Главная привилегия солдата – быть сытым. Совет: дайте Максимину то, что он требует. Довольно одного мертвеца…
– О чем ты с ними толковал? – недовольно спросил Черепанова Гонорий Плавт.
– Уговаривал дать провиант.
– Куда они денутся! Фракиец всегда получает то, что хочет.
– Только методы его мне не очень нравятся, – проворчал Черепанов.
– Скажи спасибо, что не ты испробовал его кулака! – усмехнулся примипил. – Да, он грубоват, зато всегда поддержит своих.
– Ну, если это называется – грубоват… – протянул Геннадий.
Плавт засмеялся.
– Ладно, – сказал он. – Говори, чего хотел. Ты же не любоваться, как Максимин зерно выколачивает, в город прискакал?
– В отпуск хочу, – сказал Черепанов. – Недели на три. В Рим.
– Небось, к патрицианке своей? – усмехнулся Плавт. – Ой смотри! Фракиец с ее папашей сейчас не в ладах.
– Это их интимные проблемы, – ответил Геннадий. – Меня не касается. Отпустишь?
– Не уверен. Если фракиец отпустит меня. В мой легион. Я узнаю…
Максимин Гонория не отпустил.
– Может быть, на мистерии… – понизив голос, пообещал Аптус. – Надейся, лев …
– А что мне еще остается… – проворчал Черепанов.
Он очень скучал по Корнелии. И по Лехе. Но пришлось удовольствоваться письмами. Из Рима они приходили намного чаще, опечатанные и пахнущие благовониями. Письма от Коршунова пахли менее возвышенно, и запечатывать их не требовалось. Читать по-русски здесь никто не умел. Дела у Лехи шли хорошо. Он уже получил добро и от готов, и от герулов. Сейчас вел переговоры с сарматами. Если получится, будет замечательно. Тяжелая конница очень нужна…
Обещание Аптуса не реализовалось: февральские митраистские мистерии, так же как и декабрьские, Геннадий отпраздновал не в Риме, а здесь, в Мезии. К своим обязанностям примипил одиннадцатого так и не приступил. Потому что пошел на повышение: в префекты восьмого. А место примипила одиннадцатого Клавдиева занял Черепанов: Геннадий уверенно шел вверх по карьерной лестнице. Интересно, куда она его заведет? Не свалиться бы…
Глава втораяВойна, власть и политика
Повелитель великой Римской империи Марк Аврелий Александр Север «Великий Персидский» прибыл в лагерь западной армии вместе со своей матерью-соправительницей Юлией Авитой Мамеей, официально титулуемой Августой и «матерью императора, солдат, Сената и страны». С ними пришел громадный обоз и два сирийских легиона – шестой железный и шестнадцатый Флавиев крепкий. Вместе с теми войсками, что уже собрались под Могонтиаком, получалась почти сорокатысячная армия. Такими силами можно было не только запугать, но и сокрушить межплеменной союз алеманнов. Так считал Черепанов, чей легион (правда, без легата, который по общественным делам задержался в столице) также расположился у стен Могонтиака. Так считал префект восьмого легиона Плавт. Так считал командующий западной армией Максимин.
Император считал иначе. Окинув ничего не выражающим взглядом наведенную понтонную переправу и занятый легионерами плацдарм по ту сторону реки, Александр Север в сопровождении когорты преторианцев вошел в Могонтиак и провел там ночь. Командующему Максимину, рассчитывавшему на немедленную аудиенцию, пришлось отказаться от надежды увидеть императора. Ему сообщили, что август утомлен дорогой и видеть его не желает.
Прошло два дня. Император переселился из города в лагерь, устроенный сирийцами. Максимина он по-прежнему видеть не желал. Зато по построенному фракийцем мосту на ту сторону переправился отряд в двести всадников. Отряд возглавлял недавно назначенный легатом консуляр Гай Пактумей Магн, дядюшка хорошо известного Черепанову латиклавия одиннадцатого легиона Петрония Магна.
Два дня войско бездействовало в ожидании. На третий день Максимин возобновил обычные занятия. На пятый слухи о том, что консуляр Магн отправлен послом к алеманнскому царю, подтвердились полностью. Магн вернулся, и с ним явились представители алеманнского союза. Император, вот уже пять дней отказывавший в аудиенции своему командующему, принял их незамедлительно.
На следующий день послы отбыли. По слухам, мощь римской армии произвела на них впечатление. Но еще большее впечатление произвело золото, которое, как выяснилось, привез с собой император. Именно с его помощью потомок воинственного Септимия Севера собирался «воевать» с алеманнами.
Максимин не выходил из своей палатки. Он был в ярости. Войско волновалось. Черепановские легионеры не были исключением, но пока кое-как их удавалось удерживать в повиновении. Наконец на седьмой день до императора дошло, что он играет с огнем. Ведь даже его сирийцам не нравилось, что римское золото утекает к варварам. Это было глупо: имея готовую в войне армию, откупаться от врага… но Александр Север был верен себе. Чувствуя, чем может обернуться его политика, он решил откупиться и от собственных солдат: каждому легионеру была выплачена премия в размере трехмесячного жалованья. Офицеры получили полугодовое.
– Он спятил! – сказал Сервий Феррат.
Они собрались в командирской палатке Гонория Плавта впятером: сам Аптус, Деменций Зима, Маний Митрил Скорпион, которого Максимин еще в январе поставил во главе седьмого Клавдиева легиона, Сервий Феррат, фактически командовавший первым фракийским, и Черепанов. Пятеро старших офицеров, которым реально повиновались четыре западных легиона.
– Он – идиот! Они сожрали подачку, но пройдет максимум неделя – и все начнется сызнова!
– Точно так! – поддержал примипила Феррата Деменций Зима. – Кто-нибудь задумается, какой куш может отломиться алеманнам, скажет приятелю, тот – следующему… Недели не пройдет – и эта премия покажется им ничтожной.
Собравшиеся одобрительно закивали. Все они знали: в бездействующей армии слухи распространяются мгновенно и так же мгновенно обрастают фантастическими подробностями.
– Если армия собрана, она должна воевать! – изрек Феррат. – Чем он думает, этот мамочкин недоносок? И чем думает сама мамаша? Мои люди и так на пределе. Еще чуть-чуть – и они порвут обоих в куски. Вместе с сирийцами!
– Ну это вряд ли, – заметил рассудительный Маний Митрил. – Если твои взбунтуются, азиаты им накидают. Шестой железный и шестнадцатый Флавиев – отличные легионы. Сплошь ветераны Парфянской войны…
– А я не уверен, – сказал Аптус. – Если первый фракийский поднимется, мои тоже встанут. И не факт, что сирийцы будут драться. Как ты верно заметил, Маний, они – ветераны парфянской войны, в которой наш маменькин сынок полностью опозорился! «Великий персидский» ублюдок! – Гонорий сплюнул на земляной пол.
– Бунта допустить нельзя! – твердо произнес Маний Митрил. – Если начнется бунт, мы потеряем вожжи и вместо своих легионов получим неуправляемую толпу, с которой даже Максимин не совладает. И что тогда?
– Кстати! – вспомнил Зима. – А что наш фракиец?
– Бесится, – ответил Феррат. – Заходил к нему сегодня – он меня чуть не пришиб. Что-то будет…
– Я вам скажу, что будет! – внезапно произнес Черепанов, который до этого не проронил ни слова. – Император у нас пацифист, но голова у него в норме.
Трое префектов и один примипил развернулись к нему с нескрываемым интересом.
– К чему ты клонишь, Череп? – спросил Плавт.
– Все к тому же. Вы недооцениваете противника.
– Алеманны… – начал было Феррат, но Геннадий прервал его:
– При чем тут алеманны! Я говорю о Мамее и ее сыне. В первую очередь о Мамее, которой хватило хитрости вывести своего сынка в августы. Будем называть вещи своими именами: наши настоящие враги не варвары, а эти двое. Не варвары угрожают Империи, а такие вот трусоватые политики на троне. Вы все родились римскими гражданами, и вам кажется, что все в Империи – ваше, а все, что снаружи, – чужое. Но чужое есть не только снаружи, оно – и внутри. Это черви, которые подтачивают дерево. Я уже видел однажды, как падает такое дерево. Как рассыпается на куски государство, подточенное изнутри ничтожными правителями. Слабый император сейчас страшнее для Рима, чем персы, алеманны и все варвары вместе взятые. Слабый император думает не о том, как победить врагов империи. Он думает о том, как удержать власть. И его враг – не алеманны. От алеманнов он откупится. Его враг – наш фракиец!
– Что ты говоришь, череп! – воскликнул Аптус. – Максимин никогда не пойдет…
– Зато Мамея пойдет! – перебил друга Черепанов. – И ее сын! Я вам скажу, что будет. Александр не распускает армию, потому что рассчитывает припугнуть алеманнов и уменьшить сумму откупных. Еще я думаю, что он постарается натравить алеманнов на франков, но не думаю, что это у него получится. Но одно я могу предсказать точно, братья мои, – Черепанов поднял руку в традиционном митраистском жесте клятвы: – Фракийцу больше нами не командовать. Его уберут от границы. Направят куда-нибудь под Капую обучать новобранцев.
– Ты что-то знаешь? – спросил Маний Митрил.
– Да. В сенате уже обсуждается кандидатура его преемника.
– Откуда сведения? – быстро спросил Аптус.
– От наместника Туллия…
– А-а-а… – презрительно протянул Гонорий.
– …И консуляра Антонина Антония Гордиана. Я очень надеюсь, братья, что мои слова останутся внутри стен этой палатки. И их не услышит никто, кроме вас. Никто! – подчеркнул он.
– Ну ясное дело, – проворчал Феррат. – Максимин тебе голову оторвет за то, что якшаешься с сенатской сволочью.
– Как знать, – заметил Маний. – Геннадий ведь не ради карьеры с сенаторами общается. И не зря он своим внешным покровителем двуликого Януса избрал. Кстати, лев, коли уж речь о Янусе зашла… люди видеть должны, что ты ему служишь. И иным богам тоже. Когда ты последний раз в храм заходил? Когда жертву приносил хоть Марсу, хоть Юпитеру?
– Делать мне больше нечего, как по храмам ходить, – буркнул Черепанов. – На нас с Деменцием целый легион висит…
– Деменций-то в храмы ходит, а ты нет, – строго произнес Скорпион. – Люди уж на тебя коситься начинают… Так недолго и догадаться, кому ты истинно служишь…
«Да мне и митра ваш – по барабану», – подумал Геннадий, а вслух сказал:
– Давай о богах сейчас не будем, Маний. Давай о деле. Думаешь, фракиец мои контакты с сенаторами не одобрит?
– Да кто его знает, – проворчал Скорпион. – Фракиец – не дурак. Знает, что ты ему верен. Но нынче подозрителен стал….
– Станешь подозрителен, когда тебя сместить хотят! – вступился за Максимина Аптус. – Скажи, Череп, а в преемники его кто метит, не знаешь?
– Мне говорили: самый вероятный – консуляр Магн.
Плавт издал такой звук, будто выпустил газы. Лица остальных вытянулись.
– Тогда нам конец, – выразил общее мнение Митрил.
– Что будем делать? – спросил Деменций Зима.
Пятеро военачальников переглянулись.
– Сдается мне, мы думаем об одном и том же, – предположил Маний Митрил по прозвищу Скорпион.
Четверо остальных кивнули, подтверждая.
– У нас есть братья среди сирийцев? – спросил Черепанов.
– Наверняка, – уверенно ответил перс Маний Митрил, стоявший в митраистской иерархии ступенью выше остальных, львов.
– Может быть…
– Нет, – отрезал Митрил. – Это наше дело.
– Ты хочешь сделать это лично? – спросил Аптус. Митрил покачал головой.
– Мы слишком известны, – сказал он. – Нужны исполнители.
– Я никому не стану поручать такое, – сразу отказался Феррат. – Все, кому я доверяю, присягали августу. Лишить их покровительства богов… такое надо делать самим. Или мы рискуем кончить, как кончил Макрин.[77] Я согласен с Железным, – сказал Деменций Зима.
– Я бы взялся, – произнес Аптус. – Но у меня нет никого, кому я мог бы поручить такое. Разве вот Черепу…
Это была шутка, но Геннадий кивнул.
– Я возьмусь, – сказал он.
– Ты сам?! – воскликнули в один голос Зима и Плавт.
– Не лично. У меня есть люди, которым я могу это доверить и которые не испугаются богов Империи. Но мне понадобится помощь…
– Все, что в наших силах, – сказал Митрил. – Говори, Геннадий.
– Позже, – покачал головой Черепанов. – Такое дело следует сначала обдумать. И подготовить как следует. К сожалению, у нас мало времени.
– Значит, не будем его терять, – произнес Маний Митрил. – До встречи, братья…
– Знаешь, что меня тревожит, Геннадий… – сказал Деменций Зима, когда они вместе возвращались в расположение своего легиона.
– Что?
– Максимин.
– Думаешь, он откажется?
– Нет. Я думаю: как бы наш фракиец не стал еще более жестоким повелителем, чем Каракалл…
– М-м-м… Очень может быть, – пробормотал Черепанов, к этому времени достаточно изучивший римскую историю. – Но еще десяток лет правления такого императора, как Александр, – и эта провинция станет варварской. Разве у нас есть выбор?
– То-то и оно, – пробормотал префект. – И все-таки мне страшно. В жилах Александра хотя бы течет кровь великих августов, а в жилах Максимина – кровь фракийского пастуха.
– Зато он сам поднялся на вершину, – заметил Черепанов.
– Сам. Но понравится ли гению Рима, если ему придется нашептывать в ухо безродного пастуха?
– Разве у него есть выбор? – усмехнулся Черепанов. – Не думаю, что он захочет остаться бездомным гением Рима.
Соправительница Мамея принимала сына в своем шатре. Его собственный был, по мнению соправительницы, слишком убог. Ее же шатер был даже изнутри выстелен пурпурной тканью, под цвет императорским одеяниям сына. Но сама Августа была одета по-домашнему, в просторную тунику из далматского шелка.[78]
– Мало разослать их по провинциям, – говорила сыну Мамея. – Это бунтари, вечные бунтари. Я хочу, чтобы ты распустил эти легионы. Распусти их – и пусть верные нам легаты сформируют их снова. Сделай это, пока боги к нам благосклонны, и прекрати транжирить золото. Я же говорила тебе: раздача ничего не даст.
– Они бы взбунтовались! – возразил ее сын. – Как это было в Месопотамии. Там их утихомирил Максимин. А сейчас?
– Тогда было другое. Ты помнишь, какие тогда были знамения? И гадатели в один голос пророчили беды. А сейчас? Даже твой любимый астролог Тразибул, который вечно предсказывает неведомые опасности, на этот раз высказался определенно.
– Ну да! – фыркнул император. – Нагадал мне смерть от меча!
– Вот именно! – воскликнула его мать. – Меч – символ войны, но ведь мы не собираемся воевать! Это твой Максимин, дай ему волю, тут же начал бы войну. А мы собираемся расформировать все эти проклятые легионы!
В голосе соправительницы прорезались визгливые нотки.
– Не кричи так, – поморщился ее сын. – Охрана услышит.
– Пускай слышит, – отмахнулась Мамея. – Все равно ничего не поймут. Эти здоровенные галлы-преторианцы даже латыни не знают!
Между собой мать и сын всегда говорили на том диалекте греческого, которым пользовались на их родном Востоке, так что в ее словах был резон. Вот только из шести гвардейцев, охранявших в эту ночь шатер мамеи, четверо были галлами, один – германцем из франков, а последний – как раз сирийцем, так что фраза о расформировании легионов была ему вполне понятна.
Глава третья,в которой грязными методами:хитростью, подлостью и обманом (как это обычно и бывает) – творится история
– Вы вправе отказаться, – произнес Черепанов. – И сейчас я буду говорить не как ваш командир, а как… хм-м… ваш родич. Приказать не могу. Дело это крайне опасное. И тайное. Если об этом узнают, ни мне, ни вам головы не сносить.
– Говори прямо, примипил, нечего нас интриговать, – усмехнулся Скулди. – Чего надо?
– Прямо, говоришь? – Черепанов тоже усмехнулся, оглядел всех четверых: Агилмунда, Ахвизру, Скулди и его родича Берегеда, молодого, но крайне перспективного разведчика. – Можно и прямо: я хочу, чтобы вы тайно проникли в сирийский лагерь и убили императора Александра и его мать. Я достаточно прямо говорю, Скулди?
Герул-кентурион крякнул. У Берегеда даже глаза округлились. А вот готы никакого удивления не выказали. Нервы у них были из титановой проволоки.
– Действительно рискованное дело, – сказал Ахвизра. Глаза его азартно блестели – многие здесь хотели бы смерти императору…
– Многие здесь кричали о том, что хотят другого императора, – уточнил Агилмунд. – Но никто не кричал, что хочет его убить.
– Агилмунд верно говорит, – присоединился Скулди. – Смерти хотят многие. Почему ты говоришь, что именно нам придется его убить?
– Почему он говорит это нам – как раз понятно, – вмешался быстро соображавший Ахвизра. – Потому что во всем легионе только мы способны это сделать! – В голосе гота прозвучало откровенное самодовольство. – Зачем это тебе, примипил? Тебя попросил фракиец?
Черепанов покачал головой:
– Если бы Максимин решил убить императора, он сделал бы это собственноручно. Но он не станет. Вы не клялись в верности императору. Вы присягали только орлу легиона. Я позаботился об этом. А Максимин клялся Августу в верности и останется верен клятве. Боги не любят тех, кто нарушает клятвы.
Трое варваров одобрительно кивнули, а Скулди, напротив, покачал головой:
– Ты не ответил мне, Гееннах.
Этим обращением он давал понять Черепанову, что говорит сейчас не как младший кентурион со старшим, а как родич. Что, собственно, и предлагал Черепанов.
– Зачем это мне… – медленно повторил Геннадий.
– И зачем это нам, – добавил практичный Агилмунд.
– Скажи мне, Агилмунд, ты хочешь воевать с алеманнами? – спросил Черепанов.
– Да. Война – это неплохо. Добыча, развлечение…
– Александр не будет воевать. Он даст алеманнам золото… которое могло бы достаться вам.
– …И еще шестидесяти тысячам. Если его разделить на всех – совсем мало получится, – заметил Агилмунд. – Это общее дело. Зачем нам стараться для шестидесяти тысяч римлян? Чужаков…
– А для своего родича ты готов постараться? – прищурился Черепанов.
– Ты – хороший вождь, Гееннах, – сказал Агилмунд. – Но все-таки ты нам – не родич.
– А Аласейа?
– Аласейа – далеко…
– Да. Он далеко. И он, наверное, рассказывал тебе, что убил в Томах одного тюремщика?
– Не он, Луций рассказывал. Он слишком мягкий, мой родич Аласейа. Я бы за такое убил многих…
– Аласейа убил одного. Но в Империи за такое убийство могут строго наказать. И здесь не принято платить виру за убийство. Здесь за такое убийство могут даже казнить. Поэтому я попросил Аласейю уехать, надеясь, что без него мне удастся договориться с судьями. Но судьи упрямы, а верховный судья, скорее всего, не станет на сторону Аласейи.
– Надо дать ему золота, – тут же сказал Агилмунд. – Кто он, верховный судья? Много он возьмет?
– Боюсь, что у всех нас не найдется достаточно золота, Агилмунд. Верховный судья здесь – император. И он очень не любит, когда убивают без суда и закона.
– Я так и думал, – заявил Скулди. – Скажи, Гееннах, если мы убьем Александра, кто тогда станет императором?
– Я сделаю все, чтобы императором стал Максимин.
– Ха! – воскликнул Ахвизра. – Вот этот не станет наказывать Аласейю. Он сам убивает без суда и закона!
– Август Максимин – это неплохо, – сказал Агилмунд. – он храбр и любит драться. И воины его любят. Я думаю: если Александр умрет, Максимин станет императором. Но когда он станет императором, не захочет ли он наказать нас? За то, что мы убили императора.
– Он не должен узнать, кто это сделал, – сказал Черепанов. – Завтра Александра Севера и Мамею найдут мертвыми. И никто не узнает, кто их убил. Я сообщу вам все пароли и дам каждому доспехи преторианцев из сирийской когорты: десятников и субпрефекта. Никто не посмеет вас остановить. Даже если вам не удастся остаться совсем незамеченными, свидетели скажут: августов убили сирийцы. А если вам не удастся…
– Удастся! – самоуверенно заявил Скулди. – Мы убьем их обоих. Но за смерть Мамеи ты должен нам заплатить. Аласейа сказал: все, кого мы убили, предстанут вместе с нами перед вотаном, когда мы умрем, и в Валхалле мне придется повозиться, чтобы заставить ее себе прислуживать. Справлюсь, но это нелегкая работа. Поэтому в этом мире я должен получить за нее золотом.
– Получишь, – усмехнулся Черепанов. – Но отправить ее в Валхаллу вы должны сегодня. Согласны?
– Ну да, – за всех ответил Агилмунд. – Такие дела лучше не откладывать.
– И золото лучше получить сегодня, – тут же добавил Скулди. – Сколько, Гееннах?
– Не беспокойся, Герул, – сказал Черепанов. – В обиде не будешь.
Что Черепанову всегда нравилось в Коршуновских головорезах – абсолютная уверенность в собственных силах. Вот он сейчас отправил их, четверых, на операцию, цель которой – завалить главу крупнейшего государства, находящегося в укрепленном охраняемом лагере двух преданных легионов, под личной охраной отлично подготовленной преторианской когорты… и ни один из них, даже педантичный Агилмунд, ни на миг не усомнился, что акция может окончиться провалом. А вот сам Черепанов такой абсолютной уверенности не испытывал. Ну да, Геннадий выдал им «облегченную» (без кирас, поножей и тому подобного железа) преторианскую форму, добытую, уж неизвестно как, Аптусом, и сообщил пароли, выведанные Манием Митрилом. Но то, что операция такого масштаба разрабатывалась неполные сутки и реализовывалась четверкой в сущности случайных людей, плохо укладывалось в Черепановском сознании. Ведь противостоять четверке германцев будут не салабоны, а тоже крутые парни. Понимают ли они это? Вспомнилось, как они с Плавтом удрали от вандалов. Неужели бойцы рыжебородого рикса Дидогала были хуже готов? Вряд ли. Да и Аптус, конечно, лучший из лучших, но ведь и преторианская гвардия набирается тоже из лучших…
Словом, неспокойно было примипилу Геннадию. И на душе и в мыслях. Провалится операция – беда. А зарежут Коршуновские «спецназы» императора… тоже нехорошо как-то. Дело в том, что нравился Черепанову Марк Аврелий Александр Север, повелитель великой Римской империи. По-человечески нравился. И как правитель – тоже: разумный… Одно его высказывание о том, что на государственные должности нужно ставить тех, кто избегает их, а не тех, кто их домогается, многого стоит.[79] Не кровожадный, простой в быту и в обращении (простой для императора, конечно), способный прислушиваться к чужому мнению… К сожалению, в первую очередь – к мнению своей мамаши, которая вертит сыном как хочет. Даже жену его, собственноручно выбранную, из палатина изгнала, как только та начала кое-какое влияние на мужа приобретать.[80]
«Так надо, – убеждал себя Черепанов. – Если такова цена сохранения Империи, значит, надо ее заплатить. Мягкий, терпеливый, уравновешенный, ценящий человеческую жизнь Александр ее погубит, а агрессивный, яростный, не терпящий возражений Максимин – спасет».
Впрочем, от Черепанова уже ничего не зависело. Справятся Коршуновские варвары с задачей – быть Максимину императором. Не справятся… все равно Александру императором не быть. Легионы – на грани бунта, внешние враги подступают, народ пищит от новых налогов… Александр добр, но Империю не сохранит. Максимин свиреп, но, черт возьми, страж границ и должен быть свирепым!
Эта мысль напомнила Черепанову о другом «страже», о его «внешнем покровителе» – боге Янусе.[81] И слова Скорпиона о том, что Геннадию следует более демонстративно почитать своего Бога.
Повинуясь скорее импульсу, чем разуму, Геннадий отправился в легионному татуировщику, разбудил его и потребовал начертать на своем правом запястье «ССС», а на левом – «LXV».[82] Что и было сделано.
Выйдя от татуировщика, Черепанов снял с пальца золотой перстень с изображением Александра Севера, подаренный ему самим императором в знак особого доверия, размахнулся и зашвырнул перстень в темноту.
– Проклятие… – прошептал Ахвизра, опуская нож. – Он же мертвый.
– И второй – тоже, – шепнул Агилмунд. Сирийский лагерь спал. Кроме охраны у ворот, которой было достаточно пароля и формы преторианцев, чтобы пропустить «диверсантов» в расположение легиона, часовых – в положенных местах, охранявших конкретные объекты, и настоящих преторианцев императора, коим тоже полагалось охранять конкретный объект – своего императора. Но это только издали казалось, что охрана у палатки Августа начеку и в боеготовности. На самом деле охранники-преторианцы были мертвы. Убийцы так искусно привязали их к воткнутым в почву копьям, что даже Ахвизра едва не обманулся и сообразил недоброе, только учуяв нехороший запах. Знай Ахвизра, что охранять палатку должны не двое, а шестеро и у входа в нее должен гореть костер, он насторожился бы значительно раньше.
– Оба готовы, – резюмировал Скулди. – Задушены. Ахвизра, глянь внутри.
Гревтунг нырнул под полог, а трое остальных тем временем настороженно всматривались и вслушивались. Но огромный лагерь безмолвствовал. Вернее, издавал лишь естественные для многотысячного скопления спящих людей звуки.
Ахвизра вынырнул наружу, обтер краем полога руки и небольшую статуэтку размером с ладонь, которую, обтерев, заткнул за пояс.
– Мертв, – сказал он. – Нас опередили.
– Он точно убит? – спросил дотошный Агилмунд.
– Горло перерезано, я щупал, – аж до позвоночника.
– Уходим? – спросил племянник Скулди Берегед.
– Надо бы еще туда заглянуть. – Агилмунд кивнул в направлении обиталища Мамеи. Высокий шатер (а не скромная армейская палатка, как у ее сына) конусом темнел рядом, шагах в двадцати.
Четверо варваров бесшумно пересекли разделенное тенями пространство… У шатра Мамеи охраны не было вовсе.
Ахвизра коснулся запястья Агилмунда, начертал пальцем знак: «Войти?»
Его друг покачал головой. И так все ясно.
– Уходим, – чуть слышно шепнул он, и четверка растворилась в темноте.
Глава четвертая«Аве, Август!»
– Кто это сделал? – прорычал Максимин. – Кто?!
– Поищи среди своих принципалов, легат! – процедил префект преторианцев.
– А почему не среди никчемных преторианцев? – осведомился присутствовавший на собрании наместник Верхней Германии консуляр и сенатор Дион Кассий, у которого была давняя вражда с преторианцами. Настолько серьезная, что во время своего консульства Кассию пришлось два месяца провести вне стен Рима.[83]
– Ты!!! – Префект в ярости вскочил со своего места…
…И увидел прямо перед собой разъяренную Горгону Медузу на золоченом нагруднике Максимина. Фракиец, несмотря на свои габариты и возраст, мог двигаться очень быстро.
– Сядь!
Небрежное движение руки – и префекта швырнуло обратно на скамью. Краска сбежала со щек префекта. Он вдруг осознал, что был на волосок от смерти.
– Ты! – толстый палец Максимина указал на легата XVI flavia firma. – Говори!
– Их нашли утром, – сказал командующий шестнадцатым флавиевым. – Убийцы неизвестны. Двое стражников были убиты. Задушены. Остальные утверждают, что ничего не видели и не слышали…
– Вырвать у них правду! – прорычал Максимин.
– Я бы не советовал этого делать, – подал голос Маний Митрил Скорпион.
– Присоединяюсь, – поддержал его Гонорий Плавт.
– Он прав, – выступил легат второго сирийского легиона. – Нельзя никого трогать, Доминус! Будет бунт! В легионах неспокойно! Смерть Августов…
– Молчать! – взревел Максимин. – Я хочу, чтобы убийцы были найдены! Я не хочу, чтобы в смерти императора обвиняли меня!
В просторном зале, где обычно собирался городской совет Могонтиака, а сейчас расположились старшие командиры шести легионов, повисла напряженная тишина. Присутствующие знали фракийца. Никто не осмеливался высказаться. Никто не хотел стать жертвой безудержного гнева гиганта командующего. В зале наступила тишина, зато снаружи, с форума, донесся изрядный шум.
– Что там такое? – рявкнул Максимин. – Декурион! Что там происходит?
– Там легионеры! – Декурион охраны уже минут десять топтался у дверей, не решаясь обратиться к разгневанному командующему. – Они хотят тебя видеть, Доминус!
– Митрил! Выйди и разберись! – скомандовал Максимин. – Итак, вы все меня поняли? – Он мрачно оглядел присутствующих. – Я хочу, чтобы даже тень подозрения не пала на меня, ясно? Я хочу, чтобы убийцы Августов были найдены. Я хочу, чтобы все виновные в убийстве были найдены! Я сам…
– Гай! – В дверях стоял вернувшийся Митрил. – Там выборные от всех легионов. Они желают тебя видеть!
– Подождут!
– Гай, они желают тебя видеть немедленно!
– Они мертвы, – сказал Агилмунд. – Оба. Нас опередили.
– Кто это сделал? – спросил Черепанов.
Агилмунд пожал плечами:
– Тебе нужны доказательства?
– Твоего слова довольно.
– Похоже, ты рад? – спросил наблюдательный Скулди.
– Рад, – не стал скрывать Геннадий.
– Мы – тоже, – сказал Герул. – Не очень приятно убивать жещину… за деньги.
– Ну да, – сказал Черепанов. – Хорошо, что ты напомнил…
Он открыл сундук в котором лежали четыре туго набитых кошелька, взял два и протянул Агилмунду.
Гревтунг качнул головой.
– Бери! – сказал ему примипил. – Это половина. Свою часть вы сделали хорошо, и не ваша вина, что главное кто-то проделал вместо вас. Когда Аласейа вернется, я расскажу ему о вашей храбрости. Только ему – больше никто об этом знать не должен. Ни о том, что вы намеревались убить императора, ни о том, что вы его не убили.
Агилмунд кивнул. Он был сообразительный мужик и все понял.
– А теперь идите. Завтра будет трудный день.
Воины покинули его палатку, но в последний момент Ахвизра остановился…
– Тебе не нужны доказательства, Гееннах, и мы это ценим, но все же возьми! – протянул он Черепанову завернутый в тряпку предмет и вышел.
Геннадий развернул тряпку. Статуэтка. Черепанов поднес ее ближе к светильнику… Да, статуэтка… Иисуса Христа. Тяжесть, свалившаяся с души Геннадия, когда он узнал, что его парни опоздали, навалилась вновь. Непонятно почему. А секундой позже взгляд подполковника упал на собственные запястья. На красные отметины свежих саднящих татуировок.
«Число зверя…» – подумал он. Откуда-то изнутри выплыл страх…
«А вот уж хрен! – сказал сам себе подполковник. – Число зверя вовсе не триста плюс шестьдесят пять. Числа, они точность любят».
И сразу опять полегчало.
«Интересно, – подумал он. – Написано ли уже Откровение Иоанна? Или еще нет? А может, и сам автор его сейчас живет и здравствует. А что, было бы круто потолковать по душам с самим автором Апокалипсиса. И попросить прокомментировать мое число…» – Он посмотрел на татуировки, а потом, повнимательнее, на статуэтку, которую все еще держал в руках. Искусно вырезанная из дерева, она очень походила на изображения господа, виденные Геннадием в католических храмах, и была явно не просто поделкой, а настоящим произведением искусства. Но в данный момент Черепанов больше думал не о ее художественной ценности, а о том, что она является уликой. И как с ней поступить? Сжечь? Очень не хотелось. Оставить себе… слишком большой риск.
«Скорпиону отдам, – решил Черепанов. – Без комментариев. Пусть Митрич толкует по собственному усмотрению».
Однако ж Манию Митрилу статуэтку он так и не отдал. Оказалось, что «Митрич» христиан на дух не переносит. Две его престарелые тетки приняли крещение и пожертвовали имущество то ли общине, то ли каким-то нищим. Короче, лишили префекта законного наследства, посему он относился к последователям Христа примерно как истовый православный – к «совратившим» его жену сектантам: «Мочить гадов». Так что отдавать ему на поругание статуэтку Черепанов не стал, а позже подарил ее Лехиной жене. Чем очень ее порадовал.
Форум – обширная площадь перед зданием – был под завязку заполнен легионерами. В этот день Могонтиакским рыночникам пришлось забыть о своем бизнесе. Их лоткам места не осталось. Солдаты стояли даже на бортиках фонтана.
«Выборные, ха! – подумал Черепанов, вместе с остальными офицерами вышедший вслед за фракийцем. – Тысяч десять, никак не меньше!»
Здесь были не только «данубийцы», но и сирийцы. Кое-где мелькали даже красные головные повязки африканских мавров.
Едва Максимин появился между колонн портика, над толпой поднялся и заплескался между стен форума невнятный рокот. Затем кто-то выкрикнул пронзительно:
– Аве, Максимин! Аве, Август Максимин!
– Аве, Август! – подхватили тысячи глоток. – А-ве! Ав-густ! Мак-си-мин Ав-густ!!! – И каждый выкрик сопровождался чудовищным грохотом тысяч кулаков, ударяющих в железо нагрудников. – А-ве!!! Ав-густ!!!
Максимин оглянулся… Черепанов впервые увидел на волевом лице фракийца выражение беспомощности… Губы его шевелились, и, хотя все слова проглатывал рев толпы, Черепанов понял, что он говорит. Максимин не хотел признать себя императором.
Гигант поднял руку – и ропот постепенно стих. Зато толпа прихлынула к самым ступеням. Черепанов на сотнях обращенных к портику лиц видел жадное ожидание: что скажет фракиец?
– Воины… – Голос Максимина утратил свою обычную мощь. – Воины, я скорблю о том, что случилось. Я… клянусь найти… – Фракиец умолк.
Он был опытным командующим и оратором, следовательно, умел ловить настроение солдат. И сумел уловить зарождающееся на форуме смутное недовольство. Толпа желала услышать вовсе не это. А толпа – не войско, повинующееся воле командующего. Толпа – капризная и своевольная женщина, чье настроение меняется за считанные секунды: обмани ее доверие, и пылкая любовь тут же превратится в ненависть.
«Если он откажется, нас растопчут», – возникла у Геннадия отстраненная мысль.
Вероятно, все они, стоявшие на ступенях, включая самого Максимина, почувствовали это. И сам Гай Юлий Вер – тоже. Сейчас не имело значения, что командующий на локоть выше любого из своих командиров. В сравнении с мощью толпы – он не более чем муравей…
Черепанов почувствовал, что его отодвигают в сторону.
Гонорий Плавт Аптус протиснулся вперед, оказался рядом с замолчавшим фракийцем – его уменьшенная копия, в таких же доспехах и таком же «легатском» шлеме. Еще шаг – ступенью ниже – и Аптус уже между командующим и толпой. Сорванный с головы шлем с длинным красным гребнем – прочертил дугу и звонко ударился о мрамор.
– Аве, Август Гай Юлий Вер Максимин! – яростно закричал префект восьмого легиона. – Аве, император Рима!
– Аве, император! – быком взревел за спиной Черепанова Маний Митрил Скорпион. – Аве, Август!
– Аве, Максимин! Барра! Август! Император! – боевой клич легионеров смешался с приветственными возгласами.
Маний Митрил отобрал скутум у воина стражника, швырнул под ноги Максимина. Тот посмотрел на легший под ноги щит. Большое лицо командующего сморщилось – словно от боли… но в следующий миг черты его обрели привычную твердость: Максимин фракиец принял решение. И шагнул на брошенный скутум. Еще секунда – и кинувшиеся в нему воины (Черепанов был в их числе) подхватили широкий, окованный сталью щит и, поднатужившись, взметнули вверх и его, и стоящего на нем двухсоткилограммового фракийца.
– Аве, Август! – не слыша себя, кричал Черепанов. Рядом разевал рот какой-то незнакомый легионер, а по ту сторону щита орал, надсаживаясь, Гонорий Плавт.
Откуда-то возник пурпурный плащ. Его, свернув комком, метнули на щит. Максимин наклонился, поднял плащ и набросил на плечи…
Глава пятаяГай Юлий Вер Максимин Август
– Я не поеду в Рим, – сказал Максимин. – Сейчас не поеду. Для этого мне потребуется откупиться от алеманнов, а тогда – чем я лучше Александра? Рим подождет. И Рим, и сенат. Мне плевать, признают ли меня сейчас Августом. Я вышибу дух из германцев. Я растопчу их и покажу, что такое сила Рима. Чтобы ни один варвар не смел даже приблизиться к нашей границе. Я сделаю это – и только тогда явлюсь римлянам. С возами добычи, с толпами пленных, во главе победоносных легионов, под эгидой великой славы. И пусть тогда Сенат посмеет отказать мне в пурпуре и триумфе! Тогда, клянусь Марсом и Юпитером, я растопчу их так же, как германцев!
– Аве, Август! – подобострастно воскликнул командир осдроенских лучников Македоний, которого Максимин назначил вместо их прежнего командира, Тита, распускавшего слухи о том, что это фракиец виновен в смерти Александра и Мамеи. Необычайная снисходительность для фракийца. Впрочем, облачившись в пурпур, Максимин, казалось, избавился от своей прежней жестокости. И ни одной вспышки ярости – с того дня. Те из друзей фракийца, кто опасался, что нрав его станет еще более бешеным от сознания абсолютной власти, с радостью отбросили свои сомнения.
– В Рим он не поедет, – сказал Гонорий, наклоняясь к Черепанову. – В Рим поедем мы с тобой. Как только одержим первые победы. Мы с тобой и с Максимином-младшим. Сенат должен признать фракийца. А мы должны позаботиться о том, чтобы префект Рима был нашим человеком. Этим займусь я, а ты, Череп, займешься сенаторами. У тебя это неплохо получается. Убедишь их, что фракиец – Сенату не враг. Назначил же он их ставленника консуляра Магна командовать сирийцами.
– Я Магну не верю, – покачал головой Черепанов. – Я бы ему даже кентурии не дал.
– Не нам решать, – заявил Аптус. – Вот женишься на дочке Гордиана, станешь патрицием и сенатором – и фракиец даст Магну пинка, а тебе доверит не то что сирийские легионы, а хоть всю Сирию.
– С чего ты взял, что я женюсь на дочери Гордиана? – нахмурился Черепанов.
– А как ты думаешь?
Черепанов пристально посмотрел на своего друга…
– Суки вы с Максимином, – буркнул он.
– Фракиец тут ни при чем, – обелил Максимина Аптус. – Письма читал только я. Или ты предпочел бы, чтоб это был военный цензор?
– Когда-нибудь я тебя придушу, Аптус, – проворчал Геннадий. – Когда фракиец намеревается выступить против германцев?
– Послезавтра, сразу после Тубилустрия.[84]
– Мой Алексий не поспеет.
– Ничего страшного. Обойдемся пока без его скифов. У нас есть мавры и осдроены. А галлы умеют воевать в лесах ничуть не хуже германцев. И все-таки жаль, что Максимин не прикончил послов-алеманнов, как я ему советовал. Они с нашими послами не церемонятся. По своему опыту знаю.
– А я думаю, фракиец прав. Убей он послов, и оскорбленные германцы обрушились бы на нас всей кучей.
– Вот и отлично! Прикончили бы всех разом! Смотри-ка, твой дружок Магн так на нас и таращится…
Черепанов посмотрел на скамью в противоположном конце зала, на которой восседал в окружении своих кентурионов, префектов и трибунов консуляр Гай Пактумей Магн.
– Он мне не дружок, – проворчал Черепанов. – Думай что хочешь, но я бы на твоем месте приставил к этому хлыщу пару надежных людей.
– За кого ты меня принимаешь, Череп? – Плавт даже обиделся немного. – Конечно, я приставил к нему надежных и глазастых парней. И не двух, а побольше. Ладно, давай послушаем, что наш Август говорит. Похоже, он перестал хвалиться будущими трофеями и перешел к делу.
Преданность Максимину никогда не лишала Плавта критического взгляда на своего кумира.
«Остается надеяться, что со временем он научится держать язык за зубами», – подумал Черепанов.
Пусть даже характер фракийца смягчился после того, как легионы облачили его в пурпур, все равно он не из тех, кто способен долго терпеть критику. Даже от преданных друзей. Особенно когда все вокруг изощряются в лести…
Глава шестаяЗаговор
Наведенный через реку мост изогнулся дугой, но скрепленные цепями понтоны даже могучему Ренусу-Рейну не разорвать. Легионы переправлялись на варварский берег. Сейчас наступила очередь легионеров Аптуса. Первый фракийский Феррата уже укреплялся на том берегу. В принципе, на дружественной земле прикормленных Римом варваров. Но это – в принципе. Если бы сейчас нагрянули алеманны, переправившимся пришлось бы туго. Две римские биремы, стоявшие на якорях у противоположного берега, – не слишком серьезная поддержка. Но алеманнов не было. Переговоры, затеянные покойным Александром, сыграли на руку Максимину, а уехавшие ни с чем послы, скорее всего, еще не добрались до своего главного рикса или как там его называют.
Переправлялась пехота аккуратно, чтобы не повредить мост, перетаскивали легкие орудия, переводили зашоренных обозных лошадок…
Переправить на тот берег такую армию – дело не быстрое. Два дня минимум. Черепановский легион, Девятый Клавдиев, теперь уже только его (благородный легат из рода метеллов так и не соизволил вернуться из Рима), должен был переправиться последним. После мавританской конницы. А вот Максимин с утра уже был той стороне. Правда, переправлялся он не пешком, а на биреме.
– Завтра к вечеру закончим, – сказал стоявший рядом с Черепановым Маний Митрил и вздохнул. Его самого Максимин оставлял здесь, в Могонтиаке. – Завтра – оба сирийских, осдроены, мавры и твои. Завтра мы все закончим.
– Угу, – кивнул Черепанов. – Завтра.
«Или сегодня ночью», – подумал он.
– Проклятие, Ахвизра, ты всегда появляешься как призрак! – по-готски проворчал Черепанов, отрываясь от документов.
Гревтунг довольно ухмыльнулся.
– Ты слишком много читаешь, рикс, – тоже по-готски произнес он. – Скоро станешь слепым, неуклюжим и толстым, как наш либрарий.
– Не дождетесь! – буркнул Геннадий. – Что случилось?
– Магн пришел.
– Один?
– Почти. Не считая полусотни преторианцев.
«М-м-да… картина Репина „приплыли“», – подумал Черепанов.
– Ладно, зови. И позаботься, чтобы…
– Я понял, рикс. – Ахвизра стремительно развернулся и покинул комнату.
Черепанов отодвинул в сторону таблички. С этой проклятой бесконечной канцелярией и впрямь скоро ослепнешь. Может, как Аптус, скинуть всю эту бюрократию на Квестора и либрариев?
Геннадий оглядел просторную комнату, остановил взгляд на весьма фривольной фреске, на которой старина Юпитер в образе быка оплодотворял девушку Европу… м-да… сенатор Магн решил сработать на опережение. Лично… ну-ну… или он что-то пронюхал? Очень может быть. Наверняка у него тоже есть осведомители в Черепановском легионе. И эти осведомители донесли, что легионеры одиннадцатого в эту ночь спать не собираются. А сирийцы… хрен знает, на чью сторону станут сирийцы, если начнется заварушка, а вот на чьей стороне будут ветераны одиннадцатого Клавдиева – совершенно очевидно. Даже в отсутствие префекта легиона, потому что за старшего оставлен Деменций Зима, старый проверенный кореш фракийца.
Консуляр и сенатор Гай Пактумей Магн выглядел типичным римским патрицием. Щекастый, кудряво-лысоватый, нос крючком, брюхо – арбузом. Форма легата сидела на нем как седло на свинье. Вошел он не один, а в сопровождении двух преторианских трибунов, тоже патрицианских кровей, но намного моложе и молодцеватее.
– Привет тебе, префект Геннадий!
– Привет и тебе, дом Гай. Говори, что у тебя за дело, мне недосуг. – Черепанов кивнул на стопку табличек.
Это была грубость, намеренная грубость, но Магн ее проигнорировал. Подтянул кресло, уселся напротив Черепанова.
– Приличного вина здесь наверняка не сыщешь, – сказал он.
– Наверняка, – подтвердил Черепанов.
– Ничего, я принес с собой. Квинт, распорядись!
Один из трибунов приоткрыл дверь, что-то сказал.
В комнату вошел слуга, поставил на стол два серебряных кратера, сковырнул печать с амфоры, наполнил емкости.
Прежде чем слуга затворил за собой дверь, Черепанов успел заметить, что в соседнем помещении, зале для посетителей, полно преторианцев.
Сенатор пригубил, затем выплеснул немного – богам. Черепанов пачкать пол не стал. Магн удивился, но ничего не сказал. Должно быть, наслышан уже о не вполне уважительном отношении командира Одиннадцатого легиона к богам.
– Давно хотел познакомиться с тобой поближе, префект, – сказал Магн. – В Риме уже год говорят о тебе.
– Возможно. – Черепанов пожал плечами, глотнул вина. – Испанское?
– Да. Сорокалетней выдержки. Из виноградников, которые вот уже триста лет принадлежат нашей семье.
– Виноградники в Испании – это неплохо, – сказал Черепанов. – Так что говорят обо мне в Риме?
– Разное. Но те, кому я доверяю, утверждают, что с тобой можно договориться.
– И о чем мы будем говорить, сенатор? О завтрашней переправе?
– Могу я говорить прямо? – спросил проконсул.
– Разумеется, – ответил Геннадий. – Здесь только твои люди. Или ты им не доверяешь?
– Есть тайны, которые лучше не доверять никому, – сказал Магн. – Разве что очень близким родственникам или особо преданным клиентам.[85] Но тебе я доверюсь.
– Почему? – спросил Черепанов. – Я не родственник тебе и не твой клиент.
– Зато от тебя сейчас зависит судьба Рима! – с пафосом произнес сенатор. – От тебя и от меня.
– Не знаю уж почему, но когда я слышу подобное, мне всегда кажется, что от меня хотят какой-нибудь подлости, – сухо произнес Черепанов. – Говори, сенатор, или убирайся. У меня много работы. Мой легион должен быть готов к завтрашней переправе. Да и твои тоже.
– В этом уже нет необходимости! – заявил Магн.
– Да ну? – произнес Черепанов. – Думаешь, погода испортится?
– Погода тут ни при чем. Как раз сейчас преданные мне люди распутывают цепи. Когда наступит утро, понтонный мост исчезнет.
– И что дальше?
– Дальше убийца Александра получит возможность драться с германцами: то, чего он так активно добивался. А войска получат возможность избрать нового Августа. Не кровожадного дикаря, а настоящего римлянина, чью кандидатуру с радостью примут и сенат, и народ.
– Уж не тебя ли? – осведомился Черепанов.
– Ты проницателен, – одобрительно произнес сенатор. – Ты можешь многого добиться, префект Геннадий. А сейчас отвечай: ты со мной?
Краем глаза Черепанов заметил, как напряглись оба трибуна.
«Интересно, что им приказано? – подумал Черепанов. – Рубить меня в капусту или только обезвредить?»
– Извини, сенатор Гай, ничего не могу с собой поделать… – Черепанов глотнул из чаши. – Вино твое мне нравится… А ты – нет. И еще я думаю: из тебя получился бы никудышный император, так что очень хорошо, что тебе им не быть.
– Это твое твердое слово? – осведомился Магн. – Ты его не изменишь?
– Нет у меня такой привычки: слову своему изменять, – сказал Геннадий.
– Ты понимаешь, что это будет стоить тебе жизни? – спросил сенатор.
Оба префекта одновременно обнажили спаты.
– Это ты так думаешь, – сказал Черепанов. – Смотри! – Он положил на стол руки, ладонями вниз. – Видишь, что написано?
Сенатор уставился на свежие татуировки «ССС» и «LXV». Трибуны – тоже.
– Знаешь, чьи это знаки? – спросил Черепанов.
– Разумеется, – с оттенком раздражения произнес сенатор. – Ну и что?
– А то, что я, как и он, могу кое-что предвидеть… Хоп! – Он подхватил со стола кратеры, свой и Магна, метнул их одновременно в физиономии трибунов (один из них успел увернуться, второй – нет), схватил сенатора за жидкие кудри, смачно приложил мордой о стол, выдернул из чехла на поясе нож.
– Стоять на месте! – рявкнул он, прижав лезвие к жирной шее Магна. – Зарежу его, как свинью!
Оба трибуна, мокрый и сухой, застыли, не зная, что предпринять.
Черепанов свистнул. Обе створки двери – не той, что вела в зал для посетителей, а другой, за спиной у Геннадия, – распахнулись, и в комнату хлынули воины Агилмунда.
Ошарашенные трибуны даже не пытались сопротивляться.
Черепанов отпустил сенатора.
Там, в зале для посетителей, тоже все было путем: стрелки-мавры скалились из оконных проемов. Двери были перекрыты ветеранами из первой когорты Одиннадцатого.
– Солдаты! – обратился Геннадий к преторианцам. – Возвращайтесь в свой лагерь! Вам здесь делать нечего!
– А наши командиры? – спросил кто-то.
– А ваши командиры останутся, – сказал Черепанов. – И Сенатор Магн тоже останется. Дальнейшую судьбу предателей определит император Максимин. Будем считать, что вас с ними не было. А теперь – прочь отсюда! Пока я не передумал и не приказал забить вас в колодки! Пропустить их!
Его легионеры отступили от выходов, и преторианцы поспешно ретировались. Держать ответ перед свирепым фракийцем никому не хотелось.
Черепанов вышел следом. Во дворе, двумя длинными шеренгами, коридором, стояли его легионеры. «отступление» элитной гвардии они сопровождали соответствующими репликами и звуками.
– Ингенс! – рявкнул Черепанов. – Ко мне!
Мелентий Ингенс, в новенькой форме принцепса, подбежал к нему.
– Что у понтонов?
– Все в порядке, мой префект! Гонец от Гая уже прибыл. Взяли всех тепленькими, почти без сопротивления. Так, десятка полтора ихних положили. У нас потерь нет! Префект Маний Митрил велел передать, что он отправляется в лагерь сирийцев и помощи ему не требуется. Сам управится. Еще он велел передать, что вестника к императору Максимину не посылал.
– Я понял, принцепс! Вестника я отправлю сам. Оставь здесь пару кентурий и отправляйтесь в лагерь. Завтра всем, кто участвовал в операции, подъем на два часа позже и освобождение от занятий. Награды тоже будут, но размеры их определит сам император. Действуй, принцепс! – сказал Геннадий и вернулся в дом.
Сенатор и оба трибуна «отдыхали» под присмотром гревтунгов.
– Связать их – и в подвал, – устало бросил Черепанов.
– Префект! – воскликнул Магн. – Что ты себе позволяешь? Ты понимаешь, что делаешь? Сегодня тебе повезло, но в будущем все может сложиться иначе – и тогда…
– При чем тут везение, сенатор? Я заранее знал все ваши планы.
– Как? – воскликнул Магн. – Кто нас выдал?
– Не выдал, а продал, – усмехнулся Геннадий. – Не знаю, как насчет твоих родичей, но клиентам своим тебе доверять не стоит. Впрочем, это ничего бы не изменило. Ты полагаешь, твоим легионам случайно назначили переправляться во вторую очередь? Чтобы выманить змею, надо дать ей возможность думать, что именно сейчас она может укусить.
– Не верю! – воскликнул Магн. – Максимин мне доверял, я видел!
– Максимин – возможно. Но не я. А порядок переправы определял не Максимин, а префект Маний Митрил. Императора мы даже не ставили в известность. Всякое бывает. Вдруг я ошибся, твой клиент солгал, а ты, сенатор, – лоялен к своему Августу.
– Сын грязного фракийского пастуха не может быть моим Августом! – с яростью выкрикнул сенатор.
– Тем не менее именно сын пастуха завтра решит твою судьбу. Молись богам, чтобы император Максимин был более снисходителен, чем командующий Максимин.
Позднее Черепанов много думал о том, прав ли он был в своих действиях. Может быть, лучше было самому прийти к Магну и попробовать отговорить его от мятежа. Или попытаться скрыть сам факт бунта от Максимина… потому что именно с этого бунта началось превращение Гая Юлия Вера Максимина в свирепого и беспощадного диктатора, которого Сенат называл кровожадным чудовищем. Предательство Магна, потом бунт осдроенских стрелков… сотни римских граждан, осмелившихся выступить против императора, повисли на крестах, тысячи засекали розгами, бросали диким зверям. В Риме женщины и дети давали обеты, чтобы их император никогда не увидел своей столицы. Сенат боялся и ненавидел своего императора. Император презирал свой Сенат. Он убирал сенаторов с военных должностей и снимал их с должностей гражданских по всей Италии. Он правил жестокостью, потому что был уверен: только так и можно править. Он упразднял гражданские законы и насаждал военные порядки. Он ни с кем не делил власть, даже со своим сыном, которого назначил себе в соправители. Максимин не доверял никому, кроме самых проверенных друзей, и не терпел рядом с собой людей знатного происхождения. Всех, заподозренных в измене, он убивал без суда и следствия. Беря пример с императора, ставленники его поступали так же. И все же сотни тысяч людей любили Максимина и боготворили его власть. Первыми среди них были его солдаты. Потому что для своих легионов Максимин фракиец был не только примером величайшей доблести, не только тем, кто всегда заботился о воинах и неизменно вел к победам и славе. Максимин фракиец был одним из них. Самым лучшим, самым сильным, самым мудрым и храбрым. Он был воином-императором, тем, кто способен повергнуть в прах всех врагов Рима. Увы! Для того чтобы править Великой Империей, этого было недостаточно. Но Максимин делал то, что мог, и все, что мог. Рисковал жизнью наравне со своими солдатами и по справедливости делил с ними славу, победы и добычу. Да, там, в Риме, посчитали, что платят слишком большую цену за его победы, тем более что Максимин фракиец был первым из тех, кого позже назовут «солдатскими» императорами. Первым, но не последним их них. Позднее, в истории, написанной его врагами, Максимин предстанет свирепым и кровожадным чудовищем. Но даже враги вынуждены будут признать его храбрость, талант полководца и славу, которую он снискал у своих воинов. Да, Максимин фракиец был суров со своими подданными, но зато к врагам Империи он был беспощаден.