монотонно перечислял, что у него есть ещё.
И с этим они терраформируют планеты?!
Пять лет на благословенных солнцем — как она навязла в зубах, фраза из рекламного проспекта! — пляжах Дикси вызвали у него сильнейшее желание бежать оттуда куда глаза глядят, но своё дело они сделали. То, что когда-то доктор прописал. «Стрекоза» покачивалась на ленивой ласковой волне. Днём — солнце, песок и соль, вечером — танцы и хмель. Мелководья Дикси кишат тугими девичьими телами, точно дельфинами. В этом смысле всегда кто-то был. У одной каникулы кончатся, у другой — начнутся… Всё это спорт, жизнь, нескончаемая тренировка тела. Но когда я опустил блистер, то осознал, что всё это мне не нужно.
У машины нет пола, физически серийные модели одинаковы. Пол есть у психики. За психику ты и держался. С тех пор, как ты стал машиной, крайне важно было продолжать ощущать себя человеком. И мужчиной, в том смысле, что ты мужик, а значит… Это значило довольно много.
Третье тело на моей памяти. Сменный модуль, и только. Точка приложения крылатой души.
Устройство должно функционировать!
Перестать, перестать чувствовать себя пустотелым, выгнутым и сваренным металлопластом. Одним в бескрайнем пространстве, выстуженном до Кельвинова нуля.
Я начал приходить в себя только теперь, глядя, как мой сын, приподнимаясь от усердия на цыпочках, соскребает с подбородка смешной цыплячий пух. Я иду параллельно жизни или, может быть, вовсе стою. У меня теперь психология машины. Склонность бесконечно повторять набор предопределённых действий и называть это жизнью.
И летать — единственный способ не думать об этом.
— Р. Эстергази готов. Пошёл!
Белый кораблик, покрытый термостойкой пеной, оторвался от матки, выдвинул из плоскостей вверх и вниз пилоны дополнительных двигателей, пыхнул дюзами — всеми шестью! — и понёсся к косматому шару Либеллина-VI. Потом, войдя в тучи, он втянул пилоны обратно в плоскости, обратив их тем самым в два атмосферных крыла, и вовсе пропал из виду, ударив напоследок просверком сквозь тучи. Все, кто был в рубке, остались, где стояли: слушать. Нет сейчас дела важнее.
Все вздрогнули, когда ожил динамик:
— Говорит Реполов. Давайте луч на горку.
— Включайте луч, — распорядился капитан, обменявшись взглядом со Ставросом. Тот ждал молча. Всё, что происходило, от него не зависело. «Ваши навигационные штучки». Он и так «предоставил единицу». Молчание его, однако, было весьма напористым.
Карта, снятая радиолокатором, представляет собой примитивную геодезическую развёртку, на которой ровное место с равной вероятностью может быть как морем, так и пустыней. Пустыня нам подойдёт, а вот бросать в море челноки с личным составом и баржи с грузом не рекомендуется. Самолёту-разведчику, чтобы скоординировать своё положение на ней, требуется привязаться к местному ориентиру, поймать направленный с корабля луч. Обычно эта задача довольно сложна, пилоты и диспетчеры посредством мучительной перебранки выясняют, та ли это горка и что у неё на запад, а что на восток, и попасть бы надо с первого раза, пока «Пеллес» не ушёл за горизонт, но… долго ли оно для Эстергази, который знает душу вещей?
Звонко тенькнуло на панели, и зажёгся зелёный огонёк: луч точно приколол «реполов» к карте. Теперь у него есть глаза. Крестик на мониторе, означающий «реполов», висит неподвижно, а под ним бежит местность. То же самое видят те, кто в рубке, а радиовысотомер, луч, направленный перпендикулярно к плоскости корабля-разведчика, прощупывает «дно», дублируя локатор «Пеллеса» с большей точностью и составляя свою карту.
Никогда не встречал любителей летать в атмосфере. После вакуума, где всё абсолютно, где все направления технически равны, полёты над поверхностью планеты подобны неуклюжим скачкам стреноженного коня. Как можно лететь — богом ли, сиротской ли душой — если у тебя связаны руки? Ограниченный снизу твердью, скованный самим существованием «низа», ты будто бы обречён двигаться в пределах плоскости. Направо и налево — не так, как вверх. Работа пилота особенная, да. «Жэ» на тебя давят, шумы, вибрации, скачки давления, к тому же всё время меняется свет. Приборная скорость не равна истинной, учитывай угол к ветру, плюс ещё скоростное сопротивление… Ты должен всё делать быстро и не можешь прерваться, чтобы отдохнуть. Но когда ты летишь в вакууме, ты всё-таки чуть-чуть более свободен. Пилоты гражданских линий ещё и за пассажиров отвечают. Впрочем, не надо о пассажирах. Спасибо вам, что вас с нами не было.
— Ничего не вижу, спускаюсь ниже облаков.
И будем верить, что «эта вот» гора действительно там.
— Ты это… осторожнее там.
И первое движение ума: послать заботника к чёрту, но почему-то второе движение — и вспоминается пацан, сын, который тоже там, на «Пеллесе», и тоже ждёт тебя с комком в горле. Да, я буду осторожен. Смерть — утомительная штука, путает сложившиеся отношения и случается обычно не вовремя.
Любовь — единственная вещь на свете, которую ты ценишь, только когда она у тебя есть. А нет её — и не надо. Помеха в делах, путаница в приоритетах, причина неудач.
Другой мужчина живёт ради твоей семьи. Воспитывает твоего сына. Спит с твоей женой. Похоже, у него это неплохо получается: всё это, я имею в виду. Оборотная сторона героизма.
К счастью, мне не надо рыскать наугад. Относительно ровные поверхности радиолокатор «Пеллеса» изображает серым. Но то ли это плоскогорье, то ли пустыня, то ли вовсе озеро или море — надобно знать, прежде чем сбросить туда маячки.
Туман. Ничего не видно. Скорость минимальная… вот горные пики, окружённые водоворотами тумана. Э, а не выпустить ли мне закрылки? Как это? Ага. Полетел помедленнее и был вознаграждён. Туман поредел и сделался волокнистым, окна меж свивающимися струями пепельного цвета заполнены молочным мерцанием, и более ничем. Пейзаж появляется из белёсой пустоты в нескольких десятках метров, сливаясь в картинку из бесформенных тёмных пятен, и безрадостная это картинка — пейзаж! И обманчивая: никакого расстояния не прикинешь на взгляд. Радары молчат.
Это не слишком похоже на пустыню.
Почему я так решил?
Есть такой навигационный прибор — задница. Во все времена, включая архаические, хорошо тренированная пилотская 3. ловила несоответствия приборных показаний. Вот и сейчас ей было как-то… неспокойно.
— База! Эй, база! Гнездо, я Реполов-один…
Кулаком по корпусу блока связи, внизу справа.
Запрещено, но пилоты всегда так делают. Иногда помогает.
Обречённо:
— Гнездо, я вас не слышу.
Я — Назгул, пусть бывший. У меня исключительный навык. Приборные показания — вот мои чувства. Вот только пилоту, не бывшему машиной, не понять, что они показывают «что-то ещё». И потому пилот уповает на задницу метафизически, а я — с полным на то основанием.
Радиовысотомер показывал неплохую высоту, а если судить по схеме, «реполов» как раз входил в «удобную» зону, но на сердце было тревожно. Шевельнув ручку туда-сюда, Рубен положил «птичку» на левый борт, чтобы после — сразу на правый.
Ой, мать… чтоб не сказать больше! А некогда! Справа стена, луч высотомера ударился о неё, как теннисный мяч, метрах в восьмидесяти, и «реполов» поневоле дёрнулся влево. Что-то чиркнуло там, скрежетнуло, как на разрыв, а после завертело и вниз, вниз, быстрее, чем поспевает следом комок в горле… Туманная занавесь раздёрнулась, Рубен увидел чёрный ребристый камень и белёсые пары, стекающие по нему, и ещё косматый клубок чёрно-красного пламени, скачущий вниз, ударяясь о скалы. Движок потерял, основной, тот, что на конце плоскости… земля навстречу, и всё больше, и всё отчётливее, в мельчайших подробностях: дно ущелья, гравий и камни, дымы, выходящие из трещин в земле… Звука нет, и всё очень нереально.
Разве это реально, когда всё в тебе, что ты называешь «я», в мгновение ока устремляется во все узлы, что ведают управлением этой малой птахи — «реполова», тело генерирует импульс, которому подчиняются рулевые тяги? Топливопровод перекрыт, симметричный правый движок отключён, рулями я останавливаю вращение и приподнимаю устремлённый в землю нос. Делаю вдох и обнаруживаю себя в человеческом теле: вытаращенные глаза, прикушенная губа. Дать ему — мне! — кислороду, чтобы очухался. Здорово. Надо попробовать ещё. Как-нибудь, по случаю.
Как близко прошла она, мать безумия, пилотская погибель. Кости, мясо, кровь, обломки, масло. Ручка этой системы при ударе входит пилоту в правое подреберье. Кто бы я был сейчас? Кучка мятого металлопласта, негодного ни к какому воскрешению. Нет никакого воскрешения — забить и забыть, и прицепить к этой последней жизни страховочный трос! Каким я чудом до сих пор… Разве что и сам я — чудо?
Область высокой ионизации. То-то всю шкуру искололо. Шкуру в смысле — фюзеляж. Гроза, но что нам гроза, если она не скрывает камни! Теперь ручку на себя, истеричный неряшливый иммельман и — дёру во все дюзы! И вверх, божички мои, на простор сквозь все эти чёртовы облака! На глазном дне остался отпечаток: скала, обвитая туманом. Человек бы не вышел.
— …Реполов, это Гнездо, ответьте!
— Пометьте там себе — тут слепое пятно. Ущелья, скалы. Густой туман, сильная ионизация… — Рубен сморгнул. Кажется, разряды. Сотни мелких булавочных молний. — Аномальная зона. Электроника сбоит, а ваш локатор она просто поглотила. Оттого он пустоту и показал.
— Так у нас не погодный радар, а картографический. Уходи оттуда, парень!
Да я, признаться, уже. Упс! Кто кинул здесь эту каменюку?
— Пойду проверю другую. Дайте наводку на ближайшую.
— Может, — неуверенно сказали в наушниках, — в другой раз?
«Работа пилота связана с ярко выраженным эмоциональным фоном». Капитан «Пеллеса» это понимает. Спасибо, дружище, но… Я пилотом не работаю. Я живу им.
— Давайте. Топливо у меня, — быстрый взгляд на приборы, — есть ещё.
— Тебе ещё наверх подниматься.
На одном основном? Подниматься? Вы шутите!
— Если найду что-нибудь подходящее, не я к вам, а вы ко мне спуститесь. Прошу разрешения действовать по обстановке, — Рубен ухмыльнулся в микрофон. Только один человек может запретить ему оторваться в своё удовольствие. Dux bellorum экспедиции, муж его жены. Рассел Норм. Попробует? Норм ведь знает, кто я такой. Что я такое. Я ведь и по званию старше. Брюска спрашивал, почему я не на Пантократоре. Ко всему прочему, сидя на одной планете, мы бы поневоле мерились авторитетами. Ежечасно. У нас чудный повод для драки.