Ему стало смешно. Может, влюбиться? Первым отделением презабавнейшее существо командует. Интересно, как это будет? Упал-отжался?
На мобилизованной Натали крупными буквами было написано: «Плохая идея!»
В казарму бойцы возвращались шумной и усталой толпой: уже смеркалось, и до праздника оставался час, ну или там полтора. Только переодеться и вытянуться, дав спине отдых. У дверей на мужскую половину столкнулись с девчонками: те, тяжко отдуваясь, тащили из аккумуляторной проволочную корзинку с фарфоровыми патронами. Ещё и закричали в голос, когда Одинг попробовал стащить один, и зашипел-заплевался.
— Уй-й-й, горячий! Зачем им?
Дверь на женскую половину приоткрылась — и закрылась.
Они в халатиках. Ноги видно. Не загорелые, босые ступни в тапочках без задников… Брюс уже и забыл, когда в последний раз видел женщину босиком. Эти цельнолитые спецкостюмы, а кроме них — пятнистый камуфляж и армейские ботинки… Девушка от парня отличается только тем, что не может собрать рассыпавшийся трак. Ну и уборная у них в другом конце коридора.
Полутора часов в самый раз хватило, чтобы отстоять очередь в душ и надеть чистый комплект униформы. Майки есть белые и чёрные. Вторые практичнее, но, поколебавшись, Брюс выбрал белую. В чёрном работают, в белом отдыхают, я это от Рассела знаю. Ну, не то чтобы он это специально говорил, но разве у меня глаз нет? Белое светится в тропической ночи. Она тут у нас не так чтобы тропическая, но сегодня обещали тепло.
Заодно, пока стояли в очереди в душ, разгадали тайну фарфоровых патронов. Девчонки шуровали туда-сюда, и в приоткрытые двери Брюсу удалось рассмотреть голову Аби, водружённую на стол, с ликом торжественным и печальным и густо намазанным чем-то белым. Вокруг были разложены давешние патроны, а длинные волосы Абигайль — намотаны на них. Все вместе это напомнило Брюсу голову Медузы на щите. Глаза у неё были красиво подведены. Китри нарисовала себе такие же, но это зря. Китри маленького роста, рыженькая, волосы пострижены коротко, а надо лбом квадратно. Чёрная линия по нижнему веку только лишний раз подчеркнула квадраты лица, которое, сказать по правде, и так слишком незаметно переходило в шейку. И всё равно все они, все — были красивы. В цветастых платьях. В босоножках. Пальчики и пяточки, и ногти на ногах накрашены.
— Не фиг пялиться! — рявкнул комод. — У тебя своё есть!
Настроение у комода уже пару часов было какое-то гнилое. Тирод со своими забили жестянками и пакетами всё подкроватное пространство, и куртки у них топорщились на боках и под мышками. У девчонок из Третьего осоловевшие глаза, их даже танцевать не вытащить: объелись на кухне колбасными обрезками и ложки от салатов устали облизывать.
Брюс опустил глаза и обнаружил в руке банку с пивом. Пиво шло прекрасно, проливалось в глотку, как прохладный шёлк. Ну, если оставить на совести автора эту метафору насчёт шёлка в глотку… Какая-то музыка, а он от музыки, оказывается, отвык. Её ж запретили, музыку. Да он и музыку-то заметил, только когда её выключили. Ставрос прошёл к своему месту за главным столом, с ним приближённые: миз Эдера и два бессменных помощника — Бротиган и Кэссиди. Староста приготовился произнести речь. Норм… где Норм? Ага, рядом с Игнасией Монти. Она любит поговорить, а он слушает и молчит. За столиком с ними доктор Лемма неостановимо рассуждала про изменения костной ткани у детей в условиях повышенной гравитации. Напилась. Интересно, это Норм специально? Какое удовольствие можно найти в обществе толстой болтливой ведьмы?
Отчим ведь не за приключениями на край Галактики подался, а за Брюсом присмотреть и денег заработать.
— А что у меня есть, — сказала Аби, останавливаясь с той стороны голографического плетня и будто бы не к ним обращаясь.
«Есть» у неё банальный ключ на цепочке, с пластиковой биркой и номером 8/65. Андерс посмотрел на ключ с вялым интересом и с куда большим — Брюс голову бы дал на отсечение — на девушку.
— Третье у нас в кармане, — пояснила Аби, усмехаясь, как взрослая. Она и правда как взрослая: яркий накрашенный рот, тщательно выведенные брови. Непривычное чужое лицо. Завитые волосы уложены в сложную причёску, как в старой видеодраме, из тех, где женщины все в длинных платьях с большим вырезом. Вырез у неё, ахха… упасть и провалиться.
— А от чего ключик-то?
— От кладовки при прачечной. Третье думает, что у них всё схвачено. Но им — негде. Не в общей же казарме, как ты понимаешь. Иди… меняйся.
— Аби… ты золото и мёд! Ты знаешь? — Андерс подскочил к ней, она, смеясь, отдёрнула ключ, но комод, «проламывая» нарисованный плетень, всё равно чмокнул её, куда дотянулся… она на полголовы выше, зафиксировал беспристрастный Брюскин взгляд. — Где взяла?
— С завхозом потанцевала.
— Что, и только?
— Ну, ещё выпила на брудершафт?
— …и только?
— Ему хватило.
— Когда надобно вернуть?
— Да оставим в замке, утром сам найдёт. Так даже лучше: а то сейчас он его, того и гляди, потеряет.
— Ээ… погоди, не торопись…
Они удалились куда-то за угол, живо обсуждая подробности совместного бизнеса. Брюс остался один, но ненадолго. Перед ним возник Товия, совершенно обескураженный и на удивление совсем не пьяный, а за ним Китри, как на прицепе, и тоже с таким видом, будто ей прилетело из-за угла подушкой. Товия сунул Брюсу тёплую банку пива и какую-то нераспознанную вяленую морскую нечисть.
— Комода видел?
— Ну…
— У него правда, есть нечто?
— Правда, — признался Брюс. — Эээ… только, кажется, ему самому…
— Подвинется! — мужественно прорычал минотаврец и вместе со своей спутницей исчез за углом. Брюс понял, что ему срочно надо куда-то перемещаться, иначе он рискует остаться хранителем всех выменянных Вторым сокровищ.
А мне даже и ключа не надо. У меня с женой комната на двоих в жилом блоке, и как бы всё само собой. А счастья нет. Или для счастья надо, чтобы непременно в подсобке на узлах? Или это комод сбросил хандру, а она возьми и к Брюсу прилипни? Ладно-ладно. Ещё не вечер.
Вечер, да ещё и в самом разгаре. На площадке пляшут рил, сплетая и расплетая цепочки, дети шлёпают по организованному для них мелководью и брызжутся, а вода подсвечена и полыхает, как грог. Шестеро колонистов выносят на носилках, покрытых стягом НН, спецкостюм. Руки «покойного» сложены на груди. Для него разжигается большой костёр. Он, видно, чем-то обработан, потому что правильный «спец» не горит. А это вообще не «спец», это водолазный костюм, который списали неделю назад, потому что порвали.
Отправить его в огонь большая радость. Дескать, и без тебя обойдёмся. Вокруг кричат: «Прощай, скафандр!» и «Мы тебя забудем!». Пишут записочки и кидают их в огонь: в записочках заветные желания. Почему бы и нет. Воображая тех, кто сейчас передаёт ключ от кладовки в очередную потную ладошку, Брюс пишет: «Хочу безумного секса!» Записка летит в огонь вместе с сотней других бумажных бабочек. Всё. Он сделал, что мог. Теперь найти скамеечку и ждать, когда маниту скафандра снизойдёт к его просьбе.
Скамеечку лучше искать подальше. Горящий скафандр воняет. Колонисты пляшут у костра. Брюс продал бы душу, чтобы разделить с ними праздничную беспечность.
— Привет. А ты чего одна сидишь?
Сульпиция смотрит на него недоверчиво, дёргает толстым плечиком.
— Мама работает, — говорит она.
— Так выходной же сегодня.
— Мама работает всегда.
Брюс слегка теряется. На него смотрят в упор, под этим взглядом он сам себе кажется снимком скелета в голубоватом ореоле расплывчато-прозрачных мягких тканей.
— А другие дети?
Вот же привязался, да?
— Другие, — снисходительно поясняет Сульпиция, — дети! Мне четырнадцать.
— Ээ… принести тебе чего-нибудь? Торта?
— Нет, не надо, — в этом решении вся твёрдость и вся вселенская скорбь мира. — Можно соку. Вишнёвого.
Понял. С чувством постыдного облегчения Брюс снимается с места. Здесь есть существо более одинокое, чем он сам. Эй, маниту скафандра, когда я говорил про безумный секс, я не это имел в виду! Ей четырнадцать!
Ближе к столам толпа становится гуще. На берегу взрывают петарды, зрителей осыпает лиловыми искрами. Дети визжат и скачут, и носятся. Брюсу кажется, будто он видит Мари. Со спины и мельком. Она танцует. Скажем больше, она танцует медляк с папой. Ну, это всё равно, что со мной. Единственная из всех, она одета не нарядно. Даже на Сульпиции бесформенная роба с блёстками, а Мари Люссак — в простой белой маечке и брюках, и даже так она краше всех. Нет у неё никаких шёлковых платьев, что бы там ни выдумывала Морган про этот тип барышень. Дозволенный вес личного багажа у Мари набран декой и инфочипами к ней. Брюс знает, рюкзак у них общий. Был.
Надо было просить у скафандра «стать, как папа». Безумный секс, вероятно, входил бы сюда как подмножество.
Во главе стола весёлая суматоха. Там затевается очередное действо всемирного масштаба. Двое наших из ССО выволакивают лотерейный барабан с бумажками, а на бумажках — Брюс знает! — написаны предложения и пожелания колонистов на предмет того, как им назвать их новую планету.
Нам. Нашу. ССО тоже играли: гадали всей казармой, перебирая старые сказки. Брюс даже предложил от щедрот душевных Одиллию, но Китри объяснила, что она была плохая, а стало быть, для мирной трудовой жизни не сгодится. Спор перешёл на то, каким в принципе должно быть имя для планеты, а после — почему большинство имён женские: Лада, Макошь… Черневог! И даже такая есть — Машенька. Дальше Брюс заснул, и чем кончилось — не помнил. Китри, кажется, настаивала на Чаре, но никто не мог выделить из черт Либеллина-VI какую-то одну, существенную настолько, чтобы раз и навсегда дала планете уникальное имя.
Командует представлением Сульпициева мамаша. Работает. Глядя на неё, Брюс невольно вспомнил свою. У нас тоже не было папы, и мы тоже делали вид, будто он нам не так-то и нужен. Нет, ну хорошо бы, конечно, но раз уж так вышло, сокрушения бесплодны и бесполезны. Мать — боевой офицер, это сталь с режущей кромкой, а не сахарный сироп, как ваши, ведь даже его, Брюса, зачатие было медицинским, «чистым». Появление в доме Норма перевернуло всё вверх дном, и только после рождения Айны до Брюса дошло, что до сих пор мы, в общем-то, стояли на голове.